Текущие дела - Владимир Добровольский

— А ты, вижу, умеешь с ними! — похвалил он ее, когда отошли в сторонку и сели.

— Я все умею! — беззаботно оказала она, словно бы перенимая эту легкость тона у детворы, и с той же бойкой ребячьей нетерпеливостью потребовала: — Ну, докладывай! Как съездилось? Как Нинуся?

О Нине она, разумеется, спрашивала из деликатности, а он вовсе не считал это пороком, но так же, как в день отъезда, Светкина внимательность покоробила его.

Нисколько не греша против истины, он сказал, что Нина благодарна за гостинец и ждет поручений, которые, по ее разумению, в этом гостинце подразумеваются. Подобно своему свекру, она Светку недолюбливала.

Он мог бы не говорить этого, но сказал, потому что так был настроен и не видел доблести в том, чтобы скрывать от Светки эту настроенность.

Откинувшись на спинку стула, запрокинув голову, она по-ребячьи звонко расхохоталась:

— Но ты же знаешь, Витя, что я не тряпичница!

Ну, что-нибудь по хозяйству, сказал он, мало ли какие бывают у дам заказы. Она со смехом сказала, что надо подумать, раз уж все равно у нее репутация подлизы.

— Нина меня не жалует, — добавила она с сожалением, и лицо ее смеющееся вмиг омрачилось. — А я к ней отношусь с исключительной нежностью.

На это он ответил скептической усмешкой и сказал, что для такой нежности не видит оснований.

— А я вижу, — заявила она вызывающе. — Нина — твоя жена!

Он приложил руку к сердцу, сказал, что польщен, и затем они примолкли, с преувеличенным интересом, как ему показалось, наблюдая за веселой возней детворы.

— Кстати, я подобрала мировую кандидатуру в шефский совет, — вновь оживилась Светка. — Нет, нет, не себя! Не запрягай! — погрозила она ему пальцем. — Председатель — производственник, загружен сверх головы, а это пенсионерка, пробивная старушка, бывший работник Дома культуры, свой человек в райкоме. Замом ее, а? Дашь добро?

— Ты мировой организатор, — словно бы похвалил он Светку, — и, кстати, объясни, каким это образом твоя фотография попала в парткабинет.

Светка пожала плечами.

— Обыкновенно. Попросили.

— И не могла отказать?

— Тогда не могла. Сейчас отказала бы. Вообще, это какая-то муть! — вдруг взорвалась она. — Я этого Булгака теперь просто боюсь. Какой-то ненормальный. Патологический тип. Наследственность, Витя! Там, говорят, в семье разыгралась кровавая драма! И что он хотел этим сказать?

— Да ничего. Наверно, ты ему понравилась, — Маслыгин усмехнулся. — На той фотографии.

Она не смеялась.

— Господи! Да обратись ты по адресу! Я бы ему десять не пожалела, лишь бы не ставил меня в такое положение!

— Впредь будешь умнее, — буркнул Маслыгин, — будешь знать, к чему приводит реклама.

— Господи, — вздохнула Светка, — я же не виновата, странная терминология: по отношению к другим ты называешь это пропагандой и агитацией, по отношению ко мне — рекламой.

— Саморекламой, — сказал он.

— Ай брось! — переменила она позу, нагнулась, разгладила складочку на брючках. — Я ишачу не меньше других, с которыми ты носишься и не считаешь зазорным поднимать их авторитет. Но они топчутся, а я иду, в этом вся разница.

— И даже не идешь, а скачешь. Галопом, вперегонки.

— Естественно! — усердствовала Светка, разглаживая складочку. — Не поскачешь — отстанешь, упустишь инициативу. Это жизнь, Витя!

А он подумал, что Булгак не безголов, но потерял голову; кому отдуваться-то? Опять Подлепичу?

— Да, жизнь — аргумент железный, — сказал он хмуро. — Пригодный для самообороны. Чуть где-то с ней расходимся, с жизнью, и ею же оправдываемся: это жизнь!

— Я не оправдываюсь, — сказала Светка, — я подчиняюсь ее требованиям.

Он был настроен агрессивно и потому, пожалуй, позволял себе злоупотреблять Светкиным терпением.

— Пойдем, однако? — предложил он, словно бы замиряясь с ней. — После своей поездки я как-то отвык от таких дневных нагрузок.

— Сейчас пойдем, — кивнула она, вскочила, побежала в ребячью толпу и так же легко смешалась с этой толпой, как и вскочила, побежала.

Сегодняшний день был закончен; он подумал о завтрашнем; не поскачешь — отстанешь, упустишь инициативу, — его же собственный девиз, а вернее сказать, универсальная формула; зависит — какие значения в нее подставить вместо символов.

Он подумал о завтрашнем дне и, когда вернулась Светка, спросил у нее, что слышно с премиальным списком и как много времени остается на то, чтобы побороться за кандидатуру Подлепича, а она, как бы почувствовав себя в своей стихии, мгновенно воодушевилась, присела вновь к нему, заговорила увлеченно:

— Время еще есть. До техсовета. Там будет утверждаться тайным голосованием. Но что я тебе советую: не разворачивай кампании! Не мобилизуй общественного мнения! Ни в коем случае — не в лоб! В лоб — ничего не выйдет.

Да он и не собирался — ни разворачивать, ни мобилизовывать, но собирался, конечно же, — в лоб; а как иначе?

— Дипломатическим путем, — объяснила она, придвигаясь к нему поближе, потише изъясняясь. — Найти какой-то ход к этой комиссии, которая проверяла участок. На парткоме это еще не рассматривалось, и надо, чтобы они сгладили формулировочки. Касающиеся Подлепича. И если сгладят, формальных препятствий не будет.

— Каких препятствий? — хмуро спросил он.

— Подлепич — скомпрометированная фигура, — сказала она, движением руки закругляя эту фразу. — Как ты не понимаешь?!

Он понимал, недаром рвался на участок в смену Подлепича — увериться хотя бы, что производство не хромает. У самого копошилась такая мыслишка: там неурядицы, в смене, оплошал сменный мастер, а с премиальным списком катавасия, вот и вычеркнули. Он сам того же опасался: могут вычеркнуть; и, стало быть, предвидел такой оборот, и это стереотипное предвидение сердило его, он, кажется, старался даже не признаваться себе в этом, а теперь, признавшись, снова вспомнил ту притчу, не без повода рассказанную ему Подлепичем: как обводила дочка карандашиком картинки, воображая, будто бы рисует.

Опять он обводил — не рисовал.

— Но это же нелепость! — возмутился он. — Человека выдвигают на премию за полезное дело и отводят его кандидатуру по причине, совершенно не имеющей к делу отношения: комиссия сформулировала что-то не так! Суть дела, объективная истина, неоспоримая заслуга человека ставятся в зависимость от случайной формулировки!

Он спорил не с нею, Светкой, и не ее нелепыми действиями возмущался, но она почему-то приняла все это на свой счет, загорячилась даже:

— Формулировка не случайная! Подлепич обанкротился!

— Но если он действительно обанкротился, то как же можно скрыть это банкротство? Подчистить документы? Ты, стало быть, легализуешь подлог как средство восстановления истины?

— А, брось! — скривила она губы. — Громкими словами ты ничего не добьешься. Тут надо — тихо. — Лицо ее грубело и грубело, а руку положила ему на плечо: привычный знак особой дружественности. — Доверь-ка это мне.

Он резко дернулся плечом, сбросил ее руку.

— Нет, милая, тебе я не доверю. И не желаю — тихо! На то дан голос, чтобы говорить, а не шептаться. Я — в своем доме и не намерен ходить на цыпочках. Пойдем-ка, — взял он плащ со спинки стула. — Ты мне несимпатична стала, Светлана Табарчук. Пойдем, я добью тебя по дороге.

— Иди, — сказала она, и не видно было, чтобы оскорбилась. — Я в первую очередь все-таки организатор. У меня есть еще тут кое-какие оргмероприятия. Иди! — повелительно повторила она и с шутовской гримасой подала ему шляпу. — И не воображай, пожалуйста, будто я тебя боюсь.

36

В понедельник Чепель не вышел на работу, во вторник появился. Где бюллетень? Зубы болели, а по зубам бюллетеней не дают. Вот тебе, Юра, твои поблажечки! Но это еще не все. Был Чепель вял с утра, подавлен: прогул налицо, да вдобавок — после суда, после оказанного доверия; а в обеденный перерыв умудрился, видимо, разжиться спиртным и опять сцепился с Близнюковой, как в прошлый раз. В точности повторилось скандальное происшествие — как по нотам разыграли: Близнюкова, Чепель и Подлепич. Как будто в насмешку над святой простотой, — были же на суде и такие, которые аплодировали Подлепичу. Он, Должиков, после суда проявил выдержку: с Подлепичем о Чепеле — ни слова; что суд недосудил — досудит время. Вот и досудило. Он вышел тогда из конторки, наблюдал эту сцену издали. С насмешкой над святой простотой. Ему бы с болью наблюдать, а он — с насмешкой. Будто бы не начальник участка, которому и это зачтется, а посторонний зритель. Чепель разорался: «Ты, Николаич, обязан своих слесарей поддерживать, горой стоять, а ты горой стоишь за контролера! Знаем мы эту объективность! Видно, что крепко спелись контролер с мастером, только на свадьбу не зовут!» Тут Близнюкова и влепила ему пощечину. Он, Должиков, опять же ни слова по ходу событий не сказал, а лишь спросил потом у Подлепича: «Так что же Зинаида? Увольняется или не увольняется?» — «Не знаю», — ответил Подлепич. Намеки же Чепеля были пьяными намеками, грязными; сам в грязи по уши и других норовил замарать.