Исповедь русской американки - Валентина Попова-Блум

Когда Александра с дочерью попали в Берлин, город уже бомбили русские, американцы и англичане. Вместо стекол в окнах был картон. Бомбежки были ежедневными и оглушительными. В память врезались взрывы, кровь, бомбоубежища. Потом туда ходить перестали: страх притупился…

Жили они в Берлине в крохотной комнатушке. Александра не без труда, не зная ни слова по-немецки, нашла работу, что давало право на получение хлебных талонов, карточек на продукты и сигарет, тут же меняемых на хлеб. Место работы не имело значения по сравнению с перспективой витавшей над всеми смерти.

Используя лояльное отношение к дочери барона немецкого происхождения, Александра тут же попыталась устроить дочь для продолжения музыкального образования. До сих пор остается загадкой, как она объяснялась в Консерватории, добиваясь прослушивания Ирины. Дочь не приняли, посоветовав подготовиться получше в течение года, и даже предложили педагога-немца.

И в это тяжелейшее неспокойное время неистовая мать, выполняя волю бесследно канувшего в Лету мужа, берет напрокат пианино, чтобы обеспечить музыкальные занятия дочери. Но встретились иные трудности: при первых звуках пианино соседи начинали колотить в стены. Александра не сдавалась, мечтая увидеть Ирину пианисткой.

К Берлину подступала советская армия, и работающих женщин повезли в Чехию.

Александра и Ирина были в их числе, и опять их ожидали неопределенность, неудобная и несытая жизнь. Путь из Берлина лежал через Дрезден, до которого добирались на подводе, за что заплатили хозяину лошади сигаретами.

Сидя на подводе, они грелись на солнце и грызли твердую колбасу, заранее припасенную в дорогу, и черствый черный хлеб. В Дрездене они с большим трудом сели в поезд. Кругом была паника.

Люди бежали, кричали, на ходу бросали в окна свои чемоданы. Их группа состояла из десяти русских. Ирина была больна, кашляла: начинался плеврит. Они разместились на верхней полке, разулись и собрались полюбоваться Чехией за окном, как вдруг начался обстрел поезда американским самолетом. Крик: «Бегите!» — и люди, падая, спотыкаясь, несутся прочь от железной дороги. Все бежали по направлению к какому-то сараю. Ирина, задыхаясь, с болтающимся за спиной мешком, упала, не в силах подняться и сделать шага.

Окружающие решили, что она ранена. Опять начался обстрел, и мать закрыла дочь своим телом. Но дочь пыталась сделать то же самое. Наконец добежали до леска. Ирина, теряя последние силы, только твердила маме: «Оставь меня, оставь…» Самолет, разбомбив поезд, улетел. Ехать было не на чем и некуда…

Оставшиеся несколько человек добрались до фермы, и фермер разрешил им переночевать с коровами, на сене. Они повалились и провалились в глубокий сон. Наутро — о чудо! — Ирина проснулась здоровой. Нервное потрясение прогнало болезнь!

Мать и дочь прожили на ферме две недели, спали там же. Людей с поезда оказалось много. Мужчины помогали фермеру, женщины старались чаще бывать на кухне: им давали похлебку. Александра на кухне не показывалась — стеснялась просить.

Через несколько дней пришли чехи и забрали мужчин. Среди них был один немец — учитель из России, мечтавший стать лесником. Он варил картошку и старался накормить всех. Немец этот стал другом семьи на всю жизнь.

Позже тех мужчин, у кого не оказалось оружия, выпустили, и они вернулись.

Через две недели вся группа тронулась в путь, забрав из поезда то, что осталось, так как там уже поработали мародёры. Ирина с негодованием и удивлением видела, как несколько женщин с алчными лицами шарили по чемоданам, и подумала: «Ведь кто-то так аккуратно складывал свои нужные и любимые вещи». Эти женщины были похожи на крыс.

Отправились на подводе в Староконицы и там увидели первого американца. Он жевал жвачку, проверяя документы. Они прикинулись давнишними иммигрантами. Это было 5 мая 1945 года. От него они и узнали, что война кончилась!

Александра и Ирина разместились в американском лагере для перемещенных лиц и жили в комнате, где размещалось в общей сложности пятнадцать человек. Перегородок не было. Спали на полу. Мужчины по ночам играли в карты, не давая уснуть.

Женщины собирали ягоды в лесу. Однажды Ирина осталась в лесу, пережидая дождь, а когда вернулась, мать страшно при всех накричала на нее, не в состоянии скрыть тревогу за дочь из-за бродивших по лесу дезертиров. В лагере все пытались заняться тем, что хоть чуть подкармливало. Ирина переписывала ноты, за что ей починили ботинки. В американском лагере для перемещенных лиц условия были не из лучших.

В лагере время от времени неофициально появлялся советский офицер, выискивая русских. Большинство перемещенных, выехавших из Советского Союза, затаивались или молчали, не желая показывать, что они русские: страх отправки в Россию под конвоем был паническим. Позже кто-то сообщил об этом коменданту лагеря, и у ворот поставили американского часового. Поиски русских прекратились.

Однажды при перевозке на грузовике группу женщин, в которой находилась Александра с дочерью, подвезли к советскому лагерю. Часовые стали спрашивать, кто они? Онемев от ужаса, они молчали, и после многократных вопросов часовой сказал с раздражением: «Черт их знает, кто они!» И их повезли дальше. Еще долго они не могли вымолвить слова, с трудом оправившись от испуга.

Чехия оставила след в душе как страна сказочной природы, заслонившей собой горести, трудности и постоянное гнетущее ожидание без конца.

Они пробыли в Чехии до конца войны. Война кончилась, но не кончились мытарства, скитания, бездомная жизнь. Они оказались в громадном лагере под Мюнхеном, разместившемся в частично разрушенных бывших казармах, где обитало более восьми тысяч беженцев двадцати семи национальностей.

В этом лагере прожили они три года.

Здесь, в мюнхенском лагере, энтузиастами при содействии американской администрации лагеря была организована консерватория наряду с гимназией. Там были и госпиталь, и церковь.

Студентов в консерватории было не так уж много, но пять имеющихся роялей не обеспечивали желающих — возникала постоянная междоусобица.

Наконец-то Ирина смогла серьезно заняться музыкой, а мама светилась гордостью. Ирина училась сама и преподавала музыку детям, получая за это плату сигаретами, которые потом продавали на черном рынке по 50 марок за пачку. На эти деньги покупали еду. Того, чем кормили в лагере, было недостаточно,