Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

В Компьене

Мы остановились в большом шумном отеле, в котором никто не обратил на нас внимания.

В городе царили резервисты и прочий милитаризм. Лагерь конических белых палаток, расположенный близ Компьена, напоминал гравюры из иллюстрированной Библии. На стенах всех кафе красовались портупеи, на улицах целый день звучала военная музыка. Англичанин в Компьене не мог не воспрянуть духом, ибо солдаты, маршировавшие под барабан, были щупленькими и шагали вразнобой. Каждый наклонялся под своим особым углом и чеканил шаг по собственному разумению. Куда им до великолепного строя шотландских великанов-горцев, которые маршируют за своим оркестром, грозные и необоримые, как явление природы! Кто, видевший хоть раз наши полки, может забыть тамбур-мажора, тигровые шкуры барабанщиков, трубачей в скатанных пледах, величественный ритм целого полка, идущего в ногу, гул барабана и пронзительные звуки волынок, наигрывающих воинственные марши?

Хотя французские солдаты и выглядят во время парада довольно уныло, но на марше они веселы, проворны и полны энтузиазма, как толпа охотников на лисиц. Как-то в лесу Фонтенбло на дороге в Шальи я встретил маршевую роту. Впереди шагал запевала и громко выводил задорную походную песню. Все остальные шагали в такт и даже в такт вскидывали ружья. Молодой офицер на лошади с трудом сохранял серьезность, слушая слова песенки. Таких рьяных ходоков, казалось, ничто не может утомить.

В Компьене меня больше всего восхитила ратуша. Я просто влюбился в эту ратушу. Она истинное воплощение готической легкости: бесчисленные башенки, химеры, проемы и всяческие архитектурные причуды. Некоторые ниши позолочены или раскрашены, а на большой квадратной панели в центре расположен черный горельеф на золотом поле: Людовик XII едет на боевом коне, уперев руку в бок и откинув голову. Каждая его черта дышит царственным высокомерием, нога в стремени надменно отделяется от стены, глаз глядит сурово и гордо. Даже конь словно с удовольствием шагает над распростертыми ниц сервами[69], и ноздри его подобны жерлам боевых труб. Вот так вечно едет по фасаду ратуши добрый король Людовик XII, отец своего народа. Над головой короля в высокой центральной башенке виднеется циферблат часов, а высоко над ним три механические фигурки, каждая с молотком в руках; они отбивают часы, половины и четверти часа. У центральной фигурки позолоченный нагрудник, у двух других позолоченные панталоны, у всех трех шляпы с пышными перьями, как у рыцарей. Когда подходит четверть часа, человечки поворачивают головы и многозначительно переглядываются, потом все три молотка опускаются на маленькие колокольчики внизу. Часовой бой раздается звучно и густо из недр башни, а позолоченные джентльмены с удовольствием отдыхают от трудов.

Я с громадным удовольствием следил за движениями рыцарей и старался не пропускать этот спектакль. Хотя Папироска и выказывал презрение к моему энтузиазму, но я видел, что он и сам до известной степени увлекся позолоченными человечками. Нелепо выставлять такие игрушки на крышах, подвергая их зимней непогоде. Им больше подошел бы стеклянный колпак с каких-нибудь нюрнбергских часов. И не следует ночью, когда дети в постелях и даже взрослые храпят под своими перинами, оставлять эти фигурки, позволяя им звонить для звезд и луны. Подобные игрушки следует прятать в ящики с ватой до восхода солнца, когда дети снова выбегают на улицу.

На компьенском почтамте нас ожидала целая пачка писем, и местные почтовые чиновники в виде исключения выдали их нам по первому требованию.

Наше путешествие, можно сказать, закончилось в Компьене с получением этих писем. Чары развеялись. С этой минуты мы уже отчасти вернулись домой.

Во время путешествия не следует вести переписку. Даже самому писать-то непонятно зачем, а полученное письмо – смерть для радостного чувства каникул. Я бегу от своей страны и от себя. Я хочу ненадолго полностью погрузиться в новую обстановку, как в новую стихию. На некоторое время я отказываюсь от моих друзей и привязанностей. Уезжая, сердце я оставляю дома в ящике стола или отправляю его вперед с моим чемоданом, рассчитывая, чтобы оно будет ждать меня в назначенном месте. Когда я окончу путешествие, то прочитаю все ваши прелестные письма с надлежащим вниманием. Но, видите ли, я истратил столько денег и столько раз ударил веслом по воде единственно ради желания побывать за границей, а вы вашими новостями насильно переносите меня домой. Вы натягиваете шнурок, и я чувствую, что я птица на привязи. Вы по всей Европе преследуете меня мелкими неприятностями, а я и уехал-то только ради того, чтобы их избежать. На войне жизни не бывает отпуска, мне это известно, но неужели невозможно освободиться хотя бы на неделю?

В день нашего отплытия мы поднялись в шесть часов. В отеле на нас обращали так мало внимания, что я думал – соблаговолят ли нам представить счет? Но счет был подан, и весьма учтиво, и мы самым цивилизованным образом заплатили равнодушному портье и покинули гостиницу. Никто не обратил внимания на наши прорезиненные мешки. Никому до нас не было дела. Невозможно встать раньше деревни, но Компьен такой большой город, что не любит беспокоиться по утрам, и мы отплыли, когда он еще не снял ночного халата и туфель. Никто еще не был одет, кроме рыцарей на ратуше; все они омылись росой, щеголяли в своей позолоте и казались полными разума и чувства ответственности. Когда мы проходили мимо, их молотки пробили половину седьмого. Я нашел, что они поступили мило, проводив нас таким образом; еще никогда позолоченные человечки не звонили лучше, даже в воскресный полдень.

Никто не провожал нас, кроме прачек, которые уже колотили белье в своей плавучей прачечной на реке. Они были очень веселы и бодры, храбро погружали руки в воду и, по-видимому, не чувствовали холода. Такое малоприятное начало трудового дня привело бы меня в ужас. Но мне кажется, что прачки так же неохотно заняли бы наше место в байдарках, как и мы на их мостках. Они толпились у дверей прачечной, глядя, как мы уносимся в легкий солнечный туман над рекой, и кричали нам вслед добродушные напутствия, пока мы не скрылись под мостом.

Иные времена

В определенном смысле этот туман так и не рассеялся. С этого дня он густой пеленой лежит в моей записной книжке. Пока Уаза был маленькой сельской речкой, она подносила нас вплотную к дверям домов, и мы могли беседовать с крестьянами в полях. Но теперь, когда она стала широка и могуча, жизнь, текущая на ее берегах, как бы отдалилась. Такая же разница существует между большим шоссе и деревенской проселочной тропинкой, петляющей среди огородов. Теперь мы ночевали в городах, где никто не одолевал нас расспросами. Мы вернулись в цивилизованную жизнь, в которой люди, встречаясь, не кланяются друг другу. В малонаселенных местностях мы извлекаем всю пользу, какую только сможем, из каждой встречи, в городе же держимся в стороне и заговариваем с посторонними, только наступив кому-нибудь на ногу. В этих водах мы уже не были редкостными птицами, и никому не приходило в голову, что мы проделали длинный путь, а не приплыли из соседнего города.