Генетик - Анатолий Маев

— Федор Федорович! — заорал Макрицын. — Вы что, не видите ничего? Ваша жена вам с Бобом изменяет!

Кемберлихин даже не шевельнулся. Он продолжал оставаться в той же позе, увлеченный рисованием математического знака. Зато среагировал Шнейдерман:

— Подглядываете, товарищ? Опыт виртуозов, так сказать, перенимаете, не заплатив ни копейки? Годами тяжелым трудом достигнутые результаты воруете? Нечестно! А еще член партии… Как же насчет коммунистической сознательности? Понятное дело, откуда таковой взяться, если вы еще сопливым пионером «зайцем» по кинотеатрам шастали. Да вот времена-то поменялись, придется заплатить за просмотр!

Едва Шнейдерман, не прекращая движения, закончил последнюю фразу, как с потолка упал канат, по которому быстро спустился огромный, никак не менее полутора пудов весом мохнатый паук с фуражкой на головогруди. На белом пластмассовом козырьке фирменного головного убора красными буквами было написано «Контролер коммунистического сознания». Оказавшись лицом к лицу с ясновидящим, паук ловко стащил фуражку и, сотрясая ею перед перепуганной физиономией Еврухерия, гнусавя, потребовал:

— Извольте пару червонцев золотом за просмотр внести!

— Который час? — неожиданно и очень эмоционально задал Семен Моисеевич вопрос, непонятно к кому обращенный.

— Третий или четвертый уже, — ответил, превозмогая одышку, Боб Иванович. — Какая вам разница? Влюбленные время не замечают!

— Не об этом я, — внес ясность космополит, — а о том, что время сейчас обеденное, поэтому ничего с Еврухерия Николаевича не причитается. У товарища льготы имеются! Могу, ежели желаете, его удостоверение показать. Там четко сказано, что обладатель сего документа является ветераном коммунистического движения и имеет право на бесплатное посещение любых коммунистических мероприятий, имеющих место быть утром и днем.

— Интимная жизнь к таковым не относится, — последовало возражение.

Но спутник ясновидящего не смутился. Он вынул из голенища гусарского сапога небольшую измятую книжонку, перевернул несколько листов, нашел нужную страницу, впился в текст, после чего заявил:

— Если я правильно понял, вы утверждаете, что коммунисты в интимную связь не вступают? У вас есть доказательства того, что Боб Иванович уже не состоит в партийных рядах?

— Я из партии не выписывался, — доложил Шнейдерман, — был коммунистом и остаюсь.

— Надеюсь, — продолжил Семен Моисеевич, — все слышали, что сказал Боб Иванович, находясь при этом в полном здравии и с неповрежденной памятью. Не верить ему никаких оснований не имеется.

— Сообщаю, что согласно принятому на последнем расширенном пленуме партии «Мак. Лем. иЧ.» постановлению любое общественное мероприятие с участием члена партии относится к коммунистическим. Кстати, прошу заметить, принято было единогласно под бурные и продолжительные аплодисменты.

— «Общественное»! — вскинув вверх одну из ног, уточнил паук. — На искусство льготы не распространяются. Авторские права охраняются государством! Попрошу пару червонцев золотом за просмотр внести!

Наглость восьминогого вымогателя истощила терпение Семена Моисеевича:

— Это вы трехчасовые дергания двух потных гуманоидов искусством называете? Государством, говорите, охраняется? Еврухерий Николаевич, вы красноармейца с «Максимом» в прихожей, случаем, не заметили?

— Не было там никого, — как на духу выпалил Макрицын.

— Вот видите, ваше утверждение не соответствует истине — государством не охраняется, — почесав затылок, произнес космополит, обращаясь к пауку.

— Требую пару червонцев золотом за просмотр внести! — в третий раз произнес мохнатый, но уже откровенно агрессивно.

Макрицын отступил на полшага назад, когда «полуфранцуз-полуеврей» вновь обратился к нему:

— Наглое создание, не правда ли? Доказательства предъявить не может, а деньги вымогает. Предлагаю на него дустом посыпать для корректировки его коммунистического сознания.

Услышав про дуст, паук мгновенно взобрался по канату под потолок и исчез из виду.

— Федор Федорович, да оторвитесь вы, наконец, от своей бумаги! — вновь проорал Макрицын. — Повторяю: жена ваша уже три часа вам со Шнейдерманом изменяет!

Кемберлихин оставался невозмутим, продолжая рисовать.

— В сроках ошиблись, Еврухерий Николаевич. Не три часа, а семь лет и одиннадцать месяцев, — уточнил космополит. — Только зря вы орете, друг мой.

— Я не забыл, что вы говорили! — откликнулся ясновидящий. — Но ведь Федору Федоровичу позволяют видеть!

— Совершенно верно. Но он-то видеть не хочет. А люди, напомню, видят только то, что хотят видеть и что им позволяют видеть. И ни в коем случае не по отдельности.

Боковым зрением Макрицын вдруг заметил какие-то силуэты справа от себя. Он повернулся и оторопел от неожиданности: изящной легкой походкой шла молодая женщина неотразимой красоты в малиновом газовом платье — это была Виолетта. Под руку ее держал старик лет восьмидесяти, ухоженный и очень дорого одетый. А параллельно им на велосипеде медленно ехал Шнейдерман. Едва разглядев соратника, Еврухерий моментально повернул голову в ту сторону, где несколько секунд назад были Боб Иванович с Галочкой и Кемберлихин, — увидел песочницу, в которой играли дети.

— Куда они направляются? — только и смог выдавить из себя ясновидящий.

— Еврухерий Николаевич, неужели вы не в курсе того, что как раз лет двадцать назад Виолетта сменила профессию и стала артисткой? — откликнулся Семен Моисеевич.

— Боб говорил.

— Так вот. У нее сегодня дебют. Творческое начало, так сказать, в кино идет сниматься.

— А что за старик рядом?

Космополит удивленно посмотрел на «коренного москвича» и очень эмоционально спросил:

— Друг мой, неужели вы не догадываетесь?!

Еврухерий помотал головой.

— Любовник ее, — кратко объяснил его собеседник.

— А почему Боб не видит? Он не хочет видеть?

— Нет, ему не позволяют видеть. Теперь, надеюсь, вы четко понимаете значение моего великого открытия?

— Да! — не раздумывая, ответил ясновидящий. — Люди видят только то, что они хотят видеть и что им позволяют видеть. И ни в коем случае не по отдельности, — повторил он слово в слово. И тут же продолжил мучить своего спутника: — Но любовник-то ей такой зачем? Виолетта же красавица, нормального могла бы найти.

Лицо Семена Моисеевича сделалось грустным, из груди вырвался глубокий вздох:

— Тяжело мне с вами, Еврухерий Николаевич, все с азов объяснять надо. Ну сами подумайте: баба из глухой провинции, медсестра, образования нет, таланта нет, и ни с того ни с сего — артистка…

Космополит на секунду прервался, о чем-то задумался и, словно извиняясь перед Еврухерием, произнес:

— Долго все это объяснять, а у нас времени нет — многое еще увидеть необходимо.

— А вы что, кратко изложить не можете?

Семен Моисеевич пристально посмотрел в глаза Макрицыну и произнес:

— Могу, но не уверен, что вы поймете.

— Да уж не дурней вас! — прозвучал дерзкий ответ.

— Что ж, — не обращая внимания на откровенный выпад, сказал космополит, — секретом это не является. Дайте карандаш и тетрадь, пожалуйста.

Ясновидящий выполнил просьбу. Размашистым почерком без соединения букв «полуфранцуз-полуеврей» быстро сделал запись, вернул принадлежности, и «коренной москвич» прочитал: «Творческое начало женщины опирается на финансовый конец мужчины». Как и предполагал космополит, краткое объяснение оказалось для Еврухерия слишком сложным. Семен Моисеевич вернул тетрадь и написал: «Постскриптум: касается бездарных особей. К большому искусству отношения не имеет».

— Все равно мудрено как-то вы мысли свои излагаете, — заключил Макрицын после прочтения дописанного. — Проще можно сказать?

— Куда же еще проще, уважаемый! — удивился космополит.

— Не понимаю я вас, — разозлился Макрицын, — по-вашему получается, чтобы женщина артисткой стала, мужчина должен без денег остаться?

— Понимайте как хотите, уважаемый, — вопрос не настолько важный, чтобы тратить на него уйму времени, — безразлично ответил космополит. Еврухерий напирал:

— Что же это тогда выходит: если у женщины нет мужчины с деньгами, да и еще согласного разориться, то и артисткой ей не бывать, и в кино не сниматься?

Семен Моисеевич снисходительно посмотрел на ясновидящего и, явно желая закрыть тему, ответил:

— Ну почему же, варианты всегда есть. Например, женщина может дважды сняться режиссером, но первый раз без камер.

Еврухерий разозлился не на шутку:

— Нет, вы точно меня за дурака считаете! Говорите так, чтобы я ничего не понял. Вы можете еще проще сказать?

Макрицын продолжал недоумевать, а Семен Моисеевич вдруг обнял его за шею. И до того фамильярность показалась ясновидящему неприятной, что вспыхнувший гнев вызвал приступ удушья. Попытка освободиться успехом не увенчалась. Еврухерий почувствовал, как давление вокруг шеи нарастает, уже почти перекрыв поступление воздуха в легкие, и рывком попытался освободиться. Раздался характерный звук рвущейся ткани…