Истина - Эмиль Золя

Проходили мѣсяцы, и борьба между Маркомъ и Женевьевой все обострялась. Въ домикѣ госпожи Дюпаркъ пока еще не было рѣшено вызвать окончательный разрывъ. Вѣдь у нихъ впереди было еще много времени. Не говоря о братѣ Фульгентіи, который не отличался послѣдовательностью въ своихъ дѣйствіяхъ и больше путалъ и болталъ всякій вздоръ, другія духовныя лица, въ особенности отецъ Ѳеодосій и отецъ Крабо, были слишкомъ опытными руководителями душъ, чтобы не понять, что по отношенію къ Женевьевѣ требовались большая осторожность и выдержка: она была женщина страстная, съ прямою душою и любящимъ сердцемъ; они понимали, что, пока она не порвала супружескихъ отношеній, ее невозможно разлучить съ мужемъ и довести послѣдняго до состоянія остраго горя. Имъ предстояло шагъ за шагомъ разрушить сильную, искреннюю любовь, вырвать ее съ корнемъ, такъ, чтобы она не могла больше возродиться; такое дѣло требовало времени и умѣнья. Поэтому они пока оставляли Женевьеву въ рукахъ аббата Кандьё, разсчитывая, что онъ постепенно усыпитъ ея душевную энергію, а затѣмъ поджидали удобной минуты, чтобы произвести рѣшительный натискъ; они пока довольствовались тѣмъ, что внимательно за нею слѣдили. Они совершали чудеса ловкой хитрости и коварства.

Одно обстоятельство еще болѣе разстроило отношенія между супругами. Маркъ очень интересовался госпожой Феру, женой учителя въ Морё, отставленнаго отъ должности вслѣдствіе скандала въ Жонвилѣ. Онъ бѣжалъ въ Бельгію, чтобы освободиться отъ двухлѣтней воинской повинности, которую долженъ былъ отбыть; его жена и дочки, во избѣжаніе голодной смерти, должны были поселиться въ Мальбуа, и жили онѣ въ самыхъ ужасныхъ условіяхъ; госпожа Феру выбивалась изъ силъ, чтобы прокормить своихъ дѣтей, пока мужъ не найдетъ занятій и не выпишетъ ихъ къ себѣ. Но время шло, а онъ самъ только что не умиралъ съ голоду, напрасно подыскивая себѣ занятіе, которое сколько-нибудь обезпечило бы его. Онъ находился въ отчаянномъ положеніи, озлобленный, тоскующій въ разлукѣ съ семьею; наконецъ чаша его терпѣнія переполнилась, онъ окончательно потерялъ голову и вернулся въ Мальбуа, даже не скрываясь, чтобы повидаться со своими. На другой же день онъ былъ схваченъ и переданъ военнымъ властямъ, и потребовалось самое энергичное вмѣшательство Сальвана, чтобы его сразу не отдали въ дисциплинарный батальонъ. Его отправили на гарнизонную службу, въ маленькую крѣпость въ горахъ, а жена и дочери продолжали влачить свое жалкое существованіе, не имѣя иногда куска хлѣба.

Маркъ, узнавъ объ арестѣ Феру, принялъ въ немъ горячее участіе. Онъ видѣлъ его всего нѣсколько минутъ, но не могъ забыть его отчаяннаго, растерзаннаго вида; несчастный оставался при томъ мнѣніи, что онъ — жертва общественной несправедливости. Правда, поведеніе его, по словамъ Морезена, было невозможное; но вѣчная нужда, вѣчныя униженія надломили эту честную натуру, и его можно было лишь пожалѣть за всѣ тѣ пытки, которыя ему пришлось выносить; онъ, единственный культурный человѣкъ въ деревнѣ, погибалъ среди сытыхъ и тупыхъ поселянъ, кичившихся своимъ довольствомъ! И вотъ, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ упорнаго труда, онъ угодилъ въ казармы, разлученный съ семьею, испытывая крайнія лишенія.

— Теперь все потеряно! — воскликнулъ онъ, увидѣвъ Марка, и замахалъ своими длинными руками. — Я долженъ былъ прослужить десять лѣтъ учителемъ, но мнѣ дали прослужить лишь восемь, выгнали со службы, потому что я осмѣлился высказать свое мнѣніе, и теперь требуютъ отъ меня еще два года военной службы, отрываютъ отъ семьи, которая лишается во мнѣ единственной опоры! Нѣтъ, я чувствую, что силъ моихъ не хватаетъ, и я не отвѣчаю за себя!

Маркъ старался всячески его успокоить и смягчить его необузданный гнѣвъ, обѣщаясь заботиться объ его семьѣ. Онъ ободрялъ его, говоря, что, когда онъ вернется черезъ два года, ему дадутъ мѣсто, и они опять заживутъ попрежнему. Но Феру оставался мрачнымъ и ворчалъ про себя слова злобы и ненависти.

— Нѣтъ! нѣтъ! Я — конченный человѣкъ! Я не въ состояніи отслужить этихъ двухъ лѣтъ! Они отлично знаютъ, что, посылая меня туда, разсчитываютъ убить, какъ бѣшеную собаку!

Фору поинтересовался узнать, кого назначили на его мѣсто въ Морё, и, узнавъ, что его замѣстителемъ явился Шанья, бывшій помощникъ Бреванна изъ сосѣдней общины, онъ разсмѣялся горькимъ смѣхомъ. Шанья былъ небольшого роста, съ низкимъ лбомъ, черный, невзрачный, еще глупѣе Жофра, готовый услуживать кому угодно, лишь бы угодить начальству. Жена его, толстая, рыжая женщина, была еще глупѣе мужа. Феру еще болѣе возмутился, узнавъ, что мэръ Салеръ совершенно подпалъ подъ вліяніе дурака Шанья, которымъ безъ церемоніи распоряжался аббатъ Коньясъ, сдѣлавъ изъ него послушное орудіе своихъ происковъ.

— Помните, я предсказывалъ вамъ торжество клерикаловъ! Вы мнѣ тогда не повѣрили; вы говорили, что я слишкомъ мрачно смотрю на жизнь! А чья теперь правда? Вся эта шайка черныхъ рясъ завладѣла страною и проглотитъ всѣхъ насъ безъ остатка… Право, можно получить отвращеніе къ жизни и позавидовать любой собакѣ! Нѣтъ, нѣтъ, довольно; терпѣнію моему скоро конецъ; я не выдержу и чувствую, что скоро всему конецъ! Душа моя возмутилась!

Феру былъ отправленъ на мѣсто служенія. Прошло три мѣсяца, и положеніе несчастной семьи еще ухудшилось. Когда-то его жена была красивая женщина, привѣтливая, добрая; но заботы и лишенія преждевременно ее состарили; глаза ея потухли отъ постояннаго шитья, отъ слезъ; случалось, что она не находила работы, и ей пришлось однажды прожить зимою цѣлый мѣсяцъ безъ дровъ и питаться впроголодь. Къ довершенію несчастья, одна изъ дочерей, старшая, заболѣла тифомъ и медленно угасала на холодномъ чердакѣ, гдѣ вѣтеръ гулялъ безпрепятственно, прорываясь въ щели покосившейся двери и въ плохо прикрытое окно. Тогда Маркъ, помимо обычнаго денежнаго вспомоществованія, уговорилъ жену навѣстить госпожу Феру и дать ей работу.

Женевьева почувствовала состраданіе, услышавъ разсказъ о такомъ ужасномъ бѣдствіи; самого Феру она строго осуждала подъ вліяніемъ тѣхъ разговоровъ, которые велись у бабушки.

— Хорошо, — сказала Женевьева, выслушавъ разсказъ Марка. — Луизѣ надо сшить платье; матерія куплена, — я сама отнесу ее.

— Благодарю тебя, — сказалъ Маркъ. — Я провожу тебя къ ней.

На другой день они вмѣстѣ пошли къ госпожѣ Феру, въ ея жалкое убѣжище, откуда хозяинъ грозилъ ихъ выгнать за невзносъ платы. Старшая дочь лежала при смерти. Они застали мать рыдающей, среди полнаго безпорядка; двѣ младшихъ дочери также плакали навзрыдъ. Картина была такая потрясающая, что Маркъ и Женевьева стояли, не будучи въ силахъ произнести вы слова.

— Вы не знаете, вы ничего не знаете! — рыдала бѣдная женщина. — Все кончено; они убьютъ моего мужа! Они рѣшили сжить его со свѣта!

Она горько плакала, съ трудомъ выговаривая слова; наконецъ Марку удалось разспросить ее о томъ, что произошло съ Феру. Онъ оказался, какъ и слѣдовало ожидать, очень плохимъ солдатомъ. Въ минуту вспышки онъ набросился на капрала и грозилъ убить его. Послѣдовалъ судъ, и его отправили въ Алжиръ, въ ссылку, въ одинъ изъ дисциплинарныхъ батальоновъ, гдѣ сохранились еще ужасныя строгости былыхъ временъ.

— Онъ не вернется оттуда, никогда не вернется! Они убьютъ его. Онъ написалъ мнѣ письмо, прощаясь со мной и съ семьей; онъ знаетъ, что ему не миновать смерти. А что же я буду дѣлать? Что станется съ несчастными дѣтьми? Ахъ, они всѣ — разбойники, гнусные убійцы!

Маркъ слушалъ ея слова, и сердце его разрывалось отъ жалости; онъ не находилъ словъ, которыя могли бы утѣшить несчастную женщину; но Женевьева возмутилась тѣмъ, что ей пришлось услышать, и сказала:

— Но, милая госпожа Феру, почему вы думаете, что они убьютъ вашего мужа? Офицеры арміи не имѣютъ привычки убивать солдатъ… Вы напрасно увеличиваете свое горе, поддаваясь такимъ несправедливымъ мыслямъ!

— Всѣ они — разбойники! — кричала госпожа Феру съ новою вспышкою отчаянія. — Мой несчастный мужъ голодалъ цѣлыхъ восемь лѣтъ, и вотъ они берутъ его и на два года отдаютъ въ солдаты, обращаются съ нимъ, какъ съ животнымъ, а потомъ посылаютъ въ ссылку, и одно несчастіе слѣдуетъ за другимъ! Ему не даютъ передохнуть и погубятъ окончательно! Они — разбойники, убійцы!

Маркъ старался ее успокоить. Все существо его возмущалось при видѣ такого незаслуженнаго горя. Что могли сдѣлать эти несчастные подъ жестокими ударами судьбы, которая обрушилась на нихъ безъ всякой жалости?

— Успокойтесь: мы постараемся сдѣлать все возможное, чтобы облегчить его судьбу.

Женевьева точно окаменѣла; всякое состраданіе исчезло въ ея душѣ; ее не трогали слезы и рыданія этой женщины и несчастныхъ дѣтей. Она не замѣчала покрытаго дырявымъ одѣяломъ жалкаго ложа умирающей, которая уставилась на мать своимъ неподвижнымъ взоромъ и не могла уже проливать слезъ, такъ какъ душа ея была готова отлетѣтъ въ вѣчность. Молодая женщина наконецъ заговорила холоднымъ, наставительнымъ тономъ: