Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

Но конечно, когда Аврелия пришла в дом Суллы и ее проводили в комнату, полную важных людей, все ее красноречие иссякло, лицо окаменело, она стала строгой, даже суровой. Укрощенной.

Как и обещала Корнелия Сулла, присутствовали четыре весталки, все моложе ее. Вступив в коллегию в возрасте семи или восьми лет, весталка выходила из нее после тридцати лет служения. Никто из них, включая старшую весталку, еще не минул этот рубеж. На них были надеты белые платья с длинными гофрированными рукавами, а поверх этого — еще несколько слоев белых одежд. На груди каждой весталки висела цепь с медалью, а голову венчала семиярусная корона из витой шерсти, на которую накидывалась тончайшая белая вуаль. Жизнь, к которой допускались лишь девственницы, хотя и не требовала уединения, наделяла даже самую молодую весталку огромной мистической силой. Они очень хорошо знали, что их целомудрие — залог судьбы Рима, его успеха, и поэтому отлично сознавали свой особый статус. Некоторые из них втайне подумывали о том, чтобы нарушить клятвы, но большинство входили в роль с самого раннего возраста и очень гордились своим положением.

Мужчины были в тогах? Мамерк — в тоге с пурпурной полосой, которая теперь полагалась ему благодаря его должности претора по делам иностранцев, а все трое Котты, еще слишком молодые для тоги с пурпурной полосой, — в белых. Вышло так, что Аврелия в своем розовом наряде была самой яркой из них! Подавленная, она словно окаменела. Она знала, что у нее ничего не получится.

— Выглядишь великолепно! — шепнула Корнелия Сулла. — Я совсем забыла, какая ты красивая, когда решаешься показать свою красоту. Да, да, это так. Ты скрываешь свою красоту, словно ее совсем не существует, и вдруг — вот она!

— А другие понимают, в чем дело? Они согласны со мной? — прошептала Аврелия в ответ, отчаянно желая, чтобы она была одета не в розовое, а во что-нибудь другое, поскромнее.

— Конечно, понимают. Во-первых, он — фламин Юпитера. И они считают, что он отчаянно храбр, если посмел противиться диктатору. Никто другой не осмелится на такое. Даже Мамерк. Иногда на это способна я. Ты знаешь, это ему нравится. Папе, я имею в виду. Большинству тиранов это нравится. Они презирают слабых, хотя и окружают себя слабыми людьми. Ты будешь возглавлять делегацию. Не уступай ему.

— И никогда не уступала, — ответила мать Цезаря.

Хрисогон тоже присутствовал, отмеривая определенную дозу лести каждому члену делегации. Он начинал завоевывать репутацию одного из главных спекулянтов на проскрипциях и нажил себе огромное состояние. Вошел слуга, что-то прошептал ему на ухо. Хрисогон направился к большой двойной двери, ведущей в атрий Суллы. И отступил в сторону, приглашая собравшихся войти.

Сулла ждал их. У него было плохое настроение. Он понимал, что его перехитрила кучка женщин, и сердился, потому что не знал, сможет ли противостоять им. Это несправедливо! Жена и дочь умоляли, уговаривали, были недовольны, давали ему понять, что если он выполнит эту их маленькую просьбу, они будут в вечном долгу перед ним, а если откажет — очень рассердятся. Далматика вела себя не столь решительно. Нет сомнения, Скавр недурно вышколил ее за годы затворничества. Но Корнелия Сулла — его кровь, и это было заметно. Фурия! И как Мамерк справляется с ней, да еще умудряется выглядеть таким счастливым? Вероятно, потому, что он никогда ей не перечит. Умница. «Что мы только не делаем, лишь бы сохранить гармонию в семье! — подумал Сулла. — Да и я сам чего бы не сделал для этого!»

Однако, по крайней мере, происходящее внесло хоть какое-то разнообразие в длинную и безотрадную череду обязанностей диктатора. О, как ему все надоело! Надоело, надоело, надоело… В Риме ему всегда было скучно. Выслушивать льстивые речи, вызывать в воображении картины вечеринок, которые он не мог посетить, общество, в которое он не мог войти… Метробий. Всегда, всегда все его мысли заканчивались воспоминанием о Метробий. Они не виделись вот уже… сколько же? Кажется, последний раз Сулла видел его в толпе во время своего триумфа? Во время консульской инаугурации? Неужели он забыл?

Но зато Сулла очень хорошо помнил, когда увидел юного грека впервые. На той вечеринке, когда сам Сулла был одет Медузой Горгоной с венком из живых змей. Как все визжали! Но только не Метробий. Восхитительный Купидончик с шафрановой краской, стекавшей с внутренней стороны его бедер, и попкой, самой сладкой в мире…

Делегация вошла в комнату. С того места, где стоял Сулла, — а стоял он за огромным аквамариновым прямоугольным бассейном, — он мог хорошо разглядеть всех присутствующих. Вероятно, потому, что ум его был занят театром, картина, представшая перед Суллой, показалось ему не официальной делегацией римлян, а яркой карнавальной группой во главе с великолепной женщиной в розовом, его любимом цвете. И как умно с ее стороны окружить себя людьми в белом с небольшой примесью пурпура!

Мир обязанностей диктатора исчез, а с ним и плохое настроение Суллы. Лицо его посветлело, он издал радостный возглас:

— Чудесно! Даже лучше, чем пьеса или игры! Нет, нет, ближе не подходите! Стойте на той стороне бассейна! Аврелия, выйди вперед. Я хочу, чтобы ты была как высокая, стройная роза. Весталки пусть встанут справа. А самая молодая — позади Аврелии. Я хочу, чтобы Аврелия была на белом фоне. Да, правильно, хорошо! А теперь вы, ребята, давайте налево. Молодой Луций Котта — тоже за спину Аврелии. Он самый младший, и я не думаю, что ему предстоит что-то говорить. Мне нравится пурпур на ваших тогах, но ты, Мамерк, портишь эффект. Тебе надо было отказаться от toga praetexta, а то многовато пурпура. Поэтому ты встань слева позади всех. — Диктатор потрогал рукой подбородок и стал пристально рассматривать всех, потом кивнул: — Хорошо! Мне нравится! Однако мне тоже требуется романтический ореол, не правда ли? А то я тут совсем один, выгляжу как Мамерк в своей praetexta, и такой же мрачный!

Он хлопнул в ладоши. Из-за задних рядов делегации вынырнул Хрисогон, отвешивая поклоны.

— Хрисогон, приведи сюда моих ликторов — в малиновых туниках, а не в скучных старых белых тогах! И тащи египетское кресло. То, с крокодилами вместо подлокотников и со змеями вместо спинки. И невысокий подиум. Да, у меня должен быть небольшой подиум! Покрой его пурпуром, да настоящим, а не твоей подделкой. Поторопись!

Делегация, стоявшая молча, уже смирилась с тем, что придется долго ждать, пока все приказания не будут исполнены. Но Хрисогон не зря был главным администратором проскрипций и управляющим диктатора. В комнату быстро вошли двадцать четыре ликтора в малиновых туниках с топориками в фасциях. Их лица были заученно безучастны. За ними следом четверо здоровых рабов внесли небольшой подиум, водрузили его точно в центр позади бассейна, аккуратно накрыли пурпурной тканью, такой темной, что она казалась почти черной. Потом появилось кресло — великолепная вещь из полированного эбонита с позолотой. В глаза кобр с раздутыми капюшонами были вставлены рубины, а глаза крокодилов сияли изумрудами. В центре спинки переливался великолепный многоцветный скарабей.

Когда сцена была готова, Сулла обратился к ликторам:

— Мне нравятся топорики в пучках прутьев. Я рад тому, что я — диктатор и обладаю властью отправлять правосудие в пределах моих владений! Ну что ж, посмотрим… Двенадцать слева от меня и двенадцать — справа. В линию, мальчики, поближе друг к другу. Встаньте так, чтобы получилась выгнутая дуга… Хорошо, хорошо! — Он повернулся к делегации, посмотрел на нее, нахмурился. — Нет, что-то не так! А, вот оно! Я не вижу ног Аврелии. Хрисогон! Принеси ту золотую скамеечку, которую я стащил у Митридата. Я хочу, чтобы Аврелия стояла на ней. Иди. Живо!

И вот наконец все завершено и диктатор удовлетворен. Сулла опустился в кресло с крокодилами и змеями на невысоком подиуме, накрытом туринским пурпуром, очевидно не сознавая того, что ему подобало бы сидеть в простом курульном кресле из слоновой кости. Не то чтобы кто-либо из присутствующих испытывал желание покритиковать. Важно было то, что сам диктатор очень радовался. А это означало возможность благоприятного исхода.

— Говорите! — приказал он звучным голосом.

— Луций Корнелий, мой сын умирает…

— Громче, Аврелия! Играй так, чтобы слышно было на галерке!

— Луций Корнелий, мой сын умирает! Я пришла с моими друзьями умолять тебя простить его!

— Твои друзья? Все эти люди — твои друзья? — спросил он, удивляясь слегка наигранно.

— Они все — мои друзья. Они присоединяются ко мне и тоже просят, чтобы ты позволил моему сыну вернуться домой, пока он не умер. — Аврелия произнесла эти слова отчетливо, так, чтобы ее слышали на задних рядах воображаемой галерки. Она снова стала собой. Если Сулла хочет греческую комедию, он ее получит! Она простерла к нему руки, розовая ткань соскользнула и оголила матовую кожу. — Луций Корнелий, моему сыну только восемнадцать лет! Он мой единственный сын!