Семиозис - Бёрк Сью

– Им не хочется признавать, что мы существуем, – сказал Бартоломью. – Но сегодня утром две из них встали и прошагали из-под навеса в сторону городских ворот. Им явно хотелось куда-то попасть: отлично, я сопроводил их, и они отправились прямо в музей. Во время первого визита они ни на что не обращали внимания – или так нам показалось, – но это было притворство, потому что они точно знали, что хотят посмотреть в этот раз – и это был раздел, посвященный оставлению города.

– Эй, это уже что-то!

– Она читала надписи, вон та, – он указал на самку с полоской курчавого черного меха вдоль спины, ту, которая прошлой осенью больше всего реагировала на наших послов. – Там написано не только по-мирянски, но и на стекловском, и они из-за чего-то поругались. Нет, «поругались» – это слишком сильно сказано. Они из-за чего-то расстроились. Они что-то обсуждали. Что-то их глубоко тронуло. Ну, знаешь: та табличка, которая начинается словами: «Радужный город был основан примерно четыреста лет назад такими же космическими пришельцами, как мы». Они сразу же вернулись и с тех пор не перестают говорить. Послушай.

– Они друг друга перебивают.

– Как обычно. Там сказано, что в городе жила тысяча стекловаров. Думаю, именно об этом они и говорят. Я видел, как они считали на пальцах. Они что-то планируют, вот к какому заключению я пришел.

Беллона схватила письмо и стала им размахивать. Мы с Бартоломью переглянулись.

– Надеюсь, не какую-то глупость, – сказала я.

– Они не глупые.

Они продолжали разговаривать с теми же бесстрастными лицами и пронзительными визгливыми голосами. Курчавоспинной было что сказать. Я поставила несколько камней, чтобы усложнить Бартоломью игру, не переставая прислушиваться. Курчавая схватила буханку хлеба и ударила ею Беллону по лицу. А потом заорала так громко, что у меня в ушах зазвенело.

– Еда им нравится, – отметил Бартоломью. – Мари! Доброе утро!

Я повернулась: она поспешно шла к навесу. Утро было не холодным, но она натянула на себя несколько свитеров. Кожа у нее пожелтела, и она выглядела измученной.

– Доброе утро, Бартоломью. Как они едят?

– Съедают все, что мы им даем.

Он встал, чтобы ее обнять. Зеленки постоянно так.

– Даже рагу и салаты?

– Они обожают рагу.

– Отлично. Стивленд ночью провел несколько анализов. Они истощены, сильно истощены, болезненно. Они инвалидизированы, и рост у них остановился преждевременно. Это… – Она покачала головой. – Это многое объясняет. Царицы в том же положении, что и все, а ведь они вроде бы предводители. Они не в том состоянии, чтобы руководить.

Царицы продолжали спорить, игнорируя нас. Мари встала прямо посреди них и начала указывать и говорить – крича, чтобы ее услышали.

– Посмотрите на их глаза! Обратите внимание на фасетки! Часть сверкает, а часть – нет! Вот эта самка – смотрите, она полностью слепая! – Это оказалась Сероглазка. – А вот у этой – видите сероватую область по краям глаз? Видите, какая она широкая?

Я подошла на несколько шагов и прищурилась.

– Так что она видит только центром глаза? Это даже не половина. Черт.

У Курчавой глаза были почти целиком блестящие. И она возглавила какой-то план.

– Да, слепота, – подтвердила Мари. – Но есть и еще кое-что похуже. Посмотрите сюда, на кожу вокруг глаз и рта. – Сероглазка от прикосновения Мари дернулась, словно на нее прилетел жук. – Эти отметины, похожие на морщины – на самом деле это язвы и шрамы от язв. Это не все, но под мехом их не видно. Зубы у них в глотке, и у тех, кого я вскрывала, зубы были испорченные. Эти стекловары – не такие, как в музее. То есть они, конечно, потомки, но их здоровье… Пропорции выглядят неправильными. Стариков нет, а если никто не доживает до старости, то они все умирают молодыми от чего-то. Если ты истощен, то возникает масса всяких проблем.

Она гневно махнула на траншею, используемую как центр даров.

– В части фекалий есть кровь и всяческие паразиты. Простое слабительное принесло бы немало пользы. – Она упала на колени перед ребенком – тем, который побывал в коме от транквилизаторов, – и взяла его за руки. – Посмотрите на этого ребенка. Глаза уже портятся. Мех редкий, когти деформированы.

У нее на глаза навернулись слезы. Ребенок нервно дернулся.

У меня возникло чувство, что я должна что-то сделать.

– Язвы на ногах не заживают, – не унималась Мари. – Изъязвления у ребенка! – Она дотронулась до суставов, и ребенок завизжал. Царицы замолчали, а Курчавая подошла ближе посмотреть. – Деформированные суставы. И мне страшно подумать, – у нее по щекам потекли слезы, – как это отражается на умственном развитии. Нам с трудом удается обеспечить себе полноценное питание. Это требует всех наших умений – и немалой помощи Стивленда. Мы не созданы для этой планеты, но можем получать необходимое.

Она зарыдала: болезнь не давала ей успокоиться.

– Мы можем им помочь. Мы можем вернуть стекловарам здоровье. Если они нам позволят.

Я встала на колени и обняла ее за плечи. Эти слова меня поразили: «если они нам позволят». А зачем нам ждать? Это – навязанная дружба. Мы решили, что будет так. Мы заставим их принять помощь. Власть у нас, и пусть чертовы царицы привыкают к этой мысли, чем скорее – тем лучше.

Я глубоко вздохнула. Злость ничему не поможет.

Курчавая что-то говорила Бартоломью.

Общение! Пусть мы и не можем понять, что она говорит.

Он взял грифельную доску и начал писать.

– Она есть печаль, – громко зачитал он, указывая на Мари. – Вы все есть болезнь.

Он протянул доску Курчавой, которая стала ее рассматривать, водя пальцем по линиям письма. Она умеет читать!

Он продолжил писать:

– Вам нужна хорошая еда. Мы есть печаль потому что вы болеть. Мы дать вы хорошая еда.

Курчавая прочла, снова повернулась к остальным и начала на них орать. Бартоломью посмотрел на меня и подмигнул.

– Хотите говорить? – заорала я на нее. Если им нравится ругаться, то я могу тоже. – Я хочу слушать. Чек-ооо! Ккак!

Она повернулась ко мне.

– Бартоломью, скажи ей… нет, заставь ее прийти поговорить со мной в Дом Собраний. Наедине. Мне есть что сказать.

– Заставить?

Я взмахом указала на окружающий нас радужный бамбук.

– Пора становиться агрессивно-дружелюбными, верно, Стивленд? Я и она, и больше никаких идиотских игр. Мы становимся лучшими друзьями. Прямо сейчас.

Бартоломью бросил взгляд на Мари.

– Наверное, пора попробовать что-то еще.

– Приведешь ее.

Я ко-модератор. Я могу приказывать. Я помогла Мари добраться до ее дома, чтобы она отдыхала – чего она делать не желала, – а потом пошла к Стивленду в Дом Собраний.

– Хэй, воды и солнца. Я намерена навязывать дружбу. Хватит быть милой.

«Тепла и воды. – Пауза. – Ты – личность симпатичная, а новая тактика представляется перспективной, но тебе не понравится данное мной обещание».

Дверь оставалась открытой, так что встреча не была тайной, но в Дом Собраний никто не зашел. У всех было слишком много работы.

– Ты мне всегда будешь нравиться.

Я села. Его жизнерадостность, скорее всего, была напускной, как и моя.

«Я обещал апельсиновым деревьям, что вы их срубите».

– Что?! Черт, мне никогда не понять растения.

«Они не хотят, чтобы их срубали. Но они не желают выращивать питательные сережки для стекловаров, которым нужны аскорбиновая кислота и тиамин, с медью. Я могу переместить к апельсиновым деревьям медь для этой цели. Вы могли бы обрывать сережки в таком количестве, чтобы опыление по-прежнему происходило. Однако они отказываются обогащать свои сережки. Животный эквивалент был бы лев, бросающий вызов фипп-мастеру».

– Фипп-мастер Стивленд?

Я хотела пошутить. Он ответил медленно:

«Возможно, сравнение не идеальное, хотя созданный тобой образ смешной. Они упрямятся. Дополнительное количество меди обеспечит увеличенное производство цитохромовых энзимов и пластоцианинов в их хлоропластах. Им такая деятельность пошла бы на пользу. Они отказываются, потому что апельсины по природе своей непокорные. Они регулярно отказываются присоединиться к нам, остальным растениям, для синхронизации, чтобы делиться опылителями или плодоядными животными для распространения семян, – возможно, потому, что растут в тени и не нуждаются в договорах по листвяным правам. Однако они не неразумны. Они осознают, что им выгодно нам помогать».