Генетик - Анатолий Маев

Анатолий Маев

Генетик

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Глава первая

Гражданам, проживающим в столице, неожиданно холодная весна в конце апреля поднадоела дождями. Не ливневые, они шли круглосуточно, с короткими перерывами, словно перепутали весну с осенью. Дожди не были косыми, а капли крупными. Потому и отличались серой, утомляющей монотонностью, почти бесшумной, ровной и скучной. Потрескавшийся за зиму от соли и холода асфальт не успевал просохнуть и казался еще более неровным в архипелаге луж, покрывавших многочисленные выбоины, разные по размеру, форме и глубине. Хилая безжизненного вида трава на не очищенных после зимы от мусора газонах глаз не радовала, а на кустарниках и деревьях почки лишь только-только начинали набухать. Ходили слухи, что тепла не стоит ждать раньше конца мая, хотя мнения специалистов были весьма противоречивы. Из той обширной и разношерстной группы научных, паранаучных и псевдонаучных предсказателей, которым в большей или меньшей степени обыватель доверял, впереди с большим отрывом шли астрологи, предвещавшие поздние почки на зеленых насаждениях еще в феврале. Второе место уверенно занимали ясновидящие. Синоптики безнадежно проигрывали.

В один из таких дождливых дней по городу шествовал мужчина, недовольный им же самим предсказанной погодой. Полгода назад, как раз накануне годовщины Октябрьского переворота, одна из бульварных газет опубликовала его прогноз. Он, Еврухерий Макрицын, обладал не только даром ясновидения, но и способностью видеть сквозь. Помещенный — заметьте, по собственному желанию — для эксперимента в подвал старого, восемнадцатого века постройки, с метровой толщины стенами дома в Подколокольном переулке ясновидящий увидел Нескучный сад, почки, отеки и отрывной календарь. Сначала Макрицын хотел было объявить через прессу, что у неких граждан или, с меньшей долей вероятности, гражданок в этот день произойдут почечные отеки и везти заболевших случится в 111-ю Градскую больницу. Но дабы не пугать москвичей, и без того сильно взволнованных разными слухами, Еврухерий представил отдаленный прогноз и предсказал, что день двадцать четвертого апреля будет первым, когда почки зеленых насаждений в столице начнут набухать. Кроме того, он определил, что двадцать четвертого марта последний снегирь улетит из Подмосковья. И точно, после озвученной ясновидящим даты этих птиц никто не видел. Хотя и зимой их тоже никто не видел. А общество орнитологов даже опубликовало под Новый год доклад, в котором било тревогу по поводу отсутствия снегирей.

Так вот, сейчас Еврухерий Макрицын не спеша шел по тротуарам вдоль домов старой постройки с мраморными и гранитными фасадами, с интересом наблюдая за жизнью утреннего города. Он ощущал пульс этой жизни в торопливой походке коренных москвичей и примазывающихся к ним иногородних, иностранцев. Он ощущал его в потоках мчавшихся автомобилей, грязных и чистых, в шипении и шуме открывающихся дверей общественного транспорта, предназначенного для честных граждан. Он ощущал его в движениях дворников, разодетых в ярко-оранжевые спецовки, в суете грузчиков продовольственных магазинов. Он ощущал пульс этой жизни во всем, что фиксировал его взгляд. Еврухерий не просто замечал все вокруг, но еще и анализировал. Анализируя, приходил к неутешительным выводам о состоянии общества и пребывал в постоянных думах о том, как же это состояние изменить. Немаловажная деталь: москвич с документально подтвержденными корнями и, по сути своей, добрый человек Еврухерий гордился происхождением и очень не любил приезжих, независимо от веры и национальности.

Макрицын свернул с Тверской на Грановского и, пройдя около ста пятидесяти метров, почувствовал внутренний сигнал о поступлении некоей конфиденциальной информации извне. Дабы сосредоточиться, он остановился и закрыл глаза. Его воображению предстал невероятных размеров контрабас, который вряд ли уместился бы в обычный грузовик. Контрабас подобием гусиного пера кругообразно парил в воздухе над Останкинской телебашней; на его грифе сидели, свесив ноги, гениальный композитор Сибелиус и легендарный поэт Вийон. Знаменитости о чем-то спорили, жестикулируя энергично. На том видение и закончилось.

«К чему бы это? — принялся размышлять Еврухерий. — Ну, не иначе как канал «Культура» прикроют. И правильно сделают. Ничего путного там не увидишь, Сплошная антикоммунистическая агитация под видом обсуждения новых направлений в искусстве и музыке».

Размышления Макрицына прервал упавший к его ногам баян, при этом задевший по касательной голову ясновидящего, но не фатально, к счастью, хотя и весьма, весьма чувствительно. На какие-то доли секунды гражданин даже потерял сознание, однако не упал, а лишь пошатнулся.

Более-менее опомнившись после случайного покушения, Еврухерий посмотрел вниз: слева от него валялся треснутый, с порванными мехами и разлетевшимися клавишами инструмент. Из дверей подъезда неторопливо вышла полная женщина. За ней выбежал улыбающийся во весь рот мальчик. Они подошли к баяну, вернее, к тому, что раньше им называлось, не обращая на Еврухерия никакого внимания:

— Бабушка, бабушка, это уже т’гетий, — весело прокартавил ребенок.

— Сема, ты сведешь меня в могилу, — лишенным силы голосом ответила бабушка. Затем она неожиданно обратилась к опешившему Макрицыну: — Ну, что вы стоите? Баяна не видели?

— Ваш баян чуть не убил меня! — только и ответил Еврухерий.

— Так не надо здесь ходить.

— Как это «не надо ходить»? — возмутился Еврухерий. — Почему ваши баяны из окон летают?

— Так где вы видели, чтобы баяны летали?! Они иногда падают. А что, не падают? Все падает. Кроме цен.

Растерявшись от такого ответа, Еврухерий отправился дальше. А шел он к своему доброму приятелю и извечному оппоненту Аполлону Юрьевичу Ганьскому, который слыл личностью незаурядной и был в Москве известен многим людям из мира науки и литературы.

Шлепал Макрицын кедами при разноцветных шнурках по асфальту и ловил себя на одной и той же мысли: «Не первый год уже с Ганьским спорим, а ведь не знаю я его. Ей-богу, не знаю. Надо же, какой тип!»

И ничего удивительного в такой мысли не было, поскольку даже сам Ганьский нередко удивлялся самому себе. Зачастую поступки Аполлона Юрьевича не поддавались логическому осмыслению. А уж о сфере его научных интересов и говорить не приходилось. И чем он только не занимался!

Когда раздался стук в дверь (а Еврухерий никогда не звонил — именно стучал), Ганьский, начинавший работать в пять утра ежедневно и без выходных, уже успел подумать над парадоксом кошки Шредингера, поставил пару опытов по теме клонирования и дописал предпоследнюю главу второй книги фундаментального труда «Почерк — зеркало личности. Трактовка описок при правостороннем наклоне». Сейчас он прилег, дабы продолжить сочинение цикла стихотворений «Африка. Сезоны», и несколько раз вдумчиво, по-разному выставляя акценты, прочитал начало второй части, «Лето»:

В джунгли Солнце пришло без преамбулы,На экваторе нет предрассвета.Небо синее, сплющенное в виде камбалы,Извещало, что в тропиках — лето.

Но стук ясновидящего прервал поэтические изыскания Аполлона Юрьевича, и Ганьский медленно встал с софы. Как любой неординарный человек, он имел множество странных особенностей. Только этим можно было объяснить, что стихи и поэмы Ганьский писал непременно лежа на софе, ногами в сторону окна. А прозу и критические статьи — только за столом, но не рабочим, а кухонным. Привычка, невесть откуда взявшаяся. И не более того. Как и любой человек, ученый имел множество привычек, среди которых некоторые раздражали его самого, но ничего поделать с собой он не мог.

Аполлон Юрьевич был человеком слова — свято выполнял обещания. Даже несуразные, случайные, ничего не значившие. И нередко люди пользовались этим его качеством.

Хозяин направился к входной двери, споткнувшись по пути о старый, но все еще безотказный пылесос «Ракета», и пожалел, что не поставил его на место после вчерашней приборки. Хотя собственного места у пылесоса и не было, ученый просто убирал его с прохода туда, где находил незанятый пятачок пространства. Правда, в двухкомнатной малогабаритке таковой порой бывало очень даже нелегко.

— Еврухерий, это ты? — на всякий случай спросил Аполлон Юрьевич.

— Я, — подтвердил Макрицын.

— Кофе желаешь? — спросил Ганьский, впуская гостя и зная наперед ответ. Но он периодически провоцировал приятеля, не переносившего даже запаха напитка.

— От кофе кожа морщится, — ответил Еврухерий, как и ожидал хозяин.