Исповедь русской американки - Валентина Попова-Блум

раздобывшим подводу, за дровами. За это половину дров надо было отдать. Но оказалось, что их обманули и это были не дрова, а ящики. И всё же это было топливо, хоть и ненадолго.

Мать при свете свечи шила на руках, без швейной машинки, длинное зимнее пальто для Ирины. В школе без пальто находиться было нельзя — не топили! Она ходила в музыкальную школу, обычная уже закрылась на неопределенное время. Пальто старались сшить по моде: очень хотелось немного радости, кроме еды, конечно!

Девочка смотрела на рояль и жалела его, как живое существо, страдающее от холода. В квартире откуда-то появилась белая мышка, тоже жаждущая тепла и хоть каких-то крошек еды.

Однажды мать принесла что-то немного напоминающее муку. Решили устроить пир. Печку топить было нечем, и пустили в ход томики малой энциклопедии, из которой сначала вырезалось самое интересное, но позже и оно отправлялось туда же, в ненасытный огонь. Пиршество началось и закончилось дивным блюдом — блинчиками на касторовом масле. Спать после пира легли, как всегда, в пальто.

Как-то, в критический день, они вышли на улицу, робко подошли к двери какого-то немецкого учреждения, и Александра, собрав комом в горле все свои чувства, попросила у вышедшего немца хлеба для Fur meine Tocher (для своей дочери). Немец облил холодным презрительным взглядом мать и дочь в нелепом коротком пальто, из которого она давно выросла, но ушел в помещение и через минуту вышел с буханкой хлеба. Хлеб был белый, такого они не видели уже давно. Но, несмотря на голод, презрительный взгляд прогнал аппетит. Больше они не просили никогда…

Иногда в дверь их квартиры стучались и входили немцы и, увидев диван, оставались на день или два для отдыха или по делу. Питались они в своих столовых, за постой не платили ничем, но и не приставали. Бог миловал! Как-то после одного постояльца осталось полплитки шоколада и кусок белого хлеба. Это был настоящий праздник. Они ухитрились сделать из этих остатков слоёный торт и устроили «пир земной».

Мать очень боялась за дочь, особенно когда приходили немцы, обосновавшиеся по соседству, и просили Ирину играть для них на рояле. Однажды они, будучи сильно навеселе, отпустили гнусную шутку и потушили свечку, сопровождая свои действия гоготом.

Александра и Ирина похолодели… К счастью, обошлось.

В один из дней начала весны 1942 года сидящую на балконе Ирину увидел проходящий мимо немец. То ли молоденькая девушка приглянулась ему, то ли по какой другой причине, но через несколько дней пришёл денщик немецкого военного инженера и, осмотрев большую комнату, объявил, что здесь поселится офицер. Оказалось, тот самый, который проходил мимо.

Сердце наполнилось тревогой: что теперь будет? Что за намерения у него? Почему именно к нам?

Но опять Бог или Судьба были милостивы. Ничего плохого не случилось. И даже наоборот! Сразу же в квартиру был проведен свет, появился уголь для печки, а главное, время от времени появлялась дополнительная еда!

Наверное, это был тот нечастый в жизни счастливый случай, когда судьба преподносит радость встречи с хорошим человеком.

Особенно радостно — освобождение от страха и ожидания чего-то плохого, от тревожного предчувствия.

Немецкий инженер оказался просто хорошим человеком, деликатным и добрым. Он, будучи на чужбине, очень скучал по своей семье, по детям.

Рацион семьи улучшился, впервые за долгое время щеки Ирины порозовели от тепла и еды. Инженер относился к ней как к дочери, называя ее Meine Tochter, и частенько делил с ней свой обед. Любопытно, что звали этого немца Вальтер Михальский.

Война продолжалась, и инженер покинул Таганрог, как ни удивительно — с чувством беспокойства за этих, в общем-то, чужих ему людей. И совсем удивительно, что он еще разыщет их через несколько лет и явится к ним перед Рождеством с елкой в руках. После этого он бесследно исчезнет из их жизни, оставшись в благодарной памяти.

Сразу же после отъезда офицера немцы заберут у них рояль, объяснив, что он — немецкий. Неотъемлемая часть отца в их семье исчезнет. Но при всей боли потери защищать свое семейное сокровище было безумием. Потом, как-то проходя по улице, Александра услышала звуки знакомого рояля. Это была скорее интуиция, а не узнавание. Инструмент был прекрасно настроен и украшал гостиную немецкого офицерского клуба.

Дрожа от страха и от сильного волнения, она вошла туда и, плача, пыталась объяснить, что значит для нее и дочери этот рояль. Ей со смехом предложили присылать дочь заниматься на нем.

А тогда к Таганрогу подходили советские войска. Бомбежки оставляли страшные следы. Однажды Ирина видела на улице половину лошади и половину человека. Попал снаряд и в их цементный «Новый быт», к счастью, в дальнюю его часть. Но в их подъезде что-то обвалилось и задавило соседского малыша. Еды не было! Люди с тачками уходили в городки Украины, пытаясь поменять что-то на продукты.

Александра была убеждена, что взятие Таганрога советскими войсками сулит ей расстрел. И, прежде чем уехать, Вальтер помог им сесть в машину, следующую в Кривой Рог. Он раздобыл повязку переводчицы, и в дороге Александра, не знающая немецкого языка, несколько раз попадала в ситуации, которые могли кончиться для нее тем, от чего она бежала.

Таганрог не взяли. Они вернулись, но ненадолго.

В том же 1943 году война забрасывает мать и дочь в Германию. С потоком русских женщин, угоняемых на работу, их перемещают сначала в Польшу, в лагерь, и позже, по разнарядке, в Берлин.

Немецкая кровь мужа и отца — фон дер Лауница с учетом «кровопускания» в 1938 году дала некоторое послабление в строгости лагерной жизни: они были в роли пострадавших от советского режима. Но мытарства они испытали наряду со всеми остальными.

Они не сожалели, что покинули Таганрог: они знали, что там их ждала голодная смерть. Кроме того, работа Александры в газете при немецком режиме могла иметь действительно страшные последствия после освобождения города советской армией. Они слишком хорошо помнили, как наказывает советская власть.

Это было страшнее смерти от голода. А они хотели жить!