Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

жителей. Описывая политическое устройство, он упоминает, что таранчи на момент прибытия экспедиции управлялись женщиной 54 лет, вдовой погибшего в войнах с дунганами хана. Под ее управлением насчитывалось 8000 человек (намного меньше, чем до начала дунганского восстания, во время которого часть подданных, спасаясь от грабежей, убежала в другие города). В описываемое время китайцы контролировали правительницу, высылая ей ежегодно 40 ланов серебром «на румяна».

Придя в Хами, путешественники разбили лагерь в полутора верстах от города на небольшой лужайке, по которой протекал мелкий ручеек. На нем сразу же была устроена запруда, чтобы иметь возможность купаться, так как уже стояла сильная жара, доходившая днем до +35,8 °C в тени. Почти сразу к Пржевальскому явились китайские офицеры с приветствием от командующего войсками и военного губернатора Хами, называемого чин-цаем. Вечером того же дня Николай Михайлович в сопровождении переводчика и двух казаков отправился в город с визитом к чин-цаю. Встреча была парадная: во дворе губернаторского дома выстроилось несколько десятков солдат со знаменами; чин-цай вышел на крыльцо своей фанзы и пригласил в приемную. Подали чай. Затем начались обыденные расспросы о здоровье и благополучии пути, о цели приезда незнакомцев, их количестве и маршруте. Проведя у губернатора с полчаса, Пржевальский и его спутники уехали обратно в свой лагерь.

На другой день чин-цай явился отдать ответный визит и пригласил Николая Михайловича с двуми товарищами-офицерами обедать в свою загородную дачу. Эта дача находилась в версте от города и «представляла собою самое лучшее место, какое только мы видели в Хами». На парадный обед приглашены были также высшие местные офицеры и чиновники — человек тридцать. Офицеры младших чинов прислуживали и подавали кушанья. Обед состоял из 60 блюд, все в китайском стиле. Вот как его описывает Пржевальский:

«Баранина и свинина, а также чеснок и кунжутное масло играли важную роль; кроме того, подавались и различные тонкости китайской кухни, как-то: морская капуста, трепанги, гнезда ласточки саланганы, плавники акулы, креветы и т. п. Обед начался сластями, окончился вареным рисом. Каждое кушанье необходимо было хотя отведать, да и этого было достаточно, чтобы произвести такой винегрет, от которого даже наши ко всему привычные желудки были расстроены весь следующий день. Вина за столом не было по неимению его у китайцев; но взамен того подавалась нагретая водка двух сортов: очень крепкая и светлая (шань-дзю) и более слабая, цветом похожая на темный херес (хуань-дзю); та и другая — мерзость ужасная. Китайцы же пили ее в достаточном количестве из маленьких чашечек и, как всегда, подпив немного, играли в чет и нечет пальцев, причем проигравший должен был пить. Наше неуменье есть палочками, в особенности питье за обедом холодной воды, сильно смешили китайцев, которые, как известно, никогда не употребляли сырой воды».

На следующий день чин-цай опять приехал в лагерь в сопровождении целой толпы приближенных, которые беззастенчиво все разглядывали и тут же просили продать или подарить им понравившуюся вещь.

«Кончилось тем, что когда по отъезде губернатора я послал ему в подарок револьвер с прибором в ящике, то чин-цай, „обзарившийся“, как выражались наши казаки, на хорошее оружие, объявил посланному переводчику, что желает получить не револьвер, а двуствольное ружье. Возвращается наш Абдул и объявляет, в чем дело. Тогда, зная, что при уступчивости с моей стороны попрошайничеству не будет конца, я тотчас же отправил Абдула обратно с подарком к чин-цаю и приказал передать ему в резкой форме, что дареные вещи ценятся как память и что я принял двух баранов, присланных губернатором, вовсе не из нужды в них, а из вежливости. Абдул, всегда нам преданный, исполнил все как следует. Сконфуженный губернатор взял револьвер; на другой же день я послал ему еще несессер с серебряным прибором. Так наша дружба восстановилась: китаец же получил должное внушение. Чтобы сколько-нибудь замять свой поступок, чин-цай устроил другой для нас обед, опять на той же даче. Этот обед ничем не отличался от первого, только число кушаний было уменьшено до сорока.

На втором обеде, по просьбе чин-цая и других присутствующих, я обещал показать им стрельбу нашего экспедиционного отряда. Действительно, когда опять явился к нам со свитою чин-цай, то мы вместе с казаками произвели пальбу из берданок и револьверов. В самый короткий срок было нами выпущено около 200 пуль, мишенями для которых служили глиняные бугорки в степи. Ввиду отличного результата стрельбы чин-цай с улыбкою сказал: „Как нам с русскими воевать; эти двенадцать человек разгонят тысячу наших солдат“. В ответ на такой комплимент я возразил, что нам воевать не из-за чего и что Россия еще никогда не вела войны с Китаем.

Но, чтобы довершить впечатление, я взял дробовик и начал стрелять в лет стрижей и воробьев. Похвалам и просьбам пострелять еще не было конца. Когда же напуганные птички улетели, пришлось, уступая общему желанию, разбивать подброшенные куриные яйца по одному и по два разом двойным выстрелом. Жаль было попусту тратить заряды, которых здесь нигде уже нельзя достать; но репутация хорошего стрелка весьма много мне помогала во все прежние путешествия. Это искусство производит на азиатцев чарующее впечатление.

В антрактах губернаторских обедов и посещений нас чин-цаем мы осматривали, с его разрешения, город Хами. Как и везде в Китае, жители сбегались взглянуть на ян-гуйзы, то есть на „заморских дьяволов“, каковым именем окрещены в Китае все вообще европейцы без различия наций. Однако же толпа вела себя довольно сдержанно благодаря присутствию с нами нескольких полицейских, которые не один раз пускали в дело свои длинные палки для уразумления наиболее назойливых из публики».

Таким образом, воспользовавшись «антрактами», Пржевальскому удалось собрать ценные сведения о городе Хами и жизни хамийцев.

На восходе солнца 1 июня 1879 года путешественники навьючили своих верблюдов и двинулись в путь по дороге, которая вела из Хами в город Аньси. Этой колесной дорогой караван должен был идти четыре станции; потом свернуть вправо по такой же дороге, направляющейся в оазис Сачжеу, или Шачжоу, сегодня известный под названием Дуньхуан[105]. Всего через 10 верст плодородный Хамийский оазис кончился, под ногами захрустела галька, а еще через несколько верст появились выходы голого песка.

Пустыня представляла собой холмистую равнину, по которой высились лессовые образования в форме стен, столбов и башен. Местность была мертвенно беплодна — ни людей, ни зверей, ни ящериц, ни даже насекомых. Всюду были разбросаны кости вьючных животных, павших на караванных путях. Раскаленный воздух дрожал и плавился, наполненный горько-соленой пылью. Жара стояла невыносимая. Оголенная почва нагревалась до +62,5 °C, в тени же, в полдень температура не падала ниже +35 °C. Ночи стояли тоже жаркие