Истина - Эмиль Золя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы знаете, о комъ я говорю, господинъ Фроманъ, — о томъ несчастномъ учителѣ Симонѣ, котораго осудили за убійство маленькаго Зефирена… Вотъ скоро восемь лѣтъ, какъ онъ на каторгѣ, и вы часто мнѣ разсказывали о тѣхъ нечеловѣческихъ страданіяхъ, которыя онъ тамъ испытываетъ; я всякій разъ ужасно мучилась… Я порывалась сказать всю правду, облегчить свою совѣсть, покаяться въ своемъ поступкѣ, но у меня не хватало мужества: я думала только о своемъ спокойствіи, боялась причинить непріятности своему сыну… Какъ глупа я была! Я молчала ради его счастья, а теперь смерть разлучаетъ меня съ нимъ навѣки; я знаю, это — наказаніе за то, что я не сказала всей правды.
Она говорила точно въ припадкѣ безумія, изнемогая подъ бременемъ несчастья.
— Господинъ Фроманъ, я готова все вамъ сказать. Можетъ быть, еще не поздно, можетъ быть, судьба сжалится надо мною, если я исправлю свою ошибку… Вы помните о той прописи, которую разыскивали? На другой день послѣ злодѣйскаго преступленія Себастіанъ сказалъ вамъ, что видѣлъ точно такую пропись у своего кузена, который принесъ ее изъ школы братьевъ, несмотря на то, что имъ строго запрещалось уносить прописи домой. Но, послѣ того, какъ вы ушли, насъ такъ напугали, что моя невѣстка принудила моего сына сказать, что онъ ошибся. Много времени спустя мнѣ попалась на глаза эта пропись въ старой тетради, и вотъ тогда Себастіанъ, мучимый раскаяніемъ за свою ложь, признался вамъ во всемъ. Придя домой, онъ сказалъ мнѣ о своемъ признаніи, и я опять испугалась и солгала ему, сказавъ, что уничтожила пропись. Вотъ за этотъ-то грѣхъ я теперь наказана, потому что пропись цѣла: я не посмѣла ее уничтожить, — настолько у меня хватило честности… Вотъ, возьмите пропись, господинъ Фроманъ, — вотъ она! Избавьте меня отъ этой проклятой бумаги, которая принесла въ мой домъ несчастье и смерть.
Бѣдная женщина подбѣжала къ шкафу и вынула изъ-подъ груды бѣлья старую тетрадь Виктора, въ которой пропись лежала цѣлыхъ восемь лѣтъ. Марка взялъ ее, и рука его дрожала отъ волненія. Такъ вотъ онъ, этотъ документъ, который онъ считалъ уничтоженнымъ; вотъ она — улика, столь долго разыскиваемая! Онъ держалъ въ рукѣ точно такой же листъ прописей, какой былъ предъявленъ суду, со словами: «Любите ближняго, какъ самого себя»; на поляхъ прописи былъ неясный штемпель, который эксперты приняли за иниціалы Симона; нельзя было сомнѣваться въ томъ, что эта пропись принадлежала школѣ братьевъ, потому что она была списана рукою Виктора въ его тетради. Но внезапно Маркъ вздрогнулъ: онъ увидалъ въ верхнемъ уголку, который былъ оторванъ у прописи, найденной въ комнатѣ Зефирена, отчетливый штемпель школы братьевъ, который они ставили на всѣ предметы, бывшіе въ обращеніи въ классѣ. Все дѣло освѣтилось внезапнымъ свѣтомъ; было ясно, что уголокъ этотъ былъ оторванъ нарочно, чтобы сбить съ толку правосудіе и навести на невѣрный слѣдъ.
Маркъ, потрясенный до глубины души, схватилъ обѣ руки госпожи Александръ и горячо ихъ пожалъ.
— Вы совершили великій и благородный поступокъ! — воскликнулъ онъ. — Да смилуется надъ вами судьба и сохранитъ вамъ сына!
Въ эту минуту они замѣтили, что Себастіанъ, который со вчерашняго дня не приходилъ въ сознаніе, открылъ глаза и обратилъ свой взоръ на мать и на своего наставника. Онъ узналъ Марка, но бредъ еще не совсѣмъ покинулъ больного.
— Мосье Фроманъ! Какое чудное солнце! Я скоро встану, — не правда ли? — и вы возьмете меня въ школу, чтобы я помогалъ вамъ.
Мать бросилась его цѣловать внѣ себя отъ восторга.
— О, ты спасенъ, спасенъ, мое дорогое дитя! И никогда, никогда больше ни слова лжи не сорвется съ этихъ устъ. Надо быть честнымъ и справедливымъ.
Когда Маркъ вышелъ изъ комнаты, онъ встрѣтился съ другою вдовою, матерью Виктора, которая, услышавъ шумъ, поднялась наверхъ s слышала все, что тамъ говорилось. Она видѣла, какъ Маркъ положилъ въ карманъ своего пальто тетрадь Виктора съ прописью, и, молча проводивъ его по лѣстницѣ, вошла съ нимъ въ лавку.
— Я въ отчаяніи, господинъ Фроманъ! — сказала она. — Что вы о насъ подумаете? Но вѣдь мы — бѣдныя, несчастныя вдовы, и боялись лишиться на старости лѣтъ куска хлѣба… Я не прошу васъ о томъ, чтобы вы мнѣ отдали эту бумагу: вы, конечно, воспользуетесь ею, и я не имѣю права протестовать. Но, повѣрьте, для насъ это ужасный ударъ… Не считайте меня дурною женщиною: я вѣдь забочусь только о нашей торговлѣ.
Она и не была въ сущности дурною женщиною, но вся ушла въ интересы своей лавки. Она уже подумывала о томъ, что, если свѣтская школа выйдетъ побѣдительницей, она посадитъ за прилавокъ свою невѣстку, а сама стушуется. Но для нея это была бы тяжелая жертва, потому что она привыкла распоряжаться дѣломъ и выдвигать себя на первый планъ.
— Не можете ли вы воспользоваться прописью, не показывая тетради моего сына?.. Я вотъ еще что придумала: не скажете ли вы, что я нашла пропись и передала ее вамъ?.. Это придало бы совсѣмъ иную окраску всему дѣлу, и насъ окружилъ бы ореолъ славы… Тогда мы могли бы перейти открыто на вашу сторону, и наше доброе имя было бы спасено.
Маркъ, несмотря на свое волненіе, не могъ удержаться отъ улыбки.
— Мнѣ кажется, сударыня, что самое выгодное будетъ сказать всю правду, какъ она есть. Ваше участіе въ этомъ дѣлѣ будетъ тѣмъ не менѣе очень почтенно.
Вдова немного успокоилась.
— Да? Вы такъ думаете? Мнѣ, видите ли, все равно, — я рада, если справедливость восторжествуетъ, только бы дѣло отъ того не пострадало.
Маркъ вынулъ тетрадь изъ кармана, чтобы показать, что именно онъ уносилъ съ собою. Она подтвердила подлинность этихъ предметовъ. Маркъ держалъ еще въ рукѣ пропись, когда въ лавку ворвались оба пріятеля, Викторъ и Полидоръ, о чемъ-то весело разговаривая. Полидоръ, увидѣвъ пропись, съ удивленіемъ воскликнулъ:
— А! знакомая бумажка!
Маркъ быстрымъ движеніемъ обернулся въ его сторону: восклицаніе Полидора удивило его, и въ немъ проснулась надежда узнать еще что-нибудь полезное для дѣла. Но Полидоръ уже раскаялся въ своемъ восклицаніи и поспѣшилъ напустить на себя обычное придурковатое лукавство.
— Эта бумажка! Она вамъ знакома? — спросилъ его Маркъ.
— Нѣтъ! Я такъ просто сказалъ: «бумажка», потому что увидѣлъ бумажку!
Маркъ не могъ добиться отъ него другого объясненія. Викторъ только посмѣивался: повидимому, его забавляло, что это забытое дѣло опять выплыло наружу.
— Да, да, — говорилъ онъ, — это и есть та самая пропись, которую я принесъ изъ школы, и кузенъ изъ-за нея поднялъ цѣлую исторію!
Когда Маркъ ушелъ изъ лавки, мать Виктора проводила его на улицу и еще разъ попросила устроить дѣло такъ, чтобы не произошло крупной непріятности. Она вспомнила о генералѣ Жарусѣ, своемъ кузенѣ, который, конечно, будетъ недоволенъ тѣмъ, что завязалась такая исторія. Онъ когда-то сдѣлалъ имъ честь своимъ посѣщеніемъ и объяснилъ, что всякая ложь почтенна, когда отечество находится въ опасности. А если генералъ Жаруссъ разсердится, что станется съ ея сыномъ Викторомъ, который разсчитывалъ на своего дядю, чтобы сдѣлаться такимъ же важнымъ генераломъ?!
Вечеромъ Маркъ долженъ былъ обѣдать у госпожи Дюпаркъ, куда онъ изрѣдка ходилъ, чтобы не оставить свою жену всецѣло подъ вліяніемъ бабушки. Онъ не могъ забыть словъ Полидора, чувствуя, что за этими словами скрывается частица истины, которой онъ не можетъ постигнуть. Когда онъ входилъ въ домикъ госпожи Дюпаркъ, онъ замѣтилъ въ кухнѣ молодого человѣка, который о чемъ-то шептался со служанкою Пелажи. Старуха встрѣтила Марка такъ холодно, что онъ сразу угадалъ враждебное настроеніе. Мать Женевьевы, госпожа Бертеро, съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе ослабѣвала; она была постоянно погружена въ состояніе безысходной тоски. Но госпожа Дюпаркъ, несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, оставалась такою же энергичною и ревностною ханжою. Когда Маркъ обѣдалъ у нихъ, она никогда никого не приглашала, точно желая подчеркнуть, что онъ недостоинъ встрѣчаться съ почтенными лицами, которыя были ея постоянными завсегдатаями; онъ не могъ не догадаться, что они считали его отверженникомъ, съ которымъ порядочные люди не хотятъ имѣть ничего общаго. И на этотъ разъ обѣдъ, по обыкновенію, прошелъ среди молчаливой враждебности и натянутой холодности. По недовольнымъ лицамъ присутствующихъ и по злобнымъ ухваткамъ прислуживающей Пелажи Маркъ догадался, что въ воздухѣ носится гроза, и что дѣло не обойдется безъ непріятнаго объясненія. Госпожа Дюпаркъ, впрочемъ, сдерживалась до дессерта и разыгрывала роль корректной хозяйки дола; но когда Пелажи внесла груши и яблоки, она сказала ей:
— Я вамъ позволяю оставить своего племянника съ обѣду.
Старая служанка отвѣтила своимъ грубымъ и ворчливымъ голосомъ:
— Бѣдняга! Онъ такъ разстроенъ! Несчастнаго ребенка хотѣли жестоко обидѣть!
Маркъ внезапно понялъ, что бабушка и другія обитательницы маленькаго дома уже знали о найденной прописи; Полидоръ, вѣроятно, нарочно прибѣжалъ къ своей теткѣ и разсказалъ ей объ этомъ событіи. Маркъ, конечно, не зналъ, что побудило его къ такой поспѣшной откровенности, но онъ не могъ не улыбнуться.