Семиозис - Бёрк Сью

Сироты останавливаются у теснины в ущелье, где вода стремительно мчится между каменных скал – у той узости, где люди поставили временный канатный мост для своего нападения на стекловаров семь дней назад. Но у стекловаров веревок нет, так что, может… Я слышу стук топора и определяю, откуда он доносится. Это у скал.

– Они рубят одно из нас! Одно из самых высоких! Кого? – вопрошает представитель каробов, давая точную наводку. Деревья и днем-то едва видят.

– Животные-вредители вырвались из плена и собрались в том месте, – объясняю я. – Если ствол упадет правильно, то станет мостом через реку, и они нападут на моих ручных животных в городе.

Я пытаюсь сохранять спокойствие, но ощущаю, что волновые колебания ионов кальция в моих корнях стали резкими и взволнованными.

– Они смогут победить?

– Не знаю. Они могут застать моих животных врасплох, и это может оказаться решающим фактором.

– Мы в твоем распоряжении. Мы оповестим других.

Волны от него тоже взволнованные.

Но что мы можем сделать? Мы, растения, часто бываем безучастными: птицы-боксеры воюют с драконами, пауки сражаются за территории, а мы продолжаем расти, игнорируя конфликты животных как недостойные внимания мелочи. Не в этот раз. Последствия могут оказаться немыслимыми. Если бы я умел петь, кричать, вопить…

Беллона дожидается сирот, те бесшумно подбегают по дороге над рекой. Я чую их общение, но запахи мне незнакомы. Сироты задерживаются под деревьями, пока мимо по стене идет патруль.

Я знаю этих часовых. У двадцатисемилетней Нефертити трое детей и муж, и она заведует сбором пшеницы. Она умеет барабанить так, что людям и фиппокотам хочется плясать. Осберт, тридцати трех лет, разведен, у него двое маленьких сыновей, и он вместе со своим братом-близнецом умеет выдувать прекрасные стеклянные сосуды любого размера и для любых целей, это их непревзойденное умение. Отец этих близнецов – Бартоломью.

Я знаю всех людей в городе. Знаю их с рождения. Им всем грозит опасность – старым, пожилым и новорожденным. Я мог бы орать, выть, что-то рушить…

У меня вокруг стен чертополохи. Я приказываю им набрать максимальный тургор, чтобы стать жесткими и высокими и послужить как можно более сложным препятствием. Они смогут задержать сирот ненадолго. Ненадолго. Ненадолго.

В городе я слышу какое-то шевеление в доме Мари. Она выходит из дома и идет, не зажигая света: проведя в городе целую жизнь, она прекрасно знает его улицы. Куда она идет? Она захотела поговорить со мной? Остается только надеяться. Она идет медленно – с новой странной хромотой.

Крупный основной приближается к городской стене. Он оценивает расстояние, необходимое для того, чтобы преодолеть чертополох и стену, и идет искать более удобное место.

Мари входит к Люсиль. Я слышу плач. Пытаюсь понять причину. Мари знает, как протекает ее болезнь, и может опознать симптомы последней стадии. Возможно, пришло время. Если бы я мог верещать, если бы мог звонить, как колокол…

Тот основной находит удачное место, прыгает и приземляется на стену, держа бревно, словно дубинку. Я знаю, что будет дальше. Мне хочется оборвать корни, чтобы не смотреть – но я не решаюсь. Смерть приходит к Нефертити настолько неожиданно, что она, наверное, не поняла, что ее убило. Ее тело падает за стену, в чертополохи. Я знаю, что ожидает Осберта. А я могу только дать обет, что, если мои люди сохранят независимость, я найду способ создавать шум.

Осберт падает. Сироты-работники сооружают мостки через чертополохи к вершине стены. Скорость у них феноменальная. Облака начинают расходиться, открывая зеленое северное сияние, очень яркое и увенчанное красным. Если бы небо расчистилось на несколько минут раньше…

Мари с Люсиль выходят из ее дома. Люсиль поддерживает Мари и говорит что-то, негромко, мягко, изредка смеясь. Это необычный смех, в котором содержится сразу несколько эмоций, и перехваченное судорогой горло делает его похожим на рыдание. Кажется, они идут к клинике. Это очень хорошо. У меня в клинике есть разговорный ствол. Я смогу их предупредить, и даже в своей печали они отреагируют немедленно.

Сироты спрыгивают со стены. Они двигаются бесшумно, выделяя запахи «идем» и «что видишь?», чтобы направлять друг друга, но, несмотря на уже хорошее освещение, продвигаются они медленно. Они не знают города. Какой-то основной останавливается и прислушивается. Он слышит Люсиль. Он и еще несколько основных бросаются к ней и Мари, кренясь на крутых поворотах с пугающей грацией.

Я знаю, что будет дальше… Нет, они женщин не убивают, а грубо хватают и закрывают им рты. Люсиль вырывается, а трое основных пытаются ее усмирить. У нее преимущество в росте и сильных руках. Она отрывает чужую руку от своего рта и начинает кричать, но рука возвращается обратно раньше, чем ей удается произвести достаточно шума. Я чую кровь. Они с Мари стонут и хрипят. Мари толкает ногой какую-то бутыль, и та разбивается о стену дома. Тут прибегают новые сироты и скручивают женщин.

В том доме живет Бартоломью. Обычно он спит чутко. Надеюсь, он проснулся. Надеюсь, хоть кто-то проснется.

Беллона ждет у главных ворот, а десять работников суетятся и что-то собирают. Хворост. Они собирают хворост, лежащий у домов, и складывают в моей роще, растущей рядом с главными воротами. Они несут женщин к этой роще. Кажется, они собрались меня сжечь, что будет ужасно: ведь ничего страшнее огня не существует! Но что они собираются сделать с женщинами? Гадать больно.

Бартоломью выглядывает из своего дома – его лицо в темноте инфракрасно светится, на руках у него кот. С этого места ему ничего не видно и почти ничего не слышно: тихое царапанье стекловарских когтей по тротуару, потрескивание собираемого хвороста, далекие стоны. Запахи летят в воздухе дальше, чем пыльца. Кот извивается. Бартоломью принюхивается и прислушивается.

– Ох, нет! – шепчет он.

Он понял, что происходит! По-моему, понял. Он отпускает кота, осторожно выскальзывает из дома и пробирается по палисаднику, а потом медленно проходит по другому палисаднику и попадает на улицу – почти так же тихо, как кот, хоть он и не такой ловкий и, наверное, мерзнет в одной только ночной рубахе. Надеюсь, он кого-нибудь разбудит… Сосну! Вот кто нам сейчас нужен.

Стекловары рыщут между домами, прислушиваются у дверей и входят в те дома, где нет жильцов. Обыскав какой-то сарай, они вооружаются косами, ножами, лопатами, веревками и вилами. Из еще одного сарая они берут молотки, пилы и топоры. Оружие люди держат у себя в домах: луки, стрелы, дротики и мачете, – так что оно в руки стекловаров не попадет, но коса или топор тоже опасны. Сироты продолжают обыск, грабят вискозную мастерскую, вынося ножи и сечки для измельчения целлюлозной коры. Другие сироты развлекаются тем, что устрашают Мари и Люсиль, удерживая их своими когтями. Глаза у меня очень близко от них – и я вижу кровь. Мне противно.

Сероглазка и ее семейство начинают шевелиться, а потом и Видеть-Ты. Возможно, попавшие в воздух запахи сообщают им о неприятностях. Видеть-Ты открывает дверь, принюхивается – и будит человека-охранника, который заснул у ее двери, – юного Петра. Он пытается что-то сказать, но она его затыкает и жестами приглашает войти.

– Мы говорить, – бормочет она.

Он озирается, сонный и растерянный. Она хватает его за руку и затаскивает в дом. Дверь закрывается.

Кажется, Бартоломью и правда направился к дому Сосны. Он бежит по улице, оглядываясь, с трудом удерживается от вскрика, когда ушибает обо что-то ноги в одних носках. Бартоломью заворачивает за угол, оказывается у дома Сосны, тихо стучит и тут же входит, шепча:

– Сосна. Это Бартоломью. Тихо. Не шуми.

Он закрывает дверь. Я слышу какой-то разговор, даже восклицания. Сосна будет знать, что делать.

Найденной веревкой сироты связывают Люсиль и Мари в роще, куда притащили хворост, продолжают обыскивать дома. Хворост пугает. Люсиль пытается заговорить, но ей продолжают зажимать рот. Она смотрит на Мари и вопросительно хмыкает. Мари не реагирует, и глаза у нее закрыты, но она дышит. Травмы от когтей светятся теплом. Я пытаюсь перекачать в стволы и листья воду. Надеюсь, что Сосна отреагирует без колебаний. Она ждала этого момента.