Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки - Яков Гордин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разумеется, было и оскорбленное национальное чувство, и яростный патриотизм. Но главным двигателем переворотов было все же не это.
Можно было бы взять за абсолютную основу дворянскую сущность поведения гвардии – защиту классовых интересов. Но этому мешает многое. И, быть может, нагляднее всего ограниченность такого подхода обосновывают поразительные данные, которые приводит Е. В. Анисимов. Анализируя состав гвардейской группы, совершившей переворот в пользу Елизаветы, он пишет:
«Списки показывают, что переворот осуществили 308 гвардейцев. Дворян среди них было всего лишь 54 человека, или 17 %! 137 человек, или 42 %, – выходцы из крестьян, 25 человек – из однодворцев, 24 человека – дети церковников, 24 человека – солдатские дети, 14 человек – бывшие холопы и их дети. Кроме того, в реестрах упомянуты бывшие монастырские служители, казаки, инородцы, посадские и купцы. Всего выходцев из “разных чинов” (кроме дворянства и крестьянства) было 117 человек, или 37 %. Вместе с крестьянами они составляли 83 % (254 человека) общей численности участвовавших в перевороте гвардейцев. Иначе говоря, Елизавета была возведена на престол в основном недворянами».
И далее автор убедительно показывает, что среднее и особенно высшее дворянство вовсе не было заинтересовано в смене Анны Леопольдовны Елизаветой.
Открытие Е. В. Анисимова необыкновенно важно для понимания всей политической ситуации второй половины XVIII века и, в частности, для понимания истинной роли гвардии. Елизавету возвели на престол представители всех слоев и групп российского населения, причем ни один из этих слоев и ни одну из этих групп они уже не представляли. Ни крестьянству, ни купечеству, ни солдатским детям, ни холопам не было нужды рисковать головами, бросаясь в это плохо подготовленное предприятие. В отдельности ни одна из этих групп не была специально заинтересована в Елизавете. Гвардии очень недурно жилось и при Брауншвейгах. Но, собранные вместе, составившие особую автономную группировку – гвардию, эти люди должны были выдвигать Елизавету, дочь Петра, в силу своей особой гвардейской идеологии.
Когда Петр определил преображенцам и семеновцам уникальную роль контролирующей и регулирующей силы, стоящей вне собственно системы управления, он и не думал о подобных последствиях. Но логика процесса поставила гвардию на то место, которое оставалось вакантным после упразднения земских соборов и любого рода представительных учреждений, так или иначе ограничивавших самодержавный произвол, когда он слишком явно вредил интересам страны. Этот «гвардейский парламент», сам принимавший решения и сам же их реализовавший, был, пожалуй, единственным в своем роде явлением в европейской политической истории…
Е. В. Анисимов в отличие от Н. Я. Эйдельмана располагает материал не хронологически, а «смысловыми блоками». Каждая глава – особый аспект царствования. Это придает книге проблемную четкость, но требует от читателя дополнительного усилия для цельного восприятия сюжета, что, впрочем, совершенно закономерно. И если читатель сделает это усилие и охватит духовным взглядом пеструю картину елизаветинской эпохи, то он легко уловит ее коренное противоречие: страстное желание удержать все, как было при отце-основателе – Петре, постоянно противоборствует с пониманием необходимости перемен, развития, реформ, отвечавших требованиям изменившегося исторического времени.
Первой задачей елизаветинского правительства было установление политического баланса, отсутствие которого и погубило предшественников «дщери Петра».
К 40-м годам XVIII века разбуженные Петром социально-общественные силы значительно усложнили политический процесс. Порожденная петровскими реформами и крепнувшая с каждым десятилетием имперская бюрократия, темное и своекорыстное в большинстве своем поместное дворянство, «гвардейские политики» и примыкавшее к ним политически просвещенное дворянское меньшинство, доведенное до отчаяния крестьянство – вот неполный перечень достаточно активных сил, политические устремления которых расходились, иногда – радикально и непримиримо. И это важная составляющая петровского наследия…
Убедительно и подробно показывает Е. В. Анисимов, что первым порывом елизаветинского правительства был порыв «реставраторский» – вернуться назад, к установлениям Петра. Для российских самодержцев это вообще характерный психологический ход. Реставрационный импульс в их сознании был чрезвычайно силен до самого конца.
И то, что делал Павел, было, в свою очередь, истерической реакцией на царствование Екатерины, которую он считал развратительницей государства и исказительницей петровских предначертаний (Екатерина, между тем, во многом развивала идеи елизаветинской политики). Павел пытался вернуть «разболтавшееся» государство и общество к состоянию петровской «регулярности», какой она ему представлялась.
В следующем веке Александр I, взойдя на престол через труп Павла, декларировал реставрацию екатерининских принципов – и это не были пустые слова. А Николай I, встав в резкую оппозицию к александровской и екатерининской политике, воспринял себя прямым продолжателем дела Петра и в некоторых важных моментах солидаризировался с Павлом…
Но параллельно с реставраторскими усилиями, обреченными на неуспех, Елизавета и ее советники внесли в государственное устройство принципиально новые черты. В отличие от режима Анны Иоанновны – Бирона Елизавета пошла по пути рассредоточения власти. На первый взгляд это напоминало петровскую коллегиальность. Но дело обстояло сложнее. В основе петровского принципа коллегиальности лежало не столько желание демократизировать управление, сколько надежда создать еще один способ контроля подданных – в коллегиях все контролировали всех. И в гражданском управлении, и в военном деле практика коллегий и обязательных военных советов не давала в отсутствие царя сосредоточиться слишком большой власти в одних руках. (В присутствии царя военные советы, скажем, теряли смысл – принималось, как правило, решение, предложенное Петром.)
Елизаветинская коллегиальность иного рода. При дворе образовано было «министерское и генералитетское собрание», которое занималось главным образом внешними делами. Небывалые доселе полномочия получил Сенат, который не только обладал законодательной властью и являлся высшей судебной инстанцией, но и назначал губернаторов и всю высшую провинциальную администрацию, т. е. в значительной мере контролировал страну.
Цитированный уже нами исследователь (Я. Зутис), тщательно изучавший данный вопрос, утверждал:
«Елизаветинский Сенат действительно в истории русского государства занимает особое место – он не знает себе предшественника, так как в области внутреннего управления даже Сенат Петра I не достигал подобной самостоятельности»[94].
Историк считает возможным употребить весьма ответственный термин – «сенатский конституционализм елизаветинского царствования». И в самом деле, даже «сильная личность» царствования – Петр Шувалов, несмотря на свое право контролировать Сенат, оказался отнюдь не всесилен.
Эта, конечно же, разумная и обнадеживающая тенденция должна была замирить активную и дальновидную часть дворянства. Эта тенденция должна была уравновесить претензии гвардии на государственную роль: органично включить «гвардейский парламент» в политическую структуру, исключить необходимость постоянного вмешательства этой «вооруженной общественности».
Именно в елизаветинскую эпоху сформировался тот тип русского дворянина, остро сознающего свою ответственность за судьбу страны (а не за благополучие государственного аппарата или своего класса), который дал о себе знать еще в 1730 году в шляхетской конституционной оппозиции и попытался взять власть в 1825-м.
Но параллельно с этой весьма обнадеживающей тенденцией развивалась другая, противоположная по историческому смыслу.
Режим Анны Иоанновны строил свои отношения с дворянством на терроре и подачках. Был отменен петровский указ о майоратах, направленный против дробления имений. Этим удовлетворялись сиюминутные интересы дворянской массы и наносился тяжкий удар по экономическому и политическому будущему дворянства. Ужесточалось крепостное право. И вторая генеральная тенденция елизаветинского царствования оказалась продолжением именно этого ужесточения. Остановившись на полпути в деле рассредоточения власти, не желая допускать активное и просвещенное дворянство к подлинному участию в управлении страной, елизаветинское правительство откупалось крестьянскими головами. Дворянские привилегии стремительно росли не столько за счет самодержавия, сколько за счет крестьянства. Дворяне получили право продавать и покупать крестьян с землей и без земли. Расширилась судебно-полицейская власть помещика над крепостными.
