Соня рапортует - Рут Вернер

Этот счет свидетельствовал о деловитости и оперативности британского финансового ведомства. И мы теперь знали, что власти — по всей вероятности, не только министерство финансов — не оставили возвращение Лена без внимания.

Армия раскачивалась медленнее, и Лена призвали лишь через год, после того как он сам обратился с просьбой зачислить его на военную службу. Не исключено, что и тут сыграло роль его прошлое как участника испанских событий.

Осенью 1942 года владельцы коттеджа отказали нам в дальнейшей аренде, так как дом понадобился им самим. Учитывая специфический характер моей работы, мы вновь принялись за поиски отдельного жилья. В оксфордском квартале Саммертаун по адресу: Джордж-стрит, 50, нам приглянулся коттедж «Авеню», старое здание, пережившее несколько поколений обитателей, с небольшим, заросшим травой задним двором и множеством сараев. Коттедж как-то отличался от остальных, довольно мещанистых домов на этой улочке.

Раньше сараи были конюшнями, принадлежавшими большой вилле на гораздо более фешенебельной параллельной улице. В нашем доме жил когда-то кучер. Отношения по принципу кучер — господский дом в известной степени сохранились, поскольку теперь на вилле жила весьма обеспеченная и влиятельная семья судьи Невилла Ласки. Он был братом известного лейбористского деятеля профессора Гарольда Ласки. Сараи принадлежали к его вилле.

Миссис Ласки была благодушная красивая женщина. Я как-то зашла к ней в десять часов утра и словно перенеслась в фильм из жизни богачей: облаченная в кружевную ночную сорочку хозяйка дома возлежала в постели и вкушала завтрак с отливавшего серебряным блеском подноса. Миссис Ласки не чуралась общественной деятельности и была активным членом благотворительных организаций. Между прочим, она приютила у себя ребенка из еврейской семьи, жившей в Германии, которому грозила беда.

Мой визит к ней преследовал определенную цель. Я просила ее разрешения протянуть от нашего дома антенну к одному из сараев. Она ответила согласием, да и в других случаях относилась к нам по-дружески.

Я была довольна тем, что на этот раз антенной мог заняться Лен. В киддлингтонском коттедже мне пришлось самой в одиночку ползать по крыше.

Поблизости от дома была толстая стена из серого естественного камня, которая более полутора сотен лет огораживала двор. Мы извлекли один и так уж неплотно державшийся камень, вынули другой, сзади, вложили туда наш крохотный передатчик и поставили на место замшелый каменный «замок». Снаружи абсолютно ничего нельзя было заметить.

В нашем доме было четыре комнаты и винтовая лестница. Самой большой комнатой пользоваться было нельзя, ибо ее заполняло так называемое «моррисоновское убежище». Герберт Моррисон был одним из руководителей лейбористской партии и занимал в коалиционном правительстве пост министра внутренних дел. Это семейное бомбоубежище выглядело как огромная проволочная клетка, прикрытая чугунной плитой. Власти предоставляли их бесплатно, но Оксфорд так и не бомбили.

Клетка помнится мне в другой связи. Сразу по приезде в Англию я задешево купила старый велосипед. Лен, увидевший его двадцать месяцев спустя, немедленно объявил, что эта штука опасна для жизни. Как-то, вернувшись из Лондона, я нашла дверь запертой. Пришлось позвонить. За дверью послышалось взволнованное перешептывание детей, которые впустили меня в дом и велели закрыть глаза. Через две минуты мне разрешили войти в большую комнату. Там, на крыше клетки-убежища, украшенный флажками и освещенный всеми имевшимися в доме настольными лампами и карманными фонарями, стоял новый, сказочно великолепный велосипед. Я много пользовалась им, в частности он доставлял меня и на нелегальные встречи. Когда позднее я перебиралась в ГДР, Лен разобрал велосипед, и он тоже совершил со мной воздушное путешествие. В первое время в Берлине Нина еще ездила на нем в школу. Сейчас он стоит в подвале. Ни у кого не хватает духу сдать его в утиль.

В 1942 году, еще до того, как Лен приехал в Англию, я завязала важное знакомство с офицером ВВС, чьи жена и ребенок эвакуировались в Оксфорд. Сварщик по профессии, он был одним из немногих офицеров — выходцев из рабочего класса. Он сохранил свои прогрессивные политические взгляды, усвоенные им еще в шестнадцатилетнем возрасте. С Джеймсом я познакомилась через его жену. Он интересовался международной политикой и увлеченно беседовал со мной на эту тему. Было ясно, что он уважает Советский Союз и возмущен тем, как неудовлетворительно выполняет Англия свое обещание активно поддержать СССР в борьбе против Гитлера, открыв второй фронт. Джеймс приезжал в Оксфорд нечасто, и потребовалось довольно много времени, прежде чем я узнала о нем достаточно, чтобы предложить Центру его сотрудничество. Центр согласился. Я была уверена, что Джеймс не выдаст меня, если откажется от работы, испугавшись связанного с ней риска. Мы беседовали часами; я все ближе подбиралась к решающему вопросу, так что под конец он сам смог почти догадаться, куда я клоню, — и ответил согласием.

По роду своей службы Джеймс имел отношение к авиастроению и пользовался доступом к какой-то части новшеств в этой области. Он снабжал нас точными данными, например сведениями о весе, габаритах, грузоподъемности, особых характеристиках, и даже скалькированными чертежами машин, которые еще и не поднимались в воздух. Припоминаю одно изобретение, небольшую конструкцию, которую он притащил мне в оригинале. Вещи такого рода были пронумерованы и хранились под замком. Исчезновение этой штуки вызвало огромный переполох.

Джеймс был человеком скромным и веселым. Он стал нашим другом. Я встречалась с ним один-два раза в месяц в нескольких стах километрах от Оксфорда (к тому времени его семья покинула город) и всегда получала что-нибудь стоящее. Джеймс не брал у нас денег, он не считал себя «шпионом». Он помогал стране-союзнице, которая вела с фашизмом титаническую борьбу и приносила при этом большие жертвы, чем кто-либо другой.

Любительская радиосвязь была запрещена; мой передатчик мог быть засечен и обнаружен в любой момент. Центр высказал пожелание, чтобы я подобрала еще одного сотрудника и выучила его на радиста. Я нашла Тома. Его не призвали в армию из-за дефекта зрения.

С этим человеком можно было смело пойти на все. Он работал слесарем в автомастерской. Без колебаний и ненужных размышлений делал он то, что требовалось. Том обладал тактом, чувством юмора и чуткостью, был надежен, а когда того требовали обстоятельства, тверд и даже суров. Чтобы подготовить из него радиста, Лену или мне приходилось бывать у него дома или он приходил к нам. Том тоже отказался брать деньги. Ему хотелось иметь больше времени для занятий, и он подыскал себе работу, отнимавшую не весь день: стал расклейщиком афиш и плакатов.