Семиозис - Бёрк Сью

Хорошо хоть, я знала, что такое хлоропласты.

– Если мы их срубим, то ничего не сможем собирать.

«Я предлагаю срубить одно дерево под корень, что почти варварство, но необходимое. И нам надо спешить. Их сережки как раз завязываются. Если сильно подрубить дерево, оно пострадает, но не погибнет, а вся роща испугается. Мы не можем ждать. Стекловары давно больны, и, если мы сможем вернуть им здоровье, они станут податливее. Они увидят, что мы желаем им добра и что совместная жизнь с нами будет полезна для всех. Нам надо апеллировать к разуму стекловаров. Я заметил, что разумные существа легче поддаются управлению, потому что они способны предвидеть результаты своих действий на больших отрезках времени».

– Управлению?

Татьяна говорила, что он стремится забрать над нами слишком много власти.

«Совершенно верно. Вы, люди, и я почти без труда смогли прийти к мутуализму, а он подразумевает взаимный контроль. Я – существо общественное, так что наличие общественного контроля желательно. Стекловары подчинятся, но нам надо спешить. Я устал. Знаю, что вы тоже. Болезнь Мари прогрессирует. Апельсиновое дерево надо срубить уже сегодня утром. Древесина очень полезна. Я могу направить лесника к оптимальному дереву, чтобы максимально напугать апельсины».

Это прозвучало не слишком пугающе – по крайней мере, то, что касалось взаимного контроля.

«Лесник мог бы привести льва, – предложил он. – Деревья львов боятся. Львы едят корни. Для животных это эквивалентно атаке на лицо. И вы, и стекловары – не аборигены Мира, поэтому исходно вам тут плохо. Я прилагаю немало усилий, чтобы поддерживать ваше здоровье, а стекловары не получают помощи и слабеют. А когда они раньше здесь жили, я был не в состоянии помогать им так, как помогаю вам. Возможно, город умер из-за недоедания – если предположение Мари верно и недоедание ведет к развалу общества. Я не знаю. Невежество – это еще один вид дисбаланса. Я могу делать только самые общие предположения относительно их потребностей, но мы сейчас быстро выясняем много разных вещей».

На улице начался дождь. Мне хотелось бы закрыть дверь – но в этом случае мы оказались бы одни.

– Хорошо. Царицы… ну, ты видел. Они что-то задумали.

«Они поняли, что ситуация совершенно неожиданная. Возможно, это даст нам шанс к общению и созданию нового равновесия. Бартоломью убедил одну из цариц прийти. Полагаю, его крики и гнев были наигранными. Люди обладают исключительной способностью к притворству».

– Точно. Я тоже могу кричать.

«Тебе надо уравновесить ее поведение. Полагаю, это станет поворотным моментом. Нам всем пойдет на пользу, если текущее патовое положение удастся завершить позитивно».

– Равновесие, равновесие, равновесие.

Я услышала голос Бартоломью:

– Вот куда мы шли. Сюда. Нет, сюда!

– Чек-ооо! – крикнула я. Царица и какой-то работник вошли и остановились. – Заходите! – позвала я, маня их к себе.

Бартоломью с зонтом из пальмовых листьев подгонял ее сзади, и она шагнула ближе, а следом за ней – работник. Даже издали я увидела, что работник болезненный и немного слепой, – Мари уже научила меня, на что обращать внимание.

Курчавая осмотрелась.

Бартоломью уселся за стол, демонстрируя, как принято себя вести в Доме Собраний. Она сделала еще несколько шагов.

– Она настояла на работнике. Поэтому мы так долго.

– Нет проблем. – Я взяла грифельную доску и кисточку. – «Мы предлагать-вы дружба. Мы говорить-вы о будущем. Я быть Люсиль» – я постаралась записать свое имя фонетически. – «Я быть глава город».

Я повернулась в Бартоломью. Письмо мне не особо хорошо давалось.

– Грамматика правильная? Императив?

– Почти.

Он поправил какое-то слово. Царица нагнула голову, чтобы посмотреть. Я осталась сидеть – мое лицо было на уровне ее большого тела, в пределах досягаемости четырехпалых когтистых рук.

– Ну, – обратилась я к ней. – Говори, что ты думаешь.

Я подвинула письменные принадлежности к ней. Она воззрилась на них и издала звук – вроде бы отрицания.

Я встала.

– Ну мы же не можем ждать вечно – ни мы, ни вы. Нам надо как-то двигаться. – Я снова указала на кисть, краску и доску и как можно царственнее сказала: – Напиши хоть что-то, черт подери. Ты одна – и тебе не надо спорить с другими царицами – только со мной.

Она посмотрела на пишущие принадлежности с подозрением. Кисть она взяла, как незнакомый инструмент, примеряясь к тому, как держать ее четырьмя пальцами – два маленькие и противопоставленные, два прямые, но с суставами, как у человека. По наружной стороне ее пальцев шла жесткая полоса плоти, вроде как ноготь. Продольные кутикулы в некоторых местах были смещены и покрыты свежими струпьями. Она начала писать медленно, и буквы получались неровными, как будто ей никогда особо не приходилось писать.

«Вы украсть мы вещи». Перевод: мы забрали все их имущество. И правда.

– Напиши вот что, – сказала я Бартоломью: он мог писать быстрее и лучше меня. – Мы их себе не оставим. Вы знаете, что нам нужна дружба, а не война. Мы можем поделиться городом.

Она прочитала написанное, что-то проворчала, а потом устроилась на скамье, поджав под себя ноги, – села. Работник уселся на полу рядом с ней – очень близко.

«Может вы не нуждаться-вы друг», – написала она.

Готова спорить, что слово «друг» она написала с презрением.

Стивленд ответил: «Да, мы не нуждаться. Не нуждаться есть искусство. Наше искусство есть мы дружить с вы». Это была игра слов, потому что «искусство» и «нуждаться» писались почти одинаково. Бартоломью указал на ствол Стивленда. Курчавая посмотрела и сказала что-то вроде «Иип!» Она кивнула и повернула голову вбок. В горле у нее скрежетнули зубы. Работник придвинулся к ней поближе.

Он продолжил на стекловском: «Я быть Стивленд. Твои предки меня знать. Я рад возможно к ты обращаться». Перевод: «Как тебя зовут?»

Она указала на него и посмотрела на меня. Начала что-то говорить, но остановилась.

Я кивнула.

– Стивленд, – сказала я, сопровождая слова жестами. – Люсиль. Бартоломью.

Я указала на нее. Она произнесла нечто вроде «Видеть-Ты». По крайней мере, я повторила именно это.

«Вы разум выбрали делить-мы город, – написал Стивленд. – Вы болеть. Твои сестры быть-они слепы. Ваши дети дрожать от голод один. Мы вы кормить. Делать вы здоровые».

Она фыркнула. Тонкими, покрытыми болячками пальцами она обмакнула кисть в краску и начала писать – кажется, слово «мы», – но зачеркнула его и написала медленно, с трудом построив слово «рабы».

Я взяла кисть и написала: «Нет. Никогда рабы». Но почему?

Я посмотрела на Бартоломью.

– Объясни ей закон.

– Наши записи, – Бартоломью писал на стекловском и вслух повторял на мирянском, – требуют делать равенство. Никаких рабов. Хочешь читать наши книги? – Он встал и забрал оригинальную копию нашей Конституции со стола, где она лежала под стеклом, и положил перед ней. – Я могу тебе перевести.

Она подалась вперед, чтобы лучше видеть.

Най вошел с подносом. Я этого не ожидала. На подносе была масса еды.

«Тепло и солнечный свет, Най, – сказал Стивленд на стекловском. – Я просить Най нести мы еду».

«Вы вернуть мы оружие», – написала она, вроде как не замечая Ная.

Я задумалась над объяснением, но Стивленд меня опередил:

«Оружие быть они с равенство, поймите, потому что мы также верим в осторожность, а вы пытаться мы убивать».

«Мы. Ты быть растение», – написала она и произнесла это вслух. Кажется, я поняла как скрежещет «быть».

«Я быть равный», – заявил Стивленд.

Она снова фыркнула. Най выставил на стол радужные плоды, ореховую пасту, мясо, запеченные овощи и краснопсовый чай. В краснопсовом чае много витамина С.

Я показала пример: я не завтракала и проголодалась. Она немного помедлила, но вскоре уже аккуратно лакала чай из мисочки. Най сел рядом с работником и с улыбкой подал ему тарелку с овощами. У него по глазам шли сероватые полосы, на внутренней стороне локтей не было меха и горели красные растрескавшиеся шрамы. Когти у него были маленькие и загнутые, словно ногти, отрастающие после удара. Я пояснила Наю, что это значит.