Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

бы хорошо. Он работал бы спокойно, без волнений, может быть, и в самом деле нашел бы себе по душе девушку, женился бы и жил бы тихо, мирно, как живут другие. А вместо этого — волнения, переживания, и, самое главное, неизвестно, чем все это кончится. Впрочем, конец был ясен: он получит выговор и будет носить его как напоминание о том, к чему приводит излишнее увлечение собственной персоной.

Потапов подробно расспрашивал звеньевых о работе, о соревновании. Звено Евдокии Быланиной шло впереди.

— Скоро подсолнух закончим, — рассказывала она. — Потом овес продернем, за просо возьмемся. А там подсолнух опять подойдет — в третий раз.

Вторым шло звено Веры Обуховой. В звене заболела девушка, и это сказалось на выработке.

— Чем же она заболела? — спросил Потапов.

Женщины молча смотрели на Веру: что скажет?

— Не знаю, — проговорила Вера, — слабость какая-то…

— Отощала, — сказала пожилая колхозница в вышитой украинским узором кофточке. — Харчишки слабые. А работать приходится от зари до зари.

— У всех одинаковые харчишки, — сказала Евдокия Быланина.

— Нет, не у всех одинаковые, — возразила колхозница. — У тебя, к примеру, корова с молоком, а семья — три человека. А у меня — шесть душ, а корова яловая.

— Из твоих шести трое на колхозном молоке сидят, в яслях кормятся, — продолжала Евдокия. — А ты все плачешься…

Но колхозница в расшитой кофточке не уступала.

— За ребят спасибо. А сами что едим? Хлеб сухой — и все. На таких харчах долго не протянешь.

Женщины заспорили: одни говорили, что теперь с едой везде так, другие возражали, доказывали, что с таким питанием работать трудно.

Потапов спросил Арсея:

— На ферме молоко есть?

— Мало, Сергей Ильич, — сказал Арсей.

— Все, что останется от детей, выдавать тем, у кого коровы молока не дают.

— Да и этого не так уж будет много.

— Сколько есть. Выдавать в первую очередь больным, слабым, пожилым.

Арсей тут же объявил об этом решении.

— У меня в звене у двоих, — сказала Евдокия, — у Машки и Соньки, коровы нетельные. Машке я буду молоко давать. Поделимся, что ж теперь делать. А Соньку пусть берет кто-нибудь другой. — Она осмотрела колхозниц своего звена. — Ну, вот хоть бы ты, — обратилась она к Насте Огарковой. — Ты свободно одну продержишь.

Настя заерзала на месте.

— Да моя совсем мало дает, — сказала она. — Совсем на донышке.

— Вот чорт! — хлопнула себя Евдокия по коленям. — Брешет, а в глазу хоть бы росинка! Все видят — ведрами таскает. А семья — мать-старуха да сама. Должно, все кувшины маслом залила.

— А какое тебе-то дело до моих кувшинов? — озлилась Настя.

— А такое мне дело, что ты всю жизнь в колхозе живешь, а по-колхозному жить не научилась. Единоличница! Чуждый элемент!

— Ну-ну, нельзя так, — предупредил Евдокию Потапов. — Это ее частное дело. Никто не может заставить человека отдать свое собственное другому. Она не желает поделиться, и мы не можем принуждать ее к этому.

Люди с осуждением смотрели на Настю. Настя потупилась.

— Я что?.. — сказала она виновато. — Я ничего… Для одной как-нибудь выгадаю. Беру Соньку. Только пусть Дунька не называет меня элементом.

Потапов попросил Евдокию извиниться.

— Что?.. — возмутилась Евдокия. — Чтобы я перед ней, перед Настей то-есть, извинялась? Да никогда этого не было и не будет, хоть повесьте вы меня на осине!

Все же Потапову удалось примирить их. Марья Акимовна предложила помощь Вере Обуховой — они были соседками.

— У меня хоть семья и немаленькая, — сказала она, — но зато корова, слава богу, хорошая.

Примеру Евдокии последовали и другие колхозницы. Следующей отчитывалась Ульяна. Она рассказала, что ее звено заняло третье место в соревновании.

— А ты, Ульяна Петровна, почему отстаешь? — спросил секретарь райкома.

Ульяна молчала, нервно теребя зеленую оборку на фартуке.

— Дело просто объясняется, — сказал Арсей. — Звеньевая не умеет как следует организовать работу звена — вот и вся причина. — Ульяна глянула на него быстрыми, испуганными глазами. — Взять, например, соревнование внутри звена. Сколько по этому вопросу говорили, а воз и ныне там. Работают ровненько, каждая боится забежать вперед, переработать. А боится переработать потому, что участки за членами звена не закреплены, а стало быть, и не организована сдельщина. — Он смотрел в сторону, чувствуя на себе острый, беспокойный взгляд Ульяны. — Или возьмем такое пустячное дело, как мотыги. Ленятся поточить, тупыми рубят.

— Рашпиля нету! — крикнула какая-то женщина.

— Рашпиля нету? — переспросил Арсей. — Да его нету и в других звеньях. А все же у них мотыги острые. Они их камнем точат.

— Это тоже не дело — камнем мотыги точить, — сказала Евдокия. — Подумаешь, достижение нашего правления. — Все засмеялись, но Евдокия серьезно продолжала: — Чем винить других за тупые мотыги, за себя бы взялись. Вон Недочет, который хозяйством заведует, все балабонит, все балабонит, а — последнее дело! — рашпиля достать не может.

— А попробуй достань! — сказал Недочет.

— И достану, — сказала Евдокия. — Ты пошли меня в город, и я достану.

— В город за рашпилем? — с подчеркнутым удивлением крикнул Недочет. — Много будет стоить.

— А ты меня пошли не за одним рашпилем, — настойчиво продолжала Евдокия, — а и за другим за чем-нибудь, что в хозяйстве требуется. Вот и немного будет стоить. К тому же я не возьму с тебя никаких командировочных: завяжу в платок краюху хлеба — и вся недолга! А вы этого не делаете, наши правленцы. Почему? Я отвечу. Все хотите как-нибудь на камне прожить. А как-нибудь в таком хозяйстве не проживешь, на камушке не просидишь. Вот что!

Потапов поддержал Евдокию: правление колхоза, видимо, не учитывает, что иногда, экономя копейки, теряет рубли. Секретарь райкома призвал колхозников почаще беспокоить своих руководителей.

— Ум хорош, а десять — в десять раз лучше! Главное сейчас получить богатый урожай и тем самым создать прочную