Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин

«Ревность» стала выдающимся бестселлером, сделав Эфрон богатой. Эфрон переработала роман в сценарий фильма, который поставил ее друг Майк Николс. Говорят, что Бернстайн был взбешен. Он выдвинул условием развода, чтобы в фильме его показали только как любящего отца. Некоторые из ее друзей, видимо, тоже сочли это проявлением плохого вкуса. В статье, которая появилась в светской хронике в New York прямо перед публикацией романа, Дэн Гринберг, первый муж Эфрон, сказал репортеру: «Нора гораздо более благородная личность и гораздо лучшая писательница, чем можно судить по этой книге».

Сейчас книга стала своего рода легендой, хотя фильм так и не дотянул до уровня литературного оригинала – возможно, из-за наложенных Бернстайном ограничений ради двоих детей его и Эфрон, или же потому, что в фильме трудно воспроизвести интонации остроумного повествователя. Слишком многое зависело от того, будет ли Рэйчел разговаривать в точности как Нора, сумеет ли так же проницательно видеть мир и собственную ситуацию – и эту глубину характера было слишком трудно передать на экране даже Мэрил Стрип. Но фильм стал одной из главных вех феминистского реванша в поп-культуре, и его не смогли до конца залить глянцем все слащавые фильмы, снятые Эфрон впоследствии.

Глава 12

Арендт, Маккарти и Лилиан Хеллман

В последние годы жизни Ханна Арендт успешно преподавала, ее книги массово издавали, что доступно только человеку, нашедшему наконец место, где ему очень уютно. И все это кончилось в октябре семидесятого. «ГЕНРИХ УМЕР В ВОСКРЕСЕНЬЕ ОТ ИНФАРКТА» – такую телеграмму получила Маккарти от Арендт. Маккарти, которая жила тогда в Париже со своим последним мужем, дипломатом Джимом Уэстом, немедленно вылетела в Нью-Йорк на похороны.

К тому времени Арендт и Блюхер прожили вместе более тридцати лет, и его утрата ее ошеломила. «Я сижу в комнате Генриха и печатаю на его машинке, – писала она Маккарти вскоре после его смерти. – Это дает мне силы держаться на плаву».

И ей недолго предстояло прожить в одиночестве. Четвертого декабря 1975 года Арендт сама умерла от инфаркта во время дружеского ужина.

Своим литературным душеприказчиком Арендт назвала Маккарти, и Маккарти же взяла на себя организацию похорон и переговоры с родственниками. В дружбе другого рода такая интимность могла показаться необычной, но здесь был тот случай, когда лучшей подруге естественно было стать распорядителем похорон. В Нью-Йорке Маккарти сказала надгробную речь, в которой говорила об Арендт, как можно было говорить о возлюбленной: восхищалась ее внешностью, вспоминала, как она размышляла, лежа на диване. Она даже говорила о ногах и щиколотках покойной так, что напрашивалась насмешка. Но все перестает казаться странным, если учесть, что Маккарти описывала подругу как воплощенную мысль:

Когда я впервые услышала ее публичное выступление – почти тридцать лет назад, во время дебатов, – мне подумалось, что именно такой должна была быть Сара Бернар или прустовская Берма, великолепное порождение сцены, не способное не быть богиней. Пусть богиней хтонической или огненной, а не воздушной, но богиней. В отличие от других хороших ораторов, она не пользовалась ораторскими приемами – скорее перед нами был мим, трагик, разыгрывающий драму разума, тот диалог «между мной и собой», который так часто всплывает в ее трудах.

Более двух лет своего времени Маккарти отдала работе над последним проектом Арендт. Он был задуман как трехтомный трактат под названием «Жизнь разума». В первом томе рассматривался акт мышления, во втором – акт воли, а в третьем – акт суждения. Арендт всерьез закончила лишь черновики первых двух частей, а для третьей сохранились лишь два эпиграфа на листе бумаги, так и оставшемся в пишущей машинке. Маккарти неважно владела немецким и философом, в сущности, тоже не была, но закончить книгу было для нее делом чести. И Маккарти ее закончила, хотя издатель заплатил ей только четверть аванса и роялти – остальные средства пошли дальним родственникам Арендт.

Это был акт необычайной щедрости. Творцы больше всего на свете ценят время – как однажды заметила Зонтаг, это главное, что они покупают за деньги. Но в последние двадцать лет жизни творческая продуктивность Маккарти была уже не та, что прежде. Она закончила роман «Каннибалы и миссионеры», оказавшийся последним. Смерть Арендт, а потом и смерть Роберта Лоуэлла, привели ее к депрессии. Она оставалась видной фигурой в мире литературы – «Каннибалы и миссионеры», не лучшая ее книга, все же получила положительные рецензии, – но находить свое истинное место в этом мире ей стало труднее.

Может быть, этой неопределенностью объясняется и история с Лилиан Хеллман.

Та была, мягко говоря, сложным человеком. Ее первым большим успехом как писателя была пьеса под названием «Детский час», в которой дети обвиняют двух преподавательниц школы-интерната в лесбиянстве. Успех пьесы и контракты, которые она благодаря ему смогла заключить в Голливуде, сделали Хеллман богатой. Однако богатство и слава не слишком сочетались с ее политическими взглядами. Подобно Паркер, с которой она подружилась в Голливуде, Хеллман в молодости была активисткой левого движения. В отличие от Паркер, Хеллман обычно это скрывала. Считается, что в пятидесятых она солгала Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности Палаты представителей, когда показала под присягой, что у нее нет в данный момент связи с Коммунистической партией или с «любой другой политической группой». Эти показания спасли ее от тюремного заключения, которому подверглись более честные свидетели, в частности, партнер Хеллман, Дэшил Хэмметт. Все это сделало ее крайне непопулярной среди левых интеллектуалов, таких как Маккарти и ее друзья.

Что касается личной неприязни, то Маккарти виделась с Хеллман лишь дважды. Первый раз – на ланче в колледже Сары Лоуренс, где Маккарти некоторое время преподавала в сорок восьмом году. Там она услышала, как Хеллман осуждает Джона Дос Пассоса перед группой студентов, говоря, что он бросил антифашистов во время гражданской войны в Испании, потому что терпеть не мог испанскую еду. Маккарти, никогда не упускавшая возможности исправить неточность, напомнила: на самом деле Дос Пассос писал, что разочаровался в войне из-за убийства друга. В восьмидесятом году Маккарти в письме другу описала гнев Хеллман так:

Помню голые морщинистые руки, унизанные браслетами, золотыми и серебряными, и эти браслеты затряслись – наверное, от ярости и неожиданности, – когда ее поймали с поличным за промывкой мозгов.

Похоже, что ни Хеллман, ни Маккарти не забывали об этом инциденте. И вдруг во время рекламной кампании «Каннибалов и миссионеров» Маккарти решила его вытащить на свет. Сначала рассказала о нем одному французскому интервьюеру. Потом на шоу Дика Каветта ей задали роковой вопрос, каких авторов она считает «перехваленными»:

Маккарти: Ну вот разве что какой-нибудь пережиток вроде Лилиан Хеллман, которую я считаю чрезвычайно переоцененной,