Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли

Колокола прекратили звонить; я спустился по холму и возвратился домой через тенистую долину, наполненную ароматами сосен и мирт. Подходя к воротам дома синьоры Монти, – скромного, но живописного жилья – я услышал звук смеха и хлопающих ладошек, и, взглянув в направлении сада, я заметил Винченцо за тяжелой работой: рукава его рубашки были закатаны до плеча, и он раскалывал толстые деревянные бревна, в то время как Лила стояла позади него, весело аплодировала и хвалила его работу. Он, казалось, был в своей стихии и управлялся с топором последовательно и энергично, чего я едва ли мог ожидать от человека, которого привык видеть за выполнением скорее женских обязанностей. Я наблюдал за ним и за девушкой сзади в течение нескольких минут незамеченным.

Если этот начинавшийся маленький роман никто не потревожит, то он расцветет прекрасным цветком, а Винченцо обретет больше счастья, чем его хозяин. Он был истинным тосканцем, начиная с того, как он держал в руках топор; я заметил, что ему нравилась жизнь холмов и полей, жизнь простого фермера или виноградаря, наполненная простыми радостями, столь же сладкими, как и спелые яблоки в саду. Я мог попытаться представить его будущее с Лилой. У него будут дни просто невыносимого счастья, исполненные красоты, свежего воздуха и ароматов цветов; его вечера будут протекать под мягкие аккорды мандолин и под звуки песен его жены и детей.

Какой же лучшей судьбы может пожелать человек? Какая жизнь лучше поддержит телесное здоровье и душевный мир? Я задумался, мог ли я чем-то помочь ему в достижении этого счастья? Я, кто стал жестоким в длительной работе над моей местью, как мог я не помочь другим достичь радости! Если бы я мог, то мое сердце получило бы некоторое облегчение от того бремени, что стало еще тяжелее со смертью Гуидо, поскольку с его кровью во мне пробудилась новая группа Фурий, которые подстегивали меня кнутами на моем пути, удваивая мой гнев и страшную свирепость. И все же, если бы я мог сделать тогда хоть одно доброе дело, не засияло ли бы оно яркой звездой посреди бурь и тьмы в моей душе? Как раз в тот момент Лила рассмеялась столь же сладко, как маленький ребенок. Что ее обрадовало? Я взглянул и увидел, что она забрала у Винченцо топор и, подняв его своими маленькими ручками, храбро пыталась повторить его сильный и звонкий удар; он тем временем стоял в стороне с видом улыбающегося наставника и одновременно восхищенного той легкой гибкой фигуркой, одетой в голубую юбку и алый корсаж, на которую теплые лучи позднего солнца падали с такой любовной нежностью. Бедная маленькая Лила! Перочинный ножик произвел бы большее впечатление, чем ее отчаянные удары, наносимые неподвижному скрюченному старому пню, который она силилась разрубить пополам. Покрасневшая и задыхавшаяся от усилий она выглядела даже прекраснее, чем всегда, и наконец расстроенная она отдала топор Винченцо, весело смеясь над своей неспособностью к рубке дров и изящно отряхивая передник от щепок и пыли, когда голос ее матери призвал ее быстро бежать домой, бросив Винченцо работать в одиночестве с прежней энергичностью. Я подошел к нему; он увидел, как я приближался и прекратил работу с видом легкого смущения.

«Вам нравится подобная работа, друг мой?» – сказал я любезно.

«Всего лишь старая привычка, ваше сиятельство. Она напоминает мне дни юности, когда я работал для матери. Ах! В каком прекрасном месте это было: в старом доме чуть выше Фьезоле». Его глаза обрели задумчивость и погрустнели: «Все это в прошлом – закончилось. Это было до того, как я стал солдатом. Но я порой вспоминаю об этом».

«Понимаю. И, несомненно, вы были бы рады возвратить дни вашего детства?»

Он выглядел несколько удивленным.

«Не ценой расставания с вами, ваше сиятельство!»

Я улыбнулся довольно грустно: «Не покидая меня? Даже если вы женитесь на Лиле Монти?»

Его оливковые щеки вспыхнули, но он покачал головой.

«Это невозможно! Она не станет меня слушать. Она еще дитя».

«Она вскоре станет женщиной, поверьте мне! Недолгое пребывание в вашем обществе сделает ее таковой. Это лишь вопрос времени. Она прекрасна, как вы сказали, и даже лучше, чем прекрасна – она невинна, подумайте об этом, Винченцо! Знаете ли вы, насколько нынче редка невинность у женщин? Воздайте ей уважение, как Богу; пусть ее молодая жизнь будет для вас священной».

Он поглядел вверх почтительно.

«Ваше сиятельство, я скорее сорву Мадонну с ее алтаря, чем расстрою или напугаю Лилу!»

Я улыбнулся и больше ничего не сказал, а возвратился домой. С этого момента я принял решение дать этой любовной идиллии шанс на успех. Поэтому я остался в Авеллино намного дольше, чем вначале намеревался, не ради себя, а ради Винченцо. Он служил мне верой и правдой и был достоин своей награды. Я с удовольствием заметил, что мои усилия, направленные на продвижение его дела, были потрачены не совсем впустую. Я часто говорил с Лилой о малозначительных вещах, которыми она интересовалась, и пристально наблюдал за ней, когда она этого не замечала. Со мной она была откровенна и бесстрашна, как ручная малиновка, но спустя несколько дней я заметил, что она стала застенчивой при упоминании имени Винченцо, что она краснела при его приближении, что она стеснялась просить его об одолжении; и из всех этих маленьких знаков я догадался о ее чувствах, как мы догадываемся по розовому оттенку небес о приближении восхода солнца.

Однажды днем я позвал синьору Монти в свою комнату. Она вошла удивленная и несколько обеспокоенная. Что-то не так с обслуживанием? Я успокоил ее волнение относительно бытовых условий и перешел прямо к делу.

«Я хотел поговорить с вами о вашей дочери, маленькой Лиле, – сказал я приветливо. – Вы когда-либо задумывались над тем, что она может выйти замуж?»

Ее темные смелые глаза наполнились слезами, а губы задрожали.

«На самом деле, да, – отвечала она с грустью. – Но я молилась, вероятно, это было глупо, о том, чтобы пока она меня не покидала. Я так ее люблю, для меня она навсегда останется ребенком, такой маленькой и милой девочкой! Я отгоняла мысли о ее замужестве прочь, как печальную весть».

«Я понимаю ваши чувства, – сказал я. – И все же, я представляю вашу дочь замужем за тем человеком, который стал бы вам как сын и который не увез бы ее от вас. Например, скажем, Винченцо?»

Синьора Монти улыбнулась сквозь слезы.

«Винченцо! Он добрый парень, очень хороший парень, и я его люблю, но он не думает о Лиле – он предан вашему сиятельству».

«Я осведомлен о его преданности, – отвечал я. – И все же я верю, что вскоре вы узнаете о том, что он влюблен в вашу Лилу. В настоящее время он молчит, потому что боится обидеть вас и напугать ее; но его глаза говорят, также как и ее. Вы добрая женщина и хорошая мать – понаблюдайте за ними обоими и вскоре сами поймете, есть между ними любовь или нет. И, знаете, – тут я вручил ей запечатанный конверт, – внутри вы найдете чек на четыре тысячи франков». Она негромко вскрикнула от удивления. «Это приданое Лилы, за кого бы она не вышла замуж, хоть я и думаю, что выйдет она за Винченцо. Нет, не благодарите меня, деньги для меня – ничто; и это лишь одно удовольствие, которое я имею в течение многих нелегких месяцев. Подумайте хорошенько о Винченцо – он отличный парень. И все, о чем я вас прошу, это сохранить это небольшое приданое в тайне до дня свадьбы вашей девочки».

Прежде чем я смог остановить ее, восторженная женщина схватила мою руку и поцеловала. Затем она подняла голову с гордым достоинством свободнорожденной римской матроны, ее широкая грудь поднялась, и ее сильный голос задрожал от подавляемых эмоций.

«Я благодарю вас, синьор, – сказал она просто. – От имени Лилы! Не то чтобы моя дочь нуждалась в чем-то большем, чем руки ее матери могли ей дать, слава всем святым, которые сохраняют нас обеих! Но это – особенное благословение от Бога, переданное через ваши руки, и я была бы не достойна этого благословения, если бы вас не отблагодарила. Ваше сиятельство, простите меня, но мои глаза видят, что вы пережили большую печаль. Добрые действия освящают горе! Мы будем молиться о вашем счастье, Лила и я, до нашего последнего вздоха. Поверьте, что имя нашего благодетеля будет звучать перед святыми днем и ночью, и кто знает, возможно, из этого выйдет добро!»

Я слабо улыбнулся.

«Добро выйдет из этого, моя прекрасная синьора, хоть я и не достоин ваших молитв. Лучше молитесь за мертвых, – я тяжело вздохнул, – этим вы можете искупить их грехи».

Добрая женщина взглянула на меня с видом доброй жалости, смешанной со страхом, затем, пробормотав еще раз благодарности и благословения, она вышла из комнаты. Несколько минут спустя вошел Винченцо. Я весело обратился к нему:

«Расставание – лучшая проверка любви, Винченцо. Приготовьте все для отъезда! Мы покидаем Авеллино послезавтра».