Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

Слуги устроили совещание с Аврелией.

— Печень обязательно должна быть сырой? — осведомился повар Мург.

Аврелия растерялась:

— Не знаю. Я просто подумала, что она должна быть сырой.

— Тогда, может быть, послать за Луцием Тукцием и спросить его? — предложил управляющий Евтих. — Цезарь не очень-то хороший едок — я имею в виду, что вкус пищи не приводит его в экстаз. Он консервативен, но не привередлив. Однако я заметил вот что: он не любит пищу с сильным запахом. Например, яйца. Что же касается сырой печени, фу! Она воняет!

— Позволь мне сварить печень, а в молочную смесь с яйцом добавить сладкого вина, — попросил Мург.

— А как ты приготовишь печень? — спросила Аврелия.

— Я ее порежу на тонкие ломтики, каждый ломтик посолю, обваляю в муке и слегка поджарю на большом огне.

— Хорошо, Мург, я отправлю кого-нибудь к врачу рассказать ему, как ты намерен поступить, — решила мать больного.

Пришел ответ: «Добавьте, что хотите, в смесь и, конечно, поджарьте печень!»

После этого пациент стал соблюдать положенную диету, но без малейшего удовольствия.

— Что бы ты ни говорил об усиленном питании, Цезарь, я думаю, что оно действует, — был вердикт его матери.

— Я знаю, что оно эффективно! Как ты думаешь, почему я ем эту гадость? — раздраженно ответил больной.

Как только рассвело, Аврелия села возле ложа сына с упрямым выражением на лице, говорившим о том, что она не сдвинется с места, пока не получит ответы на некоторые вопросы.

— Ну хорошо. Что все-таки случилось? — спросила она.

Сжав губы, Цезарь смотрел через открытое окно в гостиной матери в сад Гая Матия, который тот развел на дне светового колодца.

— Моя первая самостоятельная авантюра закончилась полным крахом, — сказал он наконец. — Пока все остальные вели себя с поразительной храбростью, я валялся, как бревно, безмолвный, неподвижный. Героем был Бургунд, а героинями — ты, мама, и Рия.

Аврелия спрятала улыбку.

— Вероятно, это урок тебе, Цезарь. Великий Бог, которому ты по-прежнему служишь, почувствовал, что тебе пора преподать урок, — урок, которого ты никогда не желал учить: человек не в состоянии сражаться с богами. Греки были правы, говоря о гордыне. Человек, обуреваемый гордыней, отвратителен.

— Неужели мне настолько свойствен этот порок? Ты и вправду думаешь, что это уже гордыня? — удивился Цезарь.

— О да. В тебе уйма ложной гордости.

— Не вижу абсолютно никакой связи между гордыней и тем, что произошло в Нерсах, — упрямо сказал Цезарь.

— Греки назвали бы это гипотетической связью.

— Ты наверно хотела сказать, философской.

Поскольку с образованием у Аврелии все было в порядке, она пропустила его замечание мимо ушей.

— Тот факт, что ты обладаешь чрезмерной гордостью, всерьез искушает богов. Гордыня предполагает желание человека направлять волю богов. Она нашептывает тебе, что мужчина — высший статус человека. Мы, римляне, знаем: боги не прибегают к личному вмешательству, чтобы показать человеку, что он не выше их. Юпитер Величайший не говорит с людьми человеческим голосом, и меня никто не убедит, что Юпитер Величайший, который является людям в снах, — нечто большее, нежели сонные фантазии. Нет, боги вмешиваются в человеческую жизнь вполне естественным путем. Они наказывают гордецов обыденными вещами. И тебя тоже покарали вполне естественным путем: ты заболел. И я верю, что серьезность твоей болезни — прямой знак непомерности твоей гордыни. Лихорадка чуть не убила тебя!

— Ты приписываешь божественный промысел столь отвратительному событию! Я считаю, что переносчиком инфекции было земное существо. И ни один из нас не может доказать, кто прав. Так в чем же дело? А дело в том, что я потерпел неудачу в моей первой попытке самостоятельно управлять своей жизнью. Я был пассивным объектом приложения героических усилий, в которых не принимал ровным счетом никакого участия.

— О, Цезарь, неужели ты никогда не научишься?

Засияла красивая улыбка.

— Наверное, никогда, мама.

— Сулла хочет тебя видеть.

— Когда?

— Как только ты достаточно окрепнешь. Я пошлю к нему человека, чтобы он назначил день.

— Тогда завтра.

— Нет, после следующего рыночного дня.

— Завтра.

Аврелия вздохнула:

— Ну хорошо. Завтра.

Цезарь настаивал на том, чтобы идти к Сулле одному, без сопровождения, и когда он обнаружил, что на некотором расстоянии от него все-таки идет Луций Декумий, стараясь не попадаться ему на глаза, он отослал его домой таким тоном, что Луций Декумий не посмел ослушаться.

— Я устал быть под вечным присмотром, когда надо мной кудахтают! — кричал он, распугивая прохожих. — Оставьте меня в покое!

Дорога была трудная, но к дому Суллы Цезарь подошел еще полный сил. Теперь он быстро шел на поправку.

— Я вижу, ты в тоге, — сказал Сулла, сидевший за столом. Он показал на laena и apex, аккуратно разложенные на кушетке. — Я сохранил их для тебя. У тебя нет запасных?

— Во всяком случае, второго apex у меня нет. Это был подарок моего замечательного благодетеля Гая Мария.

— A apex Мерулы не подходил?

— У меня большая голова, — очень спокойно ответил Цезарь.

Сулла хихикнул.

— Верю!

Он посылал человека к Аврелии выведать, знал ли Цезарь о второй части предсказания, и, получив отрицательный ответ, решил, что лично от него, Суллы, Цезарь этого не услышит. Но он решил поговорить о Марии. Сулла изменил свое решение по двум причинам. Первая — ставшие ему известными обстоятельства фламината Цезаря, вторая — одноактная пьеса (и последующая вечеринка), которые сильно его порадовали. Это настолько взбодрило Суллу, что даже месяц спустя после этого события он все еще вспоминал отдельные, самые интересные моменты. После этого он смог с новой энергией взяться за исполнение своих обязанностей.

Да, в тот момент, когда великолепная делегация вошла в его атрий столь торжественно и театрально, Сулла словно выпрыгнул из самого себя, из своей страшной скорлупы, из безрадостной, тяжелой жизни. На какое-то время реальность исчезла, и он окунулся в сияющую и потрясающую живую картину. И с того дня у него снова появилась надежда. Он знал, что это закончится. Он знал, что волен сделать то, что ему очень хотелось: скрыть себя и свое безобразие в мире бурного веселья, волшебства, праздности, искусственности, развлечений, гротеска и бурлеска. Он избавится от этой однообразной, скучной работы и погрузится в совсем другое, бесконечно более желанное будущее.

— Ты наворотил тысячу ошибок, когда сбежал, Цезарь, — заговорил Сулла довольно дружеским тоном.

— Нет нужды напоминать мне об этом. Я и сам это понимаю.

— Ты слишком привлекателен, чтобы быть незаметным, к тому же твоя натура склонна к театральности, — принялся перечислять Сулла, загибая пальцы. — Гигант Бургунд, твой великолепный конь, твое симпатичное лицо, твое природное высокомерие — мне продолжать?

— Нет, — с печальным видом ответил Цезарь. — Я уже слышал об этом от матери и от других.

— Хорошо. Однако готов поспорить, они не дали тебе того совета, который намерен дать тебе я. Этот совет, Цезарь, — принять свою судьбу. Если ты человек выдающийся, если не можешь слиться с окружением, то не ввязывайся в необдуманные путешествия, которые потребуют от тебя, чтобы ты стал незаметным. Впрочем, ты, конечно, можешь замаскироваться в страшного галла, как сделал однажды я. Я вернулся с ожерельем на шее и считал это великой удачей для себя. Но Гай Марий был прав. Эта вещь обращала на себя внимание, а я этого не хотел. Поэтому я перестал носить ожерелье. Я был римлянином, а не галлом. И Фортуна благоволила ко мне, а не к этому бездушному куску золота, каким бы красивым он ни был. Куда бы ты ни отправился, тебя заметят. Как и меня. Поэтому учись действовать в рамках своей натуры и внешности. — Сулла хмыкнул, слегка удивленный. — Какой я благонамеренный! Я же почти никогда не даю хороших советов!

— Благодарю за совет, — искренне отозвался Цезарь.

Диктатор отмахнулся.

— Я хочу знать, почему ты думаешь, что это Гаю Марию вздумалось сделать тебя flamen Dialis?

Цезарь помолчал, подбирая слова. Он понимал, что его ответ должен быть логичным и беспристрастным.

— Гай Марий имел возможность достаточно хорошо узнать меня за те месяцы, что я был с ним после его второго удара, — начал он.

Сулла сразу прервал рассказ:

— Сколько лет тебе было тогда?

— Десять, когда я впервые пришел к нему, и двенадцать, когда все закончилось.

— Продолжай.

— Меня интересовало все, что он мог рассказать о солдатской службе. Я слушал его очень внимательно. Он научил меня ездить верхом, фехтовать, метать копье, плавать. — Цезарь криво улыбнулся. — В те дни у меня были большие амбиции относительно военной службы.