Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

В Ла-Фер шли артиллерийские стрельбы, и вскоре к шумной канонаде присоединились выстрелы небесных орудий. Две гряды туч сошлись и обменялись салютом прямо над нашими головами. Между тем, везде на горизонте сиял солнечный свет, и холмы окутывал чистый прозрачный воздух. Пушечные выстрелы и гром напугали стада в Золотой долине. Мы видели, как животные мотают головами и мечутся в растерянности; когда же они все-таки принимали решение, ослики следовали за лошадьми, а коровы – за осликами, и над лугами разносился топот их копыт. В этом топоте было что-то воинственное, словно шел в атаку кавалерийский полк. И таким образом, наш слух услаждала самая мужественная военная музыка.

Наконец, орудийные залпы и раскаты грома затихли; солнечный свет лег на мокрые поля. Воздух наполнился благоуханием травы и деревьев. Между тем, река неутомимо несла нас вперед. Перед Шони потянулись фабрики, а затем берега стали такими высокими, что скрыли окружающую местность, и мы не видели ничего, кроме крутых глинистых обрывов и бесконечных ив. Время от времени мы миновали деревни или паромы, где удивленные дети провожали нас взглядами, пока мы не скрывались за поворотом.

Солнце и дождь чередовались с регулярностью дня и ночи, и от этого время шло медленнее. Когда начинался ливень, я чувствовал, как каждая капля проникает сквозь мой свитер и касается разгоряченной кожи, и эти непрерывные уколы приводили меня в исступление. В конце концов я решил купить в Нуайоне плащ. Вымокнуть не беда, но до чего же противно чувствовать холодные струйки, бегущие по телу! Папироска забавлялся при виде взрывов моего негодования. Благодаря моей вспыльчивости, ему было на что полюбоваться, кроме глинистых берегов и ив.

Иногда река кралась, как вор, в излучинах же она неслась, образуя бурные водовороты. Ивы постоянно кивали, ведь целый день их корни подмывала вода; рыхлый берег осыпался. Уаза, которая несколько столетий кряду создавала Золотую долину, казалось, переменила свои намерения, и теперь стремилась разрушить свое собственное творение. Чего только не способна натворить река, повинуясь закону тяготения!

Нуайонский собор

Нуайон стоит на расстоянии мили от реки в маленькой долине, окруженной лесистыми холмами. Его черепичные кровли, над которыми высится массивный собор с двумя чопорными башнями, полностью занимают небольшую возвышенность. Пока мы приближались к городку, крыши, казалось, торопливо карабкались на холм в живописном беспорядке, но, как ни старались они, им не удавалось подняться выше колен собора, вздымавшегося над ними торжественно и строго. По мере того как улицы вели нас все ближе к этому гиганту, минуя рынок у ратуши, они становились все пустыннее. Глухие стены и закрытые ставнями окна были обращены к величественному зданию, а между белыми плитами мостовой пробивалась трава. «Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». Тем не менее «Северный отель» зажигает по вечерам свои вполне светские свечи в нескольких шагах от собора, и все утро мы любовались из окна нашего номера его великолепным восточным фасадом.

С этой стороны собор, расходясь тремя широкими лестницами и мощно упираясь в землю, напоминает корму старинного галеона. В нишах контрфорсов стоят вазы, точно кормовые фонари. Земля тут поднимается пригорком, а над краем крыши виднеются верхушки башен – словно добрый старый корабль лениво покачивается на атлантических валах… Вот-вот распахнется иллюминатор, и адмирал в шляпе с кокардой выглянет оттуда, чтобы осмотреться. Но таких адмиралов больше нет, а старинные боевые корабли уничтожены и живут только на картинах. Что касается этого здания, то оно стало храмом раньше, чем о фрегатах подумали впервые, и до сих пор продолжает им оставаться, гордо красуясь на берегу Уазы. Собор и река, вероятно, самое древнее, что есть в округе, и, несомненно, оба великолепны в своей древности.

Причетник проводил нас на самый верх одной из башен, где находилась звонница с пятью колоколами. С этой высоты город казался цветной мостовой из крыш и садов, мы ясно разглядели почти изгладившиеся старые крепостные валы, а причетник показал нам далеко на равнине, в ярком клочке неба между двух облаков башни замка Куси.

Я не устаю смотреть на большие церкви. Никогда люди не вдохновлялись более благородной идеей, чем создавая соборы. Собор с первого взгляда – нечто такое же неподвижное и обособленное, как статуя, а между тем, при ближайшем рассмотрении он оказывается не менее живым и интересным, чем лес. Высоту шпилей нельзя определять с помощью тригонометрии – они получаются до нелепости низкими. Но какими высокими кажутся они восхищенному взгляду! А когда видишь такое множество гармоничных пропорций, возникающих одна из другой и сливающихся воедино, то такая пропорциональность начинает казаться чем-то трансцендентным, переходит в какое-то иное, более важное качество. Я никогда не мог понять, откуда у людей берется смелость проповедовать в соборах. Что бы они ни сказали, это может только ослабить впечатление. За свою жизнь я слышал изрядное количество проповедей, но любая из них далеко уступает в выразительности собору. Он сам по себе лучший проповедник и проповедует день и ночь, говоря не только об искусстве и дерзновенных стремлениях человека в прошлом, но и вливая в вашу душу сходные чувства. Лучше сказать, что собор, как все хорошие проповедники, дает лишь необходимый толчок, и вы начинаете проповедовать себе – в конце-то концов каждый человек сам себе доктор богословия.

Когда я сидел на воздухе у отеля вечером, нежный рокочущий гром органа вылетал из храма, как властный призыв. Я очень люблю театр и был не прочь посмотреть два-три акта этого спектакля, но мне так и не удалось понять сущность богослужения, свидетелем которого я оказался. Когда я вошел, четверо, а может быть, пятеро священников и столько же певчих перед высоким алтарем пели «Miserere»[67]. Если не считать нескольких старух на скамьях и кучки стариков, стоявших на коленях на каменных плитах пола, собор был пуст. Некоторое время спустя из-за алтаря попарно длинной вереницей вышли молоденькие девушки в черных одеяниях и с белыми вуалями и начали спускаться в центральный неф; каждая держала в руке зажженную свечу, а первые четыре несли на носилках статую Девы Марии с младенцем. Священники и певчие поднялись и, распевая «Ave Maria», последовали за ними. Процессия обошла весь собор и дважды миновала колонну, у которой стоял я. Священник, показавшийся мне главным, был дряхлым стариком, бормотавшим молитвы; но когда он в полумраке взглянул на меня, мне почудилось, что не молитвы наполняют его сердце. За ним вышагивали два священнослужителя лет сорока, походившие на солдат, они громко пели и время от времени возглашали: «Радуйся, Мария!». Девушки казались робкими и очень серьезными. Проходя, каждая из них взглянула на англичанина, а глаза толстой монахини, которая руководила ими, привели меня прямо-таки в смущение. Что касается хористов, все они, от первого до последнего, вели себя так скверно, как только могут вести себя мальчишки, и только портили течение службы своими проказами.