Кровавое дело - Ксавье Монтепен

Но кто этот человек? Наверное, какой-нибудь интриган, рыщущий в поисках богатого приданого. Уж я узнаю, кто этот человек, и рано или поздно отомщу ей!

У Поля Дарнала, к счастью, было много дел.

Он стряхнул не дававшие ему покоя мысли и постарался думать только о том ремесле, благодаря которому кормился.

В большой зале, наполненной густыми клубами едкого дыма, стояли ореховые столы, совершенно черные, скамейки старинной формы, тоже ореховые и вычерненные.

Стены были обиты обоями вроде испанской кожи, бледно-золотистого, а местами темного, поблекшего отлива.

С потолка свисали медные люстры во фламандском стиле, привешенные к балкам, выкрашенным в красный и синий цвета.

Цветные стекла, из кусочков, оправленных в свинец, пропускали в комнату смутный, бледный, колеблющийся свет.

Среди этой претендующей на живописность роскоши теснилась шумная и смешанная толпа, состоявшая из мужчин всех возрастов! Одни играли в карты, в домино и кости, другие просто болтали и смеялись, но все без исключения истребляли громадное количество пива и опалового абсента, покуривая кто сигару, кто папиросу, а кто и трубку.

Это одна из тех таверн, которые называют себя «фламандскими» и которых с некоторых пор в Париже развелось громадное количество. Она находится в самом центре бульвара Сен-Мишель — «Буль-Мишь», как его называют местные жители. Ее больше всего посещают студенты-медики, старички, которые приходят ободриться около молодежи, и «барышни» этого квартала.

Таверна называется «Волна». Почему — никому неизвестно.

Пробило пять часов пополудни — роковой час абсента. «Волна» битком набита.

Молодые люди и девушки, студенты и студентки толпились в таверне и страшно шумели.

Тип студентки еще существует, но это уже далеко не та студентка, так поэтически воспетая лирами Латинского квартала.

В одном из отдаленных и сравнительно тихих уголков таверны сидела группа, состоявшая из дюжины молодых людей: студентов третьего и четвертого курса. В числе их было несколько лиц, находившихся утром в лечебнице на улице de Sante.

Вблизи от них сидел, покуривая папиросу, Аннибал Жервазони с молодым помощником.

Среди студентов шел необыкновенно оживленный разговор.

Наконец среди общего шума возвысился чей-то голос и ясно проговорил:

— Вы знаете, что поляк продал свое заведение?

— Какой поляк?

— Грийский, черт возьми! Грийский, окулист.

— Оно уже стало сильно хиреть в последнее время, и Грийский целый год искал дурака, который избавил бы его от этой обузы и дал побольше денег. И вот, друг мой, он нашел такого дурака.

— Серьезно?

— Очень серьезно! И, вспомни мои слова, что не пройдет и трех месяцев, как этот дурак будет у нас первым и искуснейшим специалистом и станет во главе наших лучших глазных хирургов. Не пройдет и трех месяцев, как благодаря ему лечебница Грийского прогремит на весь мир.

— Черт возьми! Какой энтузиазм!

— Ты не говорил бы так, если бы присутствовал сегодня на утреннем обходе. Ты восхищался бы точно так же!

— Как зовут преемника Грийского?

— Доктор Анджело Пароли.

Аннибал Жервазони, поднявший голову, когда услышал имя Грийского, вздрогнул от изумления.

«Анджело Пароли!» — мысленно повторил он.

— Ты говоришь об Анджело Пароли — итальянце?

— Именно.

— Да помилуй! Ведь это человек без всякой репутации, пользующийся самой дурной славой. Постоянный посетитель грязнейших кабаков, картежник, истребитель абсента, человек, не сумевший удержаться ни на одном месте. Цыган бродячий. Отверженный медицинским миром! Он делает операции, а у самого в кармане бутылка водки.

— Все это сплетни, чушь, недостойная клевета! Уверяю тебя, что Пароли — первоклассный хирург; он имеет все внешние качества человека вполне светского, и я горжусь быть его учеником.

— Пусть будет по-твоему. Но откуда, черт возьми, мог он добыть такую кучу деньжищ, чтобы купить заведение Грийского? Ведь он жил ужасно, перебивался на гроши и обедал только тогда, когда ему везло в карты?

— Я ничего не знаю и знать не желаю. Знаю только, что он — единственный хозяин и глава лечебницы Грийского с первых чисел этого месяца, а Грийский не такой человек, чтобы передать свое заведение, не содрав за это кучу денег.

— Нашел поручителя…

— А вот это может быть.

— Желаю ему всего хорошего. Но только уж я его курсов слушать не буду.

— Тем хуже для тебя. Анджело Пароли — знаменитость, и ты сам рано или поздно должен будешь убедиться в этом.

Аннибал Жервазони слушал с возрастающим интересом.

Все, что он только что услышал, казалось ему невозможным. Как Анджело, которого он считал уехавшим в Англию третьего декабря, смог стать владельцем лечебницы Грийского, о которой они толковали тогда в «Auberge des Adrets»?

Откуда он мог добыть громадную сумму, которую требовал Грийский? У кого хватило глупости одолжить Пароли такие деньги?

Наконец, что все это значит? Как следует отнестись к только что слышанным словам?

Вероятно, это шутка, и поэтому на нее не следует обращать ровно никакого внимания, потому что, если допустить невероятный факт, что Пароли действительно стал владельцем лечебницы, то нет никакого сомнения, что его друг, Аннибал Жервазони, первым бы узнал об этом.

Так размышлял Жервазони, и вдруг его помощник обратился к нему с вопросом:

— Ведь, кажется, этот Анджело Пароли, о котором идет речь, ваш друг?

— Да! Но только все, что говорил сейчас этот студент, кажется мне просто фантазией.

— Почему?

— Я видел моего земляка третьего числа этого месяца, и он уезжал в Лондон совершенным бедняком. Как, спрашивается, допустить — не признавая абсурда, — что с тех пор он стал хозяином лечебницы Грийского?

Аннибал уже хотел отправиться за разъяснениями к только что говорившему студенту, но ему помешал страшнейший шум и гвалт, внезапно поднявшийся в таверне.

Причиной этой суматохи было появление молодой девушки, поразительно красивой, одетой с кричащей роскошью. На ней было бархатное пальто, отделанное богатейшим мехом, и роскошное фаевое платье с большим шлейфом.

Общий крик восторга и аплодисменты встретили красавицу. Все кричали, радовались, хлопали в ладоши и с адским шумом звенели стаканами.

Софи, так звали девушку, поворачивая головку во все стороны и покачивая стройным станом, с приветливой улыбкой ходила от группы к группе, пожимая на ходу руки, и говорила:

— Верьте, что если я не хожу сюда чаще, так только потому, что не могу. Меня ужасно крепко держат. Мой судья ревнив, как два тигра. Он запрещает мне и нос показывать в таверны Буль-Миша, боится, что я повстречаюсь там с кем-нибудь из моих прежних закадычных друзей. Вот чушь-то! Как будто у меня нет всюду закадычных друзей!

— Уж не за одним ли из этих счастливцев ты пришла сегодня в «Волну», красавица? Ведь ты так редко удостаиваешь нас своими посещениями? — спросил один из студентов.

— Говорю — не могу. А что до старых — ни-ни-ни. Новые знакомства не в пример приятнее.

— Я новый знакомый, и поэтому…

— И поэтому проваливай-ка подальше! — расхохоталась Софи. — Нет, шутки в сторону, я пришла за Эрнестиной.

— Улетела твоя Эрнестина. Тоже, может быть, нашла судью, как и ты, который держит ее взаперти. Мы все что-то давно ее не видели!

— Да, птица, нечего сказать, мой судья! — продолжала Софи. — Вечно на допросах, вечно роется в бумагах…

— Но в таком случае ты свободна, как воздух.

— И не воображайте! Он является, как снег на голову, как раз тогда, когда я его жду меньше всего. Думает, что поймает меня! Господи, до чего глупы все мужчины! Давеча я думала, что он преспокойно у себя в кабинете терзает подсудимую, а он, на — летит ко мне! Ездил, видите ли, со своей слепой матерью на операцию на улицу Sante!

Студент-энтузиаст, присутствовавший утром в лечебнице, обратился к Софи:

— Ты, вероятно, говоришь, о madame де Жеврэ?

— Ну! Это мать моего судьи. Говорят, это необыкновенный ученый. Он оперировал старуху без операции.

В таверне захохотали.

— Вот вы гогочете, — продолжала Софи, ничуть не смущаясь, — а я между тем и не думаю шутить и говорю истинную правду.

— И ты совершенно права, — поддержал ее студент, — я сам там был.

И он рассказал все произошедшее утром.

«Теперь у меня не остается и тени сомнения, — думал Аннибал Жервазони. — Анджело часто говорил мне о своих наблюдениях и опытах с комбинированными стеклами. Преемник Грийского — он».

Софи уселась среди студентов и смеясь принимала угощение от каждого, что вскоре образовало на столе, вокруг нее, целую батарею пивных кружек, бокалов с абсентом, стаканов с кофе и бесчисленного количества различных ликеров.

— Вот будет ловко, если я проглочу все это, дети мои! — хохотала она, дружески толкая тех, кто стоял к ней ближе других.