Между двух огней - Кристофер Бьюлман

отчаянно стремившийся выбраться из реки, теперь шагал по мелководью, стараясь не соскользнуть под воду; он догнал отравленного священника, который едва двигался — его оставшиеся силы ушли на руки, которые схватили девочку и тащили ее из воды.

Она потеряла сознание.

Она лежала мертвым грузом.

И все же он ее держал.

Рыцарь никогда не забудет, как пошатывающийся священник поддерживал девушку, как это было похоже на возношение Евхаристии.

Томас, оттолкнув ногой одного из пловцов с дороги, схватил священника за пояс и протащил его последние ярды до берега. Священник хотел упасть, но Томас не позволил ему этого сделать, пока они не добрались до небольшой дороги у реки, не пересекли ее и не направились к полю, которое было невозделанным и диким, с кустами лаванды, цветение которых уже прошло.

Они были уже почти в Провансе.

Когда мужчины и девочка выбрались из воды, щупальца существа на острове яростно забили, вызывая мелкий дождь, а снизу, из погруженных в воду и плененных ртов мертвецов, донеслись жуткие стоны.

Предполагалось, что остров схватит девочку.

И она будет наказана.

Остров закачался, сдвинулся и поплыл на юг — мерзость, обитавшая в его центре, тащила добычу вниз по Роне, к морю.

ДВАДЦАТЬ-ЧЕТЫРЕ

О Коттедже и о Песне

Томас забрал девочку у отца Матье и перекинул ее через плечо точно так же, как это сделал Жако давным-давно, тем дождливым днем в Нормандии. Рыцарь тащил священника за руку, пока тот мог идти, и это было недолго — священник с трудом дышал, а его лицо так сильно распухло, что глаза закрылись. Он уже выглядел мертвым и упал в обморок в поле недалеко от дома, где за закрытыми ставнями плясали отблески огня в очаге.

Томас, промокший и замерзший в своих доспехах, положил девочку рядом со священником. Он знал, что им обоим понадобится тепло — ему нужно идти в дом, и он должен спешить, — но священник дышал так, словно мог задохнуться, прямо сейчас. Томас разделся до рубашки и бриджей и, насколько мог, приподнял голову отца Матье промокшим гамбезоном, который носил под кольчугой: это, казалось, помогло.

Священник вслепую зашарил в воздухе дрожащей рукой, и Томас сжал ее.

— Не умирай, педик, — сказал он, подхватил девочку на руки и пошлепал по высокой траве и полевым цветам к коттеджу.

Изнутри на него залаяли собаки, а еще он услышал блеяние козы. Освещенные огнем щели в ставнях заслонила тень, и кто-то изнутри украдкой взглянул на него. Он протянул девочку, словно она была его залогом мира.

— Я безоружен. Мне нужна помощь.

— Ты болен? — спросил какой-то старик.

— Нет.

— Ну, а я да. Вчера я похоронил своего последнего сына, а сегодня не могу перестать чихать. Я знаю, что это значит.

— Я не боюсь.

— И я.

— Наш корабль затонул в реке. Моя дочь умрет без тепла.

— Скорее всего, она умрет, если войдет сюда. В конюшне есть лошадиная попона, если ее никто не забрал.

— Я хочу поднести ее поближе к огню. Пожалуйста.

— На твой выбор, — сказал старик и отодвинул засов, широко распахнув дверь.

Коза выбежала, но осталась возле дома.

Собаки неуверенно скулили и лаяли, пока хозяин не пнул их ногой, что он всегда делал, чтобы показать им, что гость безопасен; они перестали лаять и устроились у камина, одна из них нерешительно виляла хвостом. Их снова пнули, чтобы освободить место для девочки, которая уже начала просыпаться.

Она захныкала.

— Что случилось с вашими лицами? — спросил старик.

— Река. Что-то в ней нас ужалило.

Теперь он смотрел на старика с тонкими седыми волосами, прилипшими к голове, и видел печаль в его глазах и обвисшую кожу вокруг них. Мужчина выглядел серым. Мужчина выглядел больным.

— Ужалило? Я ловлю рыбу в этой реке пятьдесят лет, и ни разу меня ничто не ужалило.

— Я расскажу позже. Наш священник умрет сегодня ночью, но не в поле.

Старик внимательно оглядел Томаса, но затем вздохнул, решив, что ничего не потеряет, если поверит своему гостю; смерть от рук этого великана была бы приятнее, чем та, что ждет его через день или два.

И было бы неплохо повидать священника.

— Тогда приведи его.

Старик чихнул три раза подряд и перекрестился, а Томас, прихрамывая, скрылся в темноте за дверью.

Сука лизнула священника в лицо.

Томас попытался оттолкнуть ее, но Дельфина указала на губы священника, на которых виднелся намек на улыбку, и Томас согласился. Он спросил себя, сколько времени осталось этому человеку — Отца Матье сильно стошнило, и теперь он не мог унять дрожь; хуже того, он боролся за каждый вдох.

Но он не плакал.

— Может, ты и не был солдатом, педик, но ты крепкий орешек.

— Перестань называть его так, — сказала девочка.

Томас бросил на нее сердитый взгляд, но тут же смягчил его:

— Хорошо.

Он положил руку на грудь священника.

Священник с трудом приоткрыл один из своих прищуренных глаз и посмотрел на рыцаря. Затем он посмотрел вверх и мимо него, указывая на что-то на стене.

Там диагонально висела покрытая пылью лютня, рядом с несколькими перевернутыми букетами сухих цветов.

Томас повернулся к старику и спросил:

— Ты умеешь играть?

— Умел, — сказал тот, подняв обе руки со скрюченными пальцами. — Я думал, что хочу стать трубадуром, но потом женился.

— А сейчас ты сможешь сыграть?

— Может быть, немного.

Старик взобрался на табурет и снял инструмент с колышков, сдув с него облачко пыли. Он попытался настроить лютню, но искалеченные пальцы не смогли справиться с колками; он дернул несколько испорченных струн и с трудом проиграл половину провансальской песни о любви, напевая своим хриплым голосом; потом он больше не мог выносить самого себя и остановился.

Он чихнул, поморщился, приложил палец к шее и впервые почувствовал там невероятно болезненную шишку размером с желудь.

— И так далее, — сказал он, позволяя лютне свисать с его руки.

Он посмотрел на человека, умирающего у камина, на печаль на лице рыцаря и подумал о неглубоких могилах рядом с лавандой. Все, что он мог сделать, — это невесело усмехнуться, закашлявшись, и покачать головой над ложью, в которую он верил в юности, о Божьей любви и милосердии.

По крайней мере, может быть, кто-то похоронит его сейчас, в лаванде, рядом со всеми, кого он любил.

Девочка протянула руку за лютней.

Он прищурился; она казалась полусонной, а он не знал девочек, которые умели бы играть.

И все же, когда он протянул ей лютню, она умело ее настроила.

— Я понятия не имел, — сказал Томас, но Дельфина проигнорировала его, и он замолчал.

Она заиграла.

И запела.

Это была песня, которую Томас смутно помнил со своего свадебного пира, когда глаза жены смотрели на него с такой