Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский

при встрече» (письмо к матери от 17 января). К концу января «общий остов» пьесы готов. Блок сообщает матери: «Необходимо кончить скорее. Называется „Песня Судьбы“, драма в четырех действиях и семи картинах. Многие картины готовы и общий остов тоже». Он читает пьесу тетке, Марии Андреевне Бекетовой, и она делает ему «несколько реальных замечаний». С досадой пишет матери: «Проклятая отвлеченность преследует меня и в этой пьесе, хотя, может быть, и менее, чем в остальном. Злюсь за это на своего отца (!). Он – декадент до мозга костей, ибо яд декадентства и состоит в том, что утрачены сочность, яркость, жизненность, образность, не только типичная, но и характерная… А в жизни еще очень много сочности, которую художник должен воплощать».

В апреле он «сильно переделывает и шлифует» пьесу. Наконец, 1 мая она кончена. «Сегодня, – сообщает он матери, читаю у себя „Песню Судьбы“ человекам пятнадцати, а в воскресенье у Чулкова – человекам двадцати пяти. Изменений много. Эпиграф ко всей драме: „В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе – страдание. Боящийся не совершен в любви (по-гречески)“. Мне „Песня Судьбы“ очень важна, я боюсь за нее. Это – мое любимое дитя, ему уже год (с апреля до апреля)».

Блок остался очень доволен впечатлением, произведенным его пьесой на слушателей. «Я собираю, – пишет он матери, – тщательно выслушиваю все мнения, как писателей, так и не писателей, мне очень важно на этот раз, как относятся. Это – первая моя вещь, в которой я нащупываю и не только лирическую почву, так я определяю для себя значение „Песни Судьбы“, и потому люблю ее больше всего, что написал».

4 мая он читает пьесу у Чулкова в присутствии Леонида Андреева с женой, Сологуба, Волынского, Вяч. Иванова, Сюннерберга, Лансере с женой, Волошина, Кузмина, актрисы Щеголевой, издателей «Факелов», «Шиповника» и польского писателя Налепинского.

В мае, во время гастролей в Петербурге Художественного театра, Блок читает свою драму «комитету», состоящему из Станиславского, Немировича-Данченко и Бурджалова. М.А. Бекетова рассказывает: «Во время чтения В.И. Немирович-Данченко восклицал: „Боже, Боже, какой талантливый мальчик!“ К.С. Станиславский оживился особенно после прочтения второго акта („Зал выставки“). Тут же он стал намечать проект постановки и сделал несколько замечаний относительно подробностей. Дело считалось почти решенным: театр берет драму. Но окончательный ответ обещали прислать из Москвы».

По совету Станиславского Блок переделал четвертую и пятую картины первоначальной редакции в одну «На пустыре». В таком измененном виде он в июле читает пьесу Мейерхольду. Тот «сильно ее критикует». Блок признается матери: «Я опять усумнился в пьесе. Пусть пока лежит еще. Женя (Е.П. Иванов) по-прежнему относится отрицательно». Всё же в августе он посылает «Песню Судьбы» Станиславскому и только в ноябре получает от него телеграмму: «В этом сезоне пьесу поставить не успеем. Подробности письмом через неделю. Приходится советовать печатать пьесу». Но письмо с подробностями приходит не через неделю, а через месяц. Вот как Блок излагает его содержание матери: «Суть его в том, что он полюбил меня и „Песню Судьбы“, но не полюбил ни одного из действующих лиц. Перечитывал пьесу раза четыре, пишет массу соображений, очень скромно, очень хорошо. Я ответил ему длиннейшим письмом, главным образом о том, что для меня Россия, относительно которой он недоумевает. Впечатление и у меня, и у Любы, что пьесы он не поставит, и я об этом не горюю, потому что верю в Станиславского». В «Дневнике» поэт впоследствии писал: «Я поверил этому, иначе – это поставило для меня точку, потому что сам я, отходя от пьесы, разочаровался в ней».

Мережковский и Мейерхольд предлагали хлопотать о постановке «Песни Судьбы» в Александрийском театре, В.Ф. Комиссаржевская хотела поставить ее у себя, Леонид Андреев советовал отдать ее в «Новый театр», но Блок все эти предложения отклонил. Пьеса была напечатана в апреле 1909 года в девятом альманахе «Шиповника» и прошла незамеченной. По словам автора, она была «погребена».

В семи картинах «драматической поэмы» «Песня Судьбы» драматизирована лирическая тема стихов «Земля в снегу». Первая картина, написанная в бледных метерлинковских тонах, вводит нас в белый «светлый» дом Германа. Появляется большой монах, похожий на ангела с поломанными крыльями. Он показывает Герману в окне «огромный мир, синий, неизвестный, влекущий», и Герман уходит «к людям». Покидая родной дом, любимую жену и старую мать, он молится: «Господи! Так не могу больше. Мне слишком хорошо в моем тихом белом доме. Дай силу проститься с ним и увидать, какова жизнь на свете. Сохрани мне только жар молодой души и живую совесть, Господи!» Елена, жена Германа, рыдая, благословляет его: «Иди, мой милый, иди, мой царственный! Иди туда, где звучит песня судьбы». Во второй картине монах рассказывает Елене о раскольнице Фаине: над обрывом широкой реки «стояла всю ночь напролет Фаина и смотрела в далекую Русь, будто ждала кого-то». С другого берега из-за ограды монастыря монах видел Фаину, и, когда она убежала из родного села, он ушел из обители и побрел за нею в «темную ночь». Но ее не нашел.

Так драматизировано стихотворение «Инок» из цикла «Фаина». Монах творит поклоны и молитвы, и ни игумен, ни братья не подозревают,

Что воск души блаженной тает

На яром пламени свечи…

Что никаких молитв не надо,

Когда ты ходишь по реке

За монастырскою оградой

В своем монашеском платке…

Что вот – меня цветистым хмелем

Безумно захлестнула ты,

И потерял я счет неделям

Моей преступной красоты.

В пьесе монах рассказывает Елене, как «вечером на селе захлестывало хмелем душу Фаины, и все деды на полатях знали, что пошла она в пляс». Мы вспоминаем строфу:

Смотрю я – руки вскинула,

В широкий пляс пошла,

Цветами всех осыпала

И в песне изошла.

(«Гармоника, гармоника»)

Даже описание наружности Фаины: «Как монахиня, была она в черном платье, и только глаза сияли из-под платка» – восходит к черновому наброску стихотворения «Снежная Дева»:

И говорит простым и ясным,

Но незнакомым языком,

Сияньем бешено-бесстрастным

Глаза сияют под платком.

В третьей картине – гигантский зал всемирной промышленной выставки. Машины, локомотивы, автомобили, моторные лодки, аэроплан. Появляется Герман с другом; он опьянен ветром, музыкой, движением, влюблен в «многообразие живого мира». Старичок-профессор восхваляет науку и прогресс, толпа гогочет. На эстраду поднимается