Кровавое дело - Ксавье Монтепен

Актер побледнел, как полотно.

Ледяной тон Сесиль тяжелым камнем лег ему на сердце. Ее не только равнодушные, но даже оскорбительные слова поразили его ужасно.

Тем не менее он с весьма заметным смущением ответил:

— Я узнал, mademoiselle, о страшном ударе, поразившем вас, и позволил себе явиться, чтобы выразить живейшее участие и предложить скромные услуги. Если вы примете их, я буду счастлив, очень счастлив…

По-прежнему говоря свысока и презрительно, молодая девушка ответила своему бедному обожателю:

— Я очень благодарна за ваше намерение. Верьте, что я ценю его по достоинству. Но не может же быть, чтобы вы могли явиться ко мне только для выражения симпатий и предложения услуг. Ваш визит имел, наверное, еще и другую цель. Вот ее-то я бы и желала знать.

Страшная неловкость артиста продолжала усиливаться. Допрашивая его таким образом, Сесиль как будто нарочно ставила его в самое невозможное положение. Ведь она отлично знала, что в присутствии третьего лица он не может объяснить ей настоящую причину своего посещения, да и незачем ей было допытываться, так как причина была ей известна не хуже, чем ему самому. К чему же она как будто нарочно старалась бравировать перед ним своим положением?

Такое оскорбительное отношение наконец вывело из себя добродушного Дарнала. Он больше не сдерживался и сказал:

— Я полагал, mademoiselle, что прошлое дает мне право на визит.

Сесиль почувствовала, как лицо ее залила яркая краска, и она с живостью прервала Дарнала:

— На какое прошлое вы намекаете, сударь? Я напрасно стараюсь понять вас! Прошу еще раз: объяснитесь!

— Я мог бы сделать это, если бы имел счастье застать вас одну, и, должен сознаться, я на, это рассчитывал!

— Вы мне приказываете уйти, mademoiselle? — спросил итальянец, приподнимаясь.

— О нет, конечно, нет! — воскликнула Сесиль, жестом удерживая доктора. — Вашим уходом вы покажете, что предполагаете, будто между мной и monsieur Дарнала существуют какие-то таинственные отношения! А я вам скажу, что подобного ничего нет и быть не может! Впрочем, предоставляю вам судить об этом самому! Во время оно monsieur Дарнала предполагал, что между нами возможен брак. Он даже очень желал этого, по-видимому! Понятно, это всегда льстит самолюбию молодой девушки. Может быть, я должна была сразу положить конец его мечтам. Я была не права, поступив иначе. Но, если monsieur Дарнала по моей вине возымел какие-то химерические надежды, то вы должны сознаться, что он выбрал очень дурной момент для того, чтобы напомнить мне о них.

— Надежды! Вы мне дали право надеяться! — воскликнул молодой актер, окончательно вышедший из себя при виде такого бесстыдства.

— Неужели вы осмелитесь утверждать, что получили от меня какие-нибудь права? — возразила Сесиль, устремив глаза на своего любовника.

Вне себя от гнева, доведенный до бешенства, Поль Дарнала забыл то, о чем всякий мужчина должен помнить постоянно.

— А, если вы так заговорили, mademoiselle, — почти прошипел он, — то тем хуже для вас, если посторонний человек услышит мои слова! Вы сами вызвали меня на такой поступок! Я не затем пришел сюда, чтобы толковать о мечтах и надеждах, а затем, чтобы прямо и безапелляционно заявить о своих правах!

— Вы меня оскорбляете, сударь! Это подлость!

— Вы полагаете?

Пароли уже давно встал со стула.

Он сделал два шага вперед и, положив руку на плечо молодого человека, проговорил самым спокойным тоном: — Берегитесь, милостивый государь!

— Чего?

— Того смысла, который можно придать вашим словам и которого они, конечно, не имеют! Вы, очевидно, потеряли рассудок, если решаетесь говорить с mademoiselle Бернье таким тоном!

Дарнала хотел прервать его.

— Позвольте, — спокойно продолжал итальянец, — дайте мне закончить. Вы пришли заявить свои права! Вот выражение, которое вы только что употребили. Знайте, что мужчина тогда только может сказать, что имеет право на женщину, когда он ее муж! Вы не муж mademoiselle Бернье, которая к тому же, по-видимому, вовсе не расположена придавать значение вашим химерическим требованиям. Если вы джентльмен, то, разумеется, уже сожалеете о случившемся и краснеете за собственный поступок.

— Что это, урок, сударь? — вызывающим тоном спросил Поль Дарнала.

— Да, урок, в котором вы очень нуждаетесь. И вы прекрасно сделали бы, если бы им воспользовались. Вы вели себя как человек крайне грубый и невежественный, если только вы не бесчестный человек! Как! Вы приходите к mademoiselle и устраиваете ей невозможную сцену при мне, для вас совершенно незнакомом. Может быть, я ее близкий родственник, а может быть, жених!

Артист побледнел.

— В последнем случае, — продолжал Анджело, — сообразили ли вы, какого рода подозрения могли пробудить во мне ваши неосторожные слова? Подумали ли вы, что они могут вынудить меня спросить у mademoiselle, каковы эти воображаемые права, которые вы на нее имеете? Ведь таким образом вы испортили бы навек мою жизнь, отравили бы мое счастье, и все потому только, что вас постигло разочарование. Понимаете ли вы, до какой степени это было бы ужасно?

Сесиль, испуганная, слушала итальянца в страшном волнении. Предположение о возможности брака между ними было уже высказано им вторично. Первый раз он намекнул на это, но был прерван несвоевременным приходом актера.

Теперь доктор Анджело Пароли казался ей совершенством среди мужчин, самым красивым, самым умным, самым обольстительным. Мало того — он был очень богат и стоял во главе известной лечебницы.

Следовательно, если она станет его женой, у нее будут все шансы на счастье.

И неужели этот обольстительный мираж исчезнет, уничтожится в самом зародыше из-за грубого слова Дарнала?

Последний стоял с тяжелым сердцем, со страшной душевной мукой на лице, и спрашивал себя, не во сне ли все это видит? На лбу у бедняги выступили крупные капли холодного пота.

На что решиться?

Он ясно видел, что Сесиль разлюбила его, мало этого — даже ненавидела, значит, отныне между ними все кончено, навеки, без малейшей надежды на возвращение! Ведь не навяжешься насильно женщине, которая перестала любить!

Без всякого сомнения, она любила этого незнакомца и должна была выйти за него замуж.

Вызвать его? Драться с ним?

Но к чему все это?

Если даже допустить счастливый исход дуэли — то есть, конечно, счастливый с его точки зрения, — то разве это обстоятельство может возвратить сердце Сесиль?

Дарнала как нельзя лучше понимал и чувствовал, что нет.

А если он сам будет убит — предположение, тоже имеющее для него громадное значение, — то такой оборот уже вовсе ничему не поможет!

Лучше остаться жить и постараться утешиться, что вовсе не так уж трудно, ввиду его молодости, красоты и положения выдающегося актера.

Все эти мысли промелькнули во взбудораженном мозгу бедного Поля, и он ответил голосом тихим и до такой степени дрожащим, что он стал почти неузнаваемым:

— Да, это правда… Я сожалею о том, что сделал… Сожалею й о том, что сказал… Внезапное горькое и страшное разочарование совершенно отуманило мою голову. Вы правы, сударь. Мужчина имеет тогда только права на женщину, когда он является ее мужем или же когда она сама добровольно предоставляет ему эти права. Я думал, что mademoiselle Бернье относится ко мне именно таким образом.

— Никогда! — с силой воскликнула Сесиль. — Никогда!!!

— В таком случае вы сами заблуждались…

Молодая девушка не могла удержаться от гневного жеста.

— Разговор этот тянется слишком долго, — вмешался итальянец, — кажется, вы могли бы сами понять это.

— Я понимаю и сейчас же уйду, — согласился артист, — но я должен предварительно возвратить одно письмо.

— Письмо от меня! Это ложь! — прервала его Сесиль. — Я вам никогда не писала!

— Я и не говорил, что это письмо от вас, напротив, оно адресовано вам.

— Кем?

— Вашим покойным отцом.

Итальянец инстинктивно навострил уши.

— Моим отцом? — повторила Сесиль.

— Письмо, которое monsieur Бернье написал вам и которое вы, вероятно, потеряли на пути в Дижон, где был и я как раз в момент вашего приезда. Я нашел его в зале первого класса, на вокзале в Дижоне. Вот оно. А теперь прощайте.

Актер подал письмо и вышел, унося в сердце непреодолимую горечь, ненависть и злобу.

При виде пяти красных печатей на конверте Пароли почувствовал, как у него по спине забегали мурашки.

Сесиль взглянула на конверт, вынула письмо, развернула его и вдруг вскрикнула от удивления.

— Что с вами? — поспешно осведомился итальянец.

— Ах, Боже мой, да ведь это то самое письмо, о котором я вам говорила, — ответила Сесиль, дрожа. — Письмо, которое было у меня в записной книжке, а в нем — банковский билет в пятьсот франков! И вдруг оно найдено в Дижоне! Согласитесь, что это очень странно!