Истина - Эмиль Золя

Давидъ снова принялся разспрашивать Дельбо.

— Хорошо, допустимъ, что онъ сохранилъ этотъ оторванный клочокъ; но развѣ вы надѣетесь, что онъ вамъ его отдастъ?

— О, нѣтъ! — возразилъ адвокатъ, смѣясь. — Но, прежде чѣмъ мы сдѣлаемъ какой бы то ни было рѣшительный шагъ, мнѣ хотѣлось бы хорошенько обдумать, нельзя ли найти способъ, который помогъ бы намъ завладѣть этой неопровержимой уликой. Кромѣ того, я долженъ замѣтить, что подача прошенія о пересмотрѣ дѣла — вещь очень серьезная, и намъ ни въ какомъ случаѣ нельзя дѣйствовать опрометчиво… Позвольте мнѣ просмотрѣть еще разъ хорошенько все дѣло; дайте мнѣ нѣсколько дней сроку, — быть можетъ, понадобятся даже двѣ-три недѣли, — и затѣмъ мы приступимъ къ дѣйствію.

На слѣдующій же день послѣ этого свиданія Маркъ, наблюдая за своею женою, догадался, что бабушки провѣдали о случившемея, и что вся конгрегація, начиная съ отца Крабо и кончая послѣднимъ монахомъ, была уже обо всемъ освѣдомлена. Забытое дѣло вдругъ напомнило о себѣ и вызвало во всѣхъ смутное безпокойство; тревога росла, приводила всѣхъ въ ужасъ. Лишь только пронесся слухъ о найденномъ экземплярѣ прописей, лишь только стало очевиднымъ, что отнынѣ семья невиннаго близка къ разоблаченію истины, и братъ Горгій можетъ быть не сегодня-завтра уличенъ въ преступленіи, всѣ соучастники — и братъ Фульгентій, и отецъ Филибенъ, и даже самъ отецъ Крабо — подали другъ другу руки и старались общими силами скрыть свое первое преступленіе, совершая новыя беззаконія. Они понимали, что торжеству клерикализма можетъ быть нанесенъ страшный ударъ, и они были готовы совершить еще болѣе низкіе поступки, лишь бы только спасти себя, — таковъ уже законъ судьбы: первая ложь влечетъ за собою тьму лжи. И не однихъ себя готовились они спасти: отъ ихъ побѣды зависѣло также спасеніе конгрегаціи. Но неужели же братья не предвидѣли, что наступитъ минута, когда откроются всѣ ихъ противозаконныя дѣйствія? Неужели они не понимали, что ихъ школа неизбѣжно придетъ въ упадокъ и будетъ закрыта, тогда какъ свѣтская школа воспрянетъ духомъ и восторжествуетъ; что капуцинскіе монахи, уличенные въ своей торговлѣ, останутся на жалкомъ иждивеніи доходовъ, получаемыхъ отъ св. Антонія Падуанскаго; что опасность грозитъ также коллегіи Вальмари; что іезуиты принуждены будутъ оставить страну, гдѣ они подъ маскою христіанскаго ученія сѣяли пропаганду, и что, наконецъ, наступитъ время, когда католицизмъ пошатнется, когда въ самое его сердце будетъ пробита брешь, и свободная мысль станетъ расчищать дорогу для будущаго поколѣнія! Итакъ, вся армія клерикаловъ собиралась проявить отчаянное сопротивленіе и не поступаться никакими благами земли, изъ-за которыхъ она сгущала тьму въ продолженіе цѣлаго ряда вѣковъ.

Немедленно, еще до обвиненія Горгія, главари его партіи признали необходимымъ взять его подъ свою защиту. Виновнаго надо было спасти во что бы ни стало, предотвратить нападеніе и придать ему обликъ невинности. Въ первый моментъ всѣ какъ будто потеряли головы; Горгій, съ трудомъ скрывая свое волненіе, слонялся по Мальбуа и его окрестностямъ; лицо его выражало не то злобу, не то насмѣшку; орлиный носъ, выдающіяся скулы, глубоко сидящіе черные глаза подъ густыми бровями — все это дѣлало его похожимъ на хищную птицу. Въ теченіе одного дня его видѣли на дорогѣ, ведущей въ Вальмари, затѣмъ выходящимъ отъ мэра Филиса и, наконецъ, на станціи, выходящимъ изъ поѣзда, который пришелъ изъ Бомона. По городу то и дѣло сновали рясы; нѣкоторыя двигались по направленію окрестныхъ селеній, и ихъ торопливость краснорѣчиво свидѣтельствовала объ охватившей братьевъ паникѣ. Причина такого волненія стала извѣстна всѣмъ лишь на слѣдующій день, когда въ газетѣ «Маленькій Бомонецъ» появилась статья, въ которой подробно разбиралось все дѣло Симона, и которая въ самыхъ рѣзкихъ выраженіяхъ возвѣщала о намѣреніи друзей этого мерзкаго жида вновь поднять смуту въ странѣ, возводя обвиненія на одного изъ монаховъ, извѣстнаго всѣмъ своею благочестивою жизнью. Имя брата Горгія не было упомянуто; но, начиная съ этого дня, въ газетахъ почти ежедневно стали появляться подобныя же статьи; понемногу всѣ измышленія клерикаловъ были опубликованы, причемъ попутно приведены были всѣ возраженія, которыхъ слѣдовало ожидать отъ Давида; человѣкъ этотъ еще молчалъ, но они уже предугадывали, какъ онъ поведетъ дѣло, и потому имъ важно было заранѣе погубить его. Отрицалось безусловно все: братъ Горгій не могъ очутиться передъ окномъ Зефирена; были свидѣтели, подтверждавшіе фактъ, что онъ въ половинѣ одиннадцатаго уже вернулся въ общину; подпись на прописи никакъ не могла принадлежать ему, и эксперты недаромъ безусловно признали почеркѣ и манеру росчерка Симона. Но съ тѣхъ поръ, разумѣется, прошло немало времени. Дѣло объяснялось очень просто. Симонъ очень легко раздобылъ себѣ листокъ прописей и скопировалъ росчеркъ брата съ тетради Зефирена. Затѣмъ, зная, что на всѣхъ прописяхъ бывала приложена печать, онъ оторвалъ уголъ съ чисто дьявольскимъ лукавствомъ, чтобы обвинить убійцу въ преднамѣренномъ преступленіи. И всѣ эти козни были вызваны желаніемъ навлечь подозрѣніе на смиреннаго служителя Божія, снять съ себя вину, возбудить ненависть къ церкви. Эта нелѣпая исторія, повторяемая ежедневно на столбцахъ утренней газеты, не замедлила произвести должное дѣйствіе на отупѣлыхъ подписчиковъ, отравленныхъ ложью.

Въ самомъ началѣ, однако, къ этой исторіи отнеслись съ нѣкоторымъ недовѣріемъ; по городу носились совсѣмъ иные толки, и казалось, что самъ братъ Горгій въ чемъ-то неосторожно проговорился. До сихъ поръ оставаясь въ тѣни, эта странная личность вдругъ предстала передъ всѣми въ полномъ освѣщеніи. Отецъ этого самаго Горгія, Жанъ Плюме, былъ сначала браконьеромъ, но графиня де-Кедевиль, прежняя владѣтельница помѣстій Вальмари, почему-то назначила его лѣсничимъ; матери же своей онъ не видалъ въ глаза: это была какая-то лѣсная бродяга, которую подняли однажды въ лѣсу; она родила ребенка и потомъ исчезла… Мальчику шелъ двѣнадцатый годъ, когда отецъ его былъ убитъ наповалъ однимъ изъ своихъ прежнихъ товарищей-браконьеровъ. Жоржъ остался въ Вальмари; графиня была къ нему очень расположена и всегда смотрѣла на него, какъ на товарища своего внука Гастона. Жоржъ, разумѣется, отлично зналъ всѣ подробности внезапной кончины молодого человѣка во время прогулки со своимъ воспитателемъ, отцомъ Филибеномъ, а также и всѣ тѣ событія, которыя послѣдовали за смертью послѣдней представительницы рода Кедевиль, принесшей свои помѣстья въ даръ своему духовному отцу Крабо. Съ тѣхъ самыхъ поръ оба іезуита непрестанно удѣляли ему свое вниманіе, и только благодаря ихъ стараніямъ онъ постригся въ монахи, такъ какъ поговаривали о какихъ-то серьезныхъ препятствіяхъ; эти толки и побуждали злые языки подозрѣвать, что оба старца и стѣснявшій ихъ юноша замѣшаны въ одно общее темное дѣло. Въ силу этого клерикалы при всякомъ удобномъ случаѣ выставляли брата Горгія, какъ человѣка необычайно сильной вѣры, отмѣченнаго благодатью Божіей. Въ немъ жила та суровая, твердая вѣра въ грознаго Судію, въ руки котораго всецѣло отдаетъ себя человѣкъ — слабое существо, вѣчно подвластное грѣху. Богъ одинъ царитъ надъ всѣми; церковь является на землѣ носительницей его мщенія, и всѣ люди должны преклоняться передъ нею въ безмолвной покорности, до самаго дня всеобщаго воскресенія, когда наступитъ небесное блаженство. Братъ Горгій часто впадалъ въ искушеніе, но онъ всегда приносилъ самое горячее раскаяніе въ своихъ грѣхахъ, билъ себя въ грудь кулаками, падалъ ницъ и молился до изнеможенія; исповѣдь облегчала его душу: онъ вставалъ спокойный, свѣтлый, съ чистою совѣстью. Онъ искупилъ свой грѣхъ; за нимъ не оставалось болѣе никакихъ провинностей, пока новое искушеніе не вовлекало его бренное тѣло опять въ какой-нибудь грѣхъ. Мальчикомъ онъ бѣгалъ по лѣсамъ, занимался грабежомъ и не давалъ проходу дѣвицамъ. Позднѣе, поступивъ въ монастырь, онъ поражалъ всѣхъ своею язвительностью и суровостью; когда монахи дѣлали ему выговоръ за какую-нибудь слишкомъ грубую выходку, онъ отвѣчалъ: «Кто на свѣтѣ не грѣшенъ? Кто не нуждается въ прощеніи?» Онъ и забавлялъ ихъ, и приводилъ въ трепетъ, изумляя всѣхъ искренностью своего раскаянія; бывали случаи, когда онъ налагалъ на себя восьмидневный постъ и носилъ на тѣлѣ власяницу, утыканную гвоздями. Это самобичеваніе и послужило причиной, почему начальствующіе монахи всегда его отличали передъ другими, признавая въ немъ человѣка, глубоко вѣрующаго, умѣющаго искупать свои грѣхи тяжелыми наказаніями.

Оказалось, что во время своей первой бесѣды съ редакторамя «Маленькаго Бомонца» братъ Горгій былъ не въ мѣру болтливъ. По всей вѣроятности, отцы-монахи еще не успѣли сговориться съ нимъ насчетъ того, какъ они поведутъ дѣло; а онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не почувствовать всей нелѣпости ихъ выдумки. Въ виду найденной прописи съ его подписью ему казалось совершенно безсмысленнымъ отрицать и теперь, что это не его почеркъ. Никакіе эксперты въ мірѣ не могли бы теперь впасть въ заблужденіе. Поэтому онъ допускалъ иное толкованіе, болѣе разумное, сознаваясь, что онъ дѣйствительно останавливался передъ окномъ Зефирена, но только на одну минуту; что онъ перекинулся съ школьникомъ нѣсколькими словами и даже пожурилъ его, увидѣвъ на столѣ пропись, взятую изъ школы безъ позволенія; далѣе шла уже ложь: оказывалось, что послѣ его ухода ребенокъ закрылъ окно, затѣмъ на его мѣсто явился Симонъ, совершилъ ужасное преступленіе, воспользовался, по наущенію самого сатаны, прописью и, желая возбудить подозрѣніе, что убійца выпрыгнулъ въ окно, вторично открылъ его. Вотъ что было напечатано раньше всего, какъ извѣстіе, почерпнутое изъ достовѣрнаго источника; но на слѣдующій же день оно было опровергнуто самимъ братомъ Горгіемъ, который явился въ редакцію и поклялся передъ евангеліемъ, что въ день преступленія онъ никуда не заходилъ, а возвратился прямо домой, и что пропись — подложная, какъ это и было засвидѣтельствовано экспертами. Бѣднягѣ пришлось волей-неволей покориться своимъ начальникамъ и признать ихъ выдумку, такъ какъ только въ такомъ случаѣ они могли поддержать и спасти его. Тѣмъ не менѣе онъ предвидѣлъ, что рано или поздно все разъяснится, и въ данную минуту не испытывалъ ни малѣйшаго смущенія; наглость его насмѣшки, безстыдство лжи были поистинѣ чудовищны. Развѣ у него не было защитника? Развѣ онъ не спасалъ своею ложью клерикализма, увѣренный, что разрѣшеніе грѣховъ очиститъ его душу? Онъ помышлялъ даже о небесной наградѣ мученика; за всѣ подлые поступки, совершенные имъ изъ благочестивыхъ побужденій, его ожидало за гробомъ райское блаженство. Братъ Горгій поневолѣ сталъ послушнымъ орудіемъ въ рукахъ брата Фульгентія, за спиною котораго работалъ незамѣтно отецъ Филибенъ, исполнявшій тайныя предписанія отца Крабо. Страхъ, что конгрегаціи можетъ быть нанесенъ роковой удары который повлечетъ за собою неминуемое распаденіе всего священнаго союза, побуждалъ этихъ людей отрицать рѣшительно все, даже самые очевидные факты; люди здравомыслящіе сразу поняли бы всю несостоятельность ихъ глупыхъ объясненій, но для толпы, порабощенной клерикалами, каждое слово ихъ еще долгіе годы должно было казаться непреложной истиной; ревнивые наставники прекрасно знали, съ какимъ безграничнымъ довѣріемъ относится къ нимъ народъ, и потому позволяли себѣ продѣлывать съ нимъ все, что угодно.