Синто. Героев нет - Пушкарева Любовь Михайловна

Двое нападавших были братьями девицы, третий — официальный жених. Они все сыпали оскорблениями, среди которых прозвучала фраза «отрежем яйца». Странно, но я вдруг подумал, что Ара-Лин очень расстроится, если меня убьют, и будет мстить, эта мысль помогла мне выйти из ступора и перестать смотреть на все откуда-то сбоку. Пока я приходил в себя, жених разрезал мои штаны. То, что он увидел, его ОЧЕНЬ удивило.

— Что за хрень? — ужас и брезгливость на лице, хоть в рамку вставляй.

— Я кастрат. Яйца УЖЕ отрезали. Я НЕ МОГ сделать этого, — поражаясь спокойствию в собственном голосе, сказал я. Они вздрогнули и инстинктивно отодвинулись, как будто это заразно.

— Пожалуйста, развяжи меня, — так же без эмоций попросил я. Один из братьев потянулся к веревкам.

— Нет, — его схватил за руку второй. — Он заявит на нас всех!

Вот причина половины всех убийств — чтоб не заявили!

— Я клянусь своей Судьбой, что не заявлю ни на кого из вас.

Второй отрицательно помотал головой. Но тут очнулся жених, сидевший в ступоре, он двумя движениями перерезал путы.

— Пусть уходит, — жестко сказал он и посмотрел на того, кто предлагал убить.

Я не заставил себя упрашивать, одна нога не подчинялась, и я полз на четвереньках, подгребая ее. Мерзко, наверное, это смотрелось, но мне было не до этого, я хотел жить, хотел оказаться в безопасности. Дополз, наконец, до калитки, подтянулся и открыл, хорошо хоть настроена всего лишь на отпечаток ладони. Эта троица так и следила за мной взглядами.

— А ведь кто-то сделал с ней это, — сказал я, чувствуя себя в безопасности и пытаясь хоть чуть отомстить. — И она знает, кто, — и ввалился, запирая калитку. Меня била дрожь так, что зубы стучали, хотелось свернуться калачиком и скулить. Не думал, что со мной случится такое здесь, на Синто. Как глупо, как противно!

Кое-как добравшись до дома, я понял, что придется все-таки вызывать врача на дом, перед глазами шли пятна, и меня выворачивало наизнанку. Вызвал. Последние силы ушли на то, чтобы переодеть штаны.

Сотрясение мозга и синяки — вот и все последствия, а нога отошла. Пробыв больше суток в больнице, я первым делом пошел в участок, там меня уже ждали. Жених после нападения на меня отправился к невестушке в сильном желании узнать, кто же все-таки ее «извращенно изнасиловал», она опять принялась врать, он не выдержал и стукнул ее пару раз, и она выдала своего младшего, то есть сводного брата и его дружка, мол, баловалась с ними двумя сразу. Тут этот сводный братец объявился — кстати, тот, кто хотел меня прирезать, и жених ему выдал все то, что я недополучил. Подтянулся еще один брат и, натравленный сестрой на жениха, тоже кинулся в драку. В общем, все сидят в камерах. Это было бы смешно, если б не было так грустно.

Ждали меня с заявлениями на них. Но, во-первых, я поклялся, а во-вторых — не они главные виновники.

— Я хочу обвинить в подстрекательстве на убийство.

— Вот, значит, как… — задумчиво заметил шериф. — Ну что ж, давайте оформлять.

Судья приехал тот же, и заседание было открытым. Я подсчитал все расходы на лечение, на новую одежду и перелеты на такси и выставил девице, вернее ее семье. Сумма получилась не маленькая, но и не большая — честная. Меня поразил ее отец, который не согласился с решением судьи, заявив, что будет подавать апелляцию. Судья поинтересовался, знает ли он, почему братья и жених подсудимой не сделали того, что хотели? На что эта тварь выдала тираду, что мол, кастратам нечего ошиваться среди нормальных людей. Скривились все, даже родной брат этой дуры.

Следующим было рассмотрение дела о драке. Жених повинился и, объясняя свое поведение, рассказал все, включая и то, что меня чуть не убили, и что я поклялся не заявлять на них. И соответственно, после таких уточнений вторая драка, о которой всем было известно и которая была причиной заседания, стала неинтересна.

Судья потребовал от меня уточнить показания жениха. Уточнять не понадобиолсь, лишь подтвердил.

— Я освобождаю вас от клятвы, господин Ташин, — сказал судья.

— Хотите ли вы сделать заявление? — причем это прозвучало, как «ну давай, нечего играться, доигрался уже».

— Да, я хочу заявить на ОЛири-Багена. Классификация на ваше усмотрение. Этот человек хотел убить обездвиженного, не имея на это серьезной причины.

Жених и родной брат отделались штрафами и испорченными эгофайлами, вряд ли они теперь найдут жен. А ОЛири-Багена приговорили к изменению психики и принудительным работам. Жесткий приговор, я даже не ожидал: изменение психики — «оболванивание» применялось только к убийцам. Естественно, обвиняемый подаст на апелляцию, но судья был очень спокоен и уверен, что суд Сагасе подтвердит его решение. Кстати, вряд ли теперь кто-то позарится на эту дуру: одно дело по-тихому трахаться с кем попало, а совсем другое — подстрекать на убийство, подставлять своих братьев и жениха, да еще и семью разорять.

Я опять зажил в прежнем ритме — сад, занятия, больница, занятия, стараясь забыть о том, что произошло, и стараясь не появляться в деревне. Так прошла пятидневка, солнечным утром я возился в саду, подкармливая и поливая деревья, когда почувствовал чей-то взгляд. Ара-Лин. Она стояла под яблоней и улыбалась, глядя на меня.

— Привет, братец, ты все хорошеешь. Только где ты столько синяков набрал?

Не помня, как оказался рядом с ней, я стал покрывать поцелуями ее лицо, смутно осознавая, что поступаю совсем не по-братски, с замиранием сердца ожидая, что она отстранится. Но она улыбалась, не отстраняясь, но и не поощряя. Наконец я смог думать, вернее, осознавать и контролировать свои действия.

— Я так рад тебя видеть, — прошептал я ей на ухо, извиняясь за свою несдержанность. Боже, ведь в нашу последнюю встречу, она плавала в регенераторе…

— Я тебя тоже, братец. Не слишком ли ты быстро растешь? По-моему, ты еще сантиметр набрал.

— Нет, только полсантиметра. Не волнуйся, я ведь под каждодневным наблюдением.

— А мышцы… Красота какая, — и она прошлась руками по моим плечам и груди; от этого прикосновения у меня сбилось дыхание.

Я был без рубашки — любая одежда мешает, когда ты весь в регенерационных нашлепках. Неужели она считает красивым то, что видит? Мне самому одинаково противно видеть что свои шрамы, что нашлепки на их местах, к тому же они дико чешутся.

— Чешутся? — спросила она сочувственно.

Я кивнул.

— Мой тоже…

— Тебе, наверное, неприятно, что… осталась такая отметина?

— Нет. Мне все равно. Я бы не стала так мучиться, чтоб убрать этот шрам, но по правилам семьи моей мамы, на теле не должно быть особых отметин, даже родинок.

Это ужасно глупо, но мне было приятно, что ее не раздражает этот след от ожога, который был, в общем-то, напоминанием о нашей встрече. Мы пошли в дом, говоря о всяких пустяках. Мне очень хотелось спросить, как все прошло, потому что вчера в ее эгофайле появилась запись: «Имеет опыт тактического командования космическим боем». Что означала эта расплывчатая фраза? Ведь не могли же ее поставить руководить акцией против пиратов… Когда я заваривал для нас чай, она сама все рассказала коротко и без подробностей — операция прошла успешно, жертвы есть, но меньше, чем могло быть, в общем, все довольны.

— Ты не выглядишь довольной, — заметил я.

— Просто устала… Но я рада, что справилась со всем, и что теперь я просто некст семьи послов.

Я молча посмотрел на нее, давая возможность осознать оговорку, и объясниться, но ни на чем не настаивая.

— Командующая операцией заболела, и главной поставили меня, — все же сказала она.

— Теперь ясно, почему ты устала, — произнес я с улыбкой, она не хотела продолжать этот разговор, значит, поговорим о другом.

Она все-таки опять вспомнила о моих синяках и выспросила все. Я не хотел ей рассказывать, но не отвечать на вопросы не мог, а она их задавала профессионально и бесстрастно. К концу этой беседы мое настроение упало ниже нуля по Цельсию.