Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

пройдя треть пути; на следующий день прошли остальные две трети и сильно усталые, уже почти ночью, разбили свой лагерь на ключе Хыльтыге, в восточном подножии гор Байтык. Горы эти были видны совершенно ясно еще верст за пятьдесят. Всем казалось, что они вот-вот доберутся до желанного места, а между тем проходил час, другой, третий в непрерывном движении — а горы все не приближались. Такая особенность, как подмечает Пржевальский вообще свойственна Центральной Азии: если нет пыли, вследствие разреженного воздуха видимость невероятная и потому расстояния обманчивы.

Погода «радовала» непредсказуемостью. Жара, доходившая до +27,0° в тени, сменялась заморозками, — например утром 8 мая случился мороз в −2,5°, так что вода на болоте Тала-Окчин, где путешественники тогда ночевали, замерзла. Затем, лишь только взошло солнце, началась буря.

«Эти бури, все с запада и северо-запада, сильно донимали нас во время пути от Гашун-нора через Чжунгарскую пустыню.

При таких бурях, если они начинались рано утром, обыкновенно становилось холодно; если же буря поднималась перед полуднем, когда солнце уже достаточно нагревало почву, то порывы ветра не охлаждали значительно атмосферу.

Во время бури воздух наполнялся тучами мелкого песка и соленой пыли. От последней обыкновенно страдали глаза; самый же ветер, в особенности если он был встречным, сильно мешал ходу вьючных верблюдов, да и людям надувал в лицо и уши до головной боли. Притом в такую погоду трудно было делать дорогой съемку, а по приходе на место бивуака иногда вовсе нельзя было идти на экскурсии. В редкие затишья, при ясном небе, всегда становилось жарко. Сухость воздуха постоянно была очень велика. Словом, погода стояла та же самая, как и вообще во всей Гоби весною».

От урочища Тала-Окчин, где путешественники смогли накормить скот и напиться сами, а также сделать запас воды и корма, снова предстояло пройти 50 безводных верст. Вышли после полудня, ночевали с запасной водой на полпути, а на следующий день без особого труда прошли остальную часть дороги. Пустыня оставалась такой же дикой и каменистой. Во второй половине безводного перехода экспедиции встретилась невысокая горная группа, известная в западной своей части под именем Хара-Сырхэ, а в восточной Куку-Сырхэ. На северном склоне эти горы были бесплодны, как Хаптык, предгорья Байтыка и ранее посещенные экспедицией части Южного Алтая; но на южной стороне тех же гор почва стала глинисто-песчаной (с небольшою примесью гальки) и довольно плодородной.

Сделав от гор Куку-Сырхэ два небольших перехода, путешественники опять вошли в горы, которые уже были предгорьями Тянь-Шаня. Местность не была слишком гористой — путники вышли на небольшое горное плато, расположенное на высоте около 6000 футов абсолютной высоты. На такой высоте удивительно было обилие растений — исследователям встретилась даже дикая яблоня. Флора была настолько разнообразна, что в один день (13 мая) в гербарий было собрано 32 вида цветущих растений, тогда как до сих пор, в течение всего апреля и почти всей первой половины мая, было найдено лишь 52 вида цветов. Впрочем, дальше к городу Баркулю горы стали гораздо бесплоднее. Из млекопитающих в тех же горах было встречено много архаров, но в коллекцию они не попали, так как шкуры их были испорчены линькой; добыта была только каменная куница (Mustela foina).

В горах путешественникам впервые встретилось и население, которого они не видали от озера Гашун-Нор. Это были китайцы, живущие оседло возле ключевых ручьев и занимающиеся земледелием. Прежде этих китайцев обитало здесь больше, что можно было видеть по разоренным во время дунганского восстания фанзам. Кочевников же в горах, несмотря на привольные пастбища, нигде не было.

Проводник-торгоут тем временем совсем перестал ориентироваться, но боясь признаться в своем неведении, наугад водил экспедицию по ущельям и падям. Наконец, поняв это, Пржевальский выгнал его, разразившись в своем дневнике гневной тирадой по этому поводу.

Несмотря на то что каждый день происходило что-то новое, привычный уклад жизни экспедиции практически не изменялся, будто то путешествия на берега Лобнора, Кукунора, в пустыни Джунгарии или на плоскогорья Тибета.

С грехом пополам расспросив у китайцев про дальнейший путь, путешественники спустя немного времени вышли на колесную дорогу, которая вела из Гучена в Баркуль. Следуя по ней, караван и без проводника не мог заблудиться. Впрочем, это была только боковая ветвь главной дороги, тянувшейся вдоль всего подножия Тянь-Шаня, заснеженные вершины которого ясно виднелись вправо от дороги. С каждым днем путешественники понемногу к ним приближались. Наконец 18 мая караван вышел в обширную равнину и расположился лагерем близ китайской деревни Сянто-Хуаза, в 20 верстах от города Баркуля. На тот момент это был довольно крупный город, расположенный у самого подножия Тянь-Шаня.

На следующий день после того, как казаки съездили в Баркуль, к путешественникам явились проводник и шестеро солдат, назначенных провожать экспедицию до Хами. Наличие провожатых было объяснено, конечно, заботой о безопасности путников. Съемка местности теперь представляла собой немалую трудность. Однако это было неизбежным злом и караван тронулся в путь. К концу второго перехода путники вышли на колесную дорогу, которая пролегала вдоль всего северного подножия Тянь-Шаня, а на третий, невзирая на отговоры проводника и конвойных, свернули с дороги в лесистые горы, радовавшие глаз путешественников после безжизненных пейзажей Джунгарской пустыни. На пути появились зеленые луга, в лесу раздавалось пение птиц. Было решено остановиться, собрать образцы растений и поохотиться. «Нового и интересного встретилось много», — отмечает Пржевальский.

К его сожалению, им нужно было спешить в Хами по приглашению тамошнего амбаня (губернатора), от которого и явились посланцы. После дневки в один прием путешественники перешли через Тянь-Шань: поднялись на перевал и спустились по южному склону до выхода из гор в Хамийскую пустыню. Знаменитый с глубокой древности оазис Хами, или Камул, представлял собой крайний восточный пункт группы оазисов, которые тянутся вдоль северного и южного подножий Тянь-Шаня. Такие же оазисы, возникновение которых обусловлено наличием текущей с гор воды, с незапамятных времен расположены у западного подножия Памира и прерывистой цепью тянулись вдоль Куньлуня[104], Алтынтага и Наньшаня. Неудивительно, что люди с древности путешествовали от одного оазиса к другому, пролагая путь, наиболее удобный для торговых караванов. Хамийский оазис был небольшим (до пятнадцати верст в диаметре), но плодородные лессовые почвы при обилии воды давали отличные урожаи фруктов и овощей, а арбузы и дыни отсюда даже поставлялись в Пекин. Жители Хами — потомки древних уйгуров, смешавшихся впоследствии с выходцами из Восточного Туркестана, — были мусульманами и, по словам Пржевальского, «напоминали наших казанских татар». Сами себя они называли «таранчи» от слова «тара», то есть «пашня».

Проведя некоторое время в Хами, Пржевальский подробно описывает одежду, быт и обычаи местных