Водоворот судьбы. Платон и Дарья - Юрий Васянин

две минуты он сидел на лавочке перед хатой Чернавиных.

В эту минуту над рекой выкатилась ясная луна и залила серебристым светом весь хутор. В другой стороне на темном небе раскинулись роскошные яркие звезды. Ночь была такой светлой, что иголки можно собирать. На реке глухо шумела мельница и звонко журчала на колесе вода.

Дарья появилась неожиданно и с улыбой спросила:

— Давно ждешь меня?

— Недавно. А ты как всегда опаздываешь?

— Не всегда, иногда вовремя прихожу, — улыбнулась приветливо Дарья. — Скучал?

— Конечно, Дарья, — и тепло, глянув в глаза, спросил: — А, ты?

— И я тоже.

Платон заглянул в лицо Дарьи. Волнистые густые волосы, тонкие брови и большие глаза с загнутыми вверх ресницами всегда притягивали взгляд Платона. Ему нравилось смотреть на нее, слышать ее приятный голос и видеть ее счастливую улыбку. Он часами мог просто сидеть рядом с ней и ничего не говорить, и это никогда не наскучивало. Ему было достаточно, чтобы она просто была рядом. Дарья казалась ему единственной и близкой девушкой. Только с ней он был готов пройти весь свой жизненный путь. Впрочем, как и Дарья тоже. Им хорошо было вдвоем.

Перелыгин сделал попытку поцеловать Дарью, но она ловко увернулась. Пушистые волосы скрыли ее лицо. В темноте блеснули глаза девушки.

— Не сейчас, ладно?

— А когда будет можно?

Дарья ответила шутливо:

— Когда атаманом станешь.

Платон прижал Дарью к своему плечу.

— Станешь моей женой?

— Стану, — чуть слышно прошептала Дарья.

— Любишь меня?

— Люблю, Платон. А, ты?

У Дарьи дыхание сделалось порывистым, грудь заволновалась, а сердце замерло.

— Люблю!

Это признание в любви не было неожиданным. Все было ясно еще до этого. Дарья милостиво глянула в его глаза, и он сразу же повеселел. Прекрасные глаза девушки отразили такую грусть, что его сердце отчаянно забилось.

Дарье радостно было услышать признание Платона, потому что не принято было в хуторе показывать свою любовь к женщине, к девушке. Не любили про любовь говорить казаки — больше молчали. Чаше говорили: волос длинный — ум короткий. Или баба с возу — кобыле легче. В хуторе едва не каждая жена была битой. И укоряли: не бьет — значит, не любит.

Платон окинул нежным взглядом лицо девушки. Дарьины глаза и губы пылали счастьем. Девушка сияла ясной открытой улыбкой. Казак, осторожно выразив свою радость, улыбнулся.

Многие молодые казаки вздыхали по удивительно красивой Дарье, добиваясь ее взаимности, но девушка отвергала их одного за другим. И ее ничуть не смущало назойливое сватовство. Она относилась к этому с иронией. Дарья свой выбор уже давно сделала.

Утром возле церкви собрался весь хутор. Церковная ограда наполнилась народом, задымились цигарки. Казаки шумели, гомонили, взбудораженные опасной вестью.

Кто-то крикнул:

— Тихо! Атаман гуторить будет!

Казаки зашикали друг на друга. Шум смолк, все приготовились слушать.

Атаман вскочил на крыльцо, поднял вверх руку, как бы призывая к спокойствию и, положив низкий поклон казакам, горячо воскликнул:

— Казаки, тяжелое время пришло на нашу землю. Все, что нам передали предки, пошло прахом.

Шутемов испытующим взглядом заскользил от лица к лицу.

— Не сегодня-завтра в Старый Хутор явится большой красногвардейский отряд. И я считаю, что мы должны сражаться за наше казачье достоинство, за наше право быть казаками и помнить о том, что честь и доброе имя казака дороже самой жизни.

Шутемов сделав паузу, опустил глаза вниз, а потом резко вздернул их вверх.

— Издревле казак стоял насмерть за веру и отечество. Мы выйдем навстречу красногвардейскому отряду. Пусть женщины и дети знают, что казаки всегда положат за них свои жизни.

— А, если они стрелять начнут? — с беспокойством спросил Семен Перелыгин. — Тогда, что делать будем?

Атаман пригладил рукой черно-белые усы:

— Постараемся все уладить миром, но, если начнут стрелять — дадим им бой.

В передних рядах одобрительно загудели.

— Любо атаман! Все верно говоришь!

— Сложим головы свои понапрасну, — с сожалением сказал Семен. — Поглядеть надо, что дальше будет.

— А чего тут глядеть, — не замедлил высказаться Прохор. — Мы всегда были опорой для царей. Большевики нам никогда не простят этого.

— Клялись: за веру, за царя, за отечество и предали царя-батюшку. Дорого обойдется нам это. Все до одного пропадем! — сокрушенно проговорил согнутый годами Николай Вальнев.

— Папахи долой с голов — послушаем батюшку Пимена, — крикнул Никифор.

Поп заголосил протяжную молитву:

— Спаси, господи люди твоя и благослови достояние твое, победы благоверным людям на сопротивныя даруя, и твое, сохраняя крестом твоим живительство…

После молитвы между казаками вспыхнули разговоры. Шум и гомон в церковной ограде усилился.

— Большевики хотят Бога запретить! А как православному казаку без казачества и без веры жить? Мы же не можем изменить Богу.

— Казак всегда должен быть верующим. Мы единственные кто приносит клятву Богу. Только с божьей верой казак может одерживать победы.

— С Богом-то и помирать легче.

— Кто от Бога или от казачества отстанет — пусть от того шкура отстанет.

Воздух затрепетал от песен жаворонков. Ласточки со свистом носились над хатами, рассекая воздух острыми крыльями. Казаки стихли, сдерживая страсти, охватившие их буйные сердца и круг распался. Все стали расходиться, улицы обезлюдели, стали пустыми.

Перелыгины накрыли стол в гостиной. За стол сели Антонина Николаевна, Семен Алексеевич, Платон и Катя. Младшая сестра не сводила широко распахнутых глаз с брата. Семен дрожащей рукой налил два полных стакана водки. Горлышко бутылки звенело о края стаканов, как горный хрусталь.

— Кто пули боится, Платон, тот в казаки не годится, — назидательно сказал отец. — Я бы тоже с вами пошел, да только не годен я стал для строевой службы после войны с японцами.

Платон опрокинул стакан, но водка встала поперек горла. И ни туда, и ни обратно, и чтобы не ударить в грязь перед отцом он с трудом заставил себя проглотить ее.

— Мы будем ждать вас живыми и здоровыми, — вскинув голову, сказал отец.

— Ну, кому это нужно! — беспомощно заплакала мать, в отчаянии ломая руки. — Разве легко отправлять детей на войну? Ладно бы против супостата, а то против своих же.

— Цыц! Встретятся, поговорят и разойдутся с миром, — прикрикнул Семен Алексеевич и продолжил наставлять: — Только не осрамите нас стариков, по вам будут судить обо всём казачестве.

Антонина Николаевна вынула из сундука бронзовую походную икону, подала сыну:

— Этой иконе несколько веков, Платон. Она от дедов и прадедов дошла. С ней наши предки с Великого Дона пришли на Урал. Икона многих сберегла. Пускай она и тебя бережет. Храни ее возле самого сердца, сынок.

Мать поднесла к глазам нижний край передника.

Платон убрал икону во внутренний