Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Вадим Розин

«Сущность дзэн-буддизма состоит в том, чтобы научиться по-новому смотреть на жизнь. Нужно оставить все наши обычные умственные привычки. Если нас не удовлетворяет жизнь, мы должны стремиться найти то, что даст нам чувство совершенства и удовольствия. Дзэн предлагает сделать это для нас, утверждая, что жизнь примет более свежий, более глубокий, более удовлетворяющий аспект».

Однако дзэн не был бы дзэном, если бы тут же не вносил поправку в сказанное: оказывается, переворот в человеке должен произойти сам собой, естественно, спонтанно, а не в результате усилий, противоречащих его природе. «Нет ничего ошибочнее, — пишет Уотс, — чем представление о дзэне как о системе самоусовершенствования или способе превращения в Будду». Лин-чи говорил: «Если человек стремится к Будде, этот человек теряет Будду».

Почему же дзэн постоянно вносит поправки — «да, да, но… все не так, и ничего нельзя определенно утверждать»? Отчасти это объясняется тем, что все наши утверждения относятся к миру сансары, который суть чистая иллюзия, поэтому ничего определенного о нем утверждать нельзя. Дзэн-буддисты считают также, что все наши ценности, различения, деления, оппозиции, все, что делает высказывания определенными, а мир организованным, — все это обусловлено умом, языком, сознанием, которые принципиально порочны, лживы (в силу подверженности страданиям и Майе). Таких пороков по меньшей мере три: отождествление факта с представлением о нем (т. е. понятия и вещи), подмена реальности языком, словами, преувеличение роли абстрактного, теоретического мышления.

«Поскольку понятие несравненно легче постигнуть, чем реальность, — пишет Уотс, — а символ гораздо стабильнее, чем факт, мы постепенно начинаем отождествлять себя со своими представлениями о себе… Если перестаешь это делать, все взаимоотношения между субъектом и объектом подвергаются внезапной и решительной перемене…»

Отождествление человека со своими собственными представлениями о самом себе создает у него особое и опасное чувство устойчивости. Ведь это представление относительно неизменно, так как опирается на тщательно отобранные воспоминания из прошлого, воспоминания, которые обладают фиксированным и неизменным характером. Общественная конвенция поощряет стабильность этого представления, поскольку весь смысл символов в их стабильности. Конвенция поощряет человека связывать представления о себе со столь же абстрактными, чисто символическими ролями и стереотипами, что помогает ему сформулировать у окружающих вполне четкое и понятное представление о себе».

Дзэн-буддисты считают, что представление не только о себе, но и о всех других реалиях (мире, прошлом и будущем, добре и зле и т. п.) есть результат социальной символизации, смешения реальности и представления о ней. Сама по себе реальность никакая, в том смысле, что не имеет положительных определений. Определенной, константной, измеряемой ее делают язык, понятия, символы. Освободившись от них, реальность становится неописуемой, невыразимой, самой собой:

«Расцветающее на час сияние утраНе короче, чем тысяча лет, прожитых гигантской сосной».

«Безымянное — источник происхождения неба и земли,Наименование — мать десятка тысяч вещей».

Раз реальность неописуема, свободна от оппозиций и расчленений, то исчезает и необходимость что-либо выбирать. «Выбирать смешно, ибо выбора нет, — говорит Уотс, — все наши языковые и понятийные расчленения и оппозиции — лишь наваждение символов, которые притворяются реальностью». Поэтому:

«Встретить беду — значит встретить счастье,Встретить согласие — значит встретить противодействие».

А вот что пишет Судзуки:

«Мы обычно производим на свет слишком много слов и идей, принимая их за действительность… Дзэн стоит за непосредственное восприятие реальности. Он предлагает напиться из источника жизни вместо того, чтобы довольствоваться всякими слухами о нем… Разграничивать — это значит быть вовлеченным в водоворот рождения и смерти, где нет ни свободы, ни Нирваны, ни совершенства Будды… Вся беда в том, что язык — это самый ненадежный инструмент, который когда-либо изобрел человеческий разум. Мы не можем жить, не прибегая к помощи этого средства общения, ведь мы существа общественные, но если мы только примем язык за реальность или сам опыт, мы совершим самую ошибку и начнем принимать за лупу палец, который всего лишь указывает на псе… Запад слишком увлекся обобщениями, что привело к уходу от реальности. Реальность — в конкретном, а не в абстрактном… Дзэн и понятия — вещи несовместимые. Дзэн не имеет дела с языком. Тот язык, которым мы пользуемся в данный момент — это просто язык, а не абстрактные понятия… Поэтому многие ответы в дзэне звучат так: «Что такое Будда?» — «Будда». «Что такое реальность?» — «Реальность», или «Спроси у стены, спроси у самого себя и ты получишь ответ». Уотс замечает: «На вопрос, что есть Будда, разные учителя давали различные ответы. Ни один из них, однако, не превзошел ответ Дун-Шаня — «Три фунта льна».»

В собственном осознании, в своих декларациях дзэн — предельно антикультурен, на словах от отрицает все, на чем культура стоит, чем она держится. Культура немыслима без воспроизведения традиций, без социальной коммуникации, общения, без механизмов согласования, управления, без организаций. Однако все эти культурные образования, как известно, существуют только на основе языков, символов, понятий. Культура и живущие в ней люди принципиально семиотичны, в культуре все означено, выражено, операционализировано, все живет и своей, естественной и принципиально искусственной жизнью. Культура — это «кентавр система», т. е. естественно-искусственное образование, это гигантский семиотический «солярис», рождающий семиотических младенцев — вещи, знаки, машины, орудия, сооружения, организации, т. е. все, что мы в культуре видим. Отрицая язык, понятия, символы, дзэн отрицает культуру. Взамен он обещает прямой контакт с реальностью, с вещами как таковыми вне представлений о них. Что же, это соблазнительно, интересно, однако возможно ли выйти из культуры на прямой контакт с реальностью и с какой? Разве можно вытянуть себя из болота за волосы, разве существует какая-нибудь реальность вне культуры, вне сознания, вне языка? Если существует, то для кого, для какого существа это будет реальностью?

На все эти вопросы приходится ответить отрицательно: вне культуры нет реальностей, нет ничего, с чем человек мог бы отождествиться. Но буддизм, как мы отмечали, как раз и отрицает культуру, культурное бытие; взамен он выдвигает реальность Нирваны, Чистого Атмана. Как сущность, лишенная положительных определений, эта реальность есть ничто, небытие; о каком же контакте тогда идет речь, куда дзэн зовет? Даже если признавать, как в махаяне, что Нирвана суть блаженство («Насладиться единый миг нирваническим блаженством, — читаем мы в «Четках из драгоценных самоцветов», — более драгоценно, чем наслаждаться в любом количестве чувственным блаженством»), то и тогда неясно, в контакт с какой реальностью призывает войти дзэн. Или же блаженство — это как раз то самое, что дано вне языка, непосредственно, что не имеет различений? Хуанг-по писал:

«Люди боятся забыть о своем собственном сознании из боязни провалиться в пустоту, потерять опору, за которую можно ухватиться. Они не знают, что пустота на самом деле — не пустота, а истинное царство Дхармы… Его невозможно искать и найти, постичь с помощью мудрости или знания, выразить в словах, коснуться физически или обрести как заслуженную награду»,

Иногда приходится слышать и такой аргумент, что существуют внеязыковые, внекультурные формы общения, например телепатия, экстрасенситивное видение, общение глазами (без единого слова), общение возлюбленных и т. д. и т. п. Но опять же, оставаясь в рамках культуры, приходится признать эти формы общения или принципиально языковыми (использующими языки особого рода — жестов, мимики, признаков и т. п.), или пока принципиально необъяснимыми. В метро мы, действительно, часто общаемся с незнаковыми людьми, не произнося ни слова. «Ты так красива, — говорит некто девушке, сидящей перед ним, — было бы неплохо, если бы ты была моей». Но девушка отвечает глазами (только глазами): «Ишь чего захотел, хоть ты и недурен собой, интересен, но я тебя не знаю, да и вообще ты выйдешь на следующей остановке, и мы больше никогда не встретимся». «Но я же вижу, что интересен тебе, — продолжает некто «разговор», — если бы мы встретились с тобой как-нибудь случайно у знакомых, то, наверняка бы, познакомились друг с другом, не отрицай». «Все может быть, — отвечает девушка, — но вот ты уже и засуетился, подходит твоя станция, так что можешь оставаться со своими сожалениями наедине, кроме того, ведь я замужем, а ты, наверняка, женат» и т. д. и т. п. Самое интересное, что оба собеседника прекрасно понимают друг друга, хотя, конечно, могут давать несколько иное прочтение, чем то, которое имелось в виду. Но разве это общение без языка? Отнюдь. Оба собеседника из одной культуры, оба понимают значение взглядов, оба знакомы со стандартными ситуациями и отношениями ухаживания, знают последовательность ходов и ответов в этом приятном и увлекательном танце. Незначительные, едва уловимые изменения в выражении глаз, как показывает опыт жизни, многое могут сказать искушенному в общении горожанину.