Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки - Яков Гордин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Причем дуэль необычная. Лунин дважды вынудил Алексея Орлова стрелять в себя, сам – после выстрела противника – стрелял в воздух и давал плохому стрелку Орлову практические советы, чем довел его до истерического бешенства. После второго выстрела секунданты их развели. Михаил Орлов – один из секундантов – сказал потом Лунину: «Я вам обязан жизнью брата».
В отличие от Якубовича, Лунин совершил шаг величайшей осмысленности – рискуя жизнью, он дал будущему шефу жандармов и окружающим жестокий урок уважения к чужому мнению, к независимой мысли.
Независимость – вот, пожалуй, ключевое понятие для размышления о «Письмах из Сибири». Лунин и сам постоянно на том настаивает. Он пишет в 1838 году о своей политической позиции:
«Теперь в официальных бумагах называют меня: государственный преступник, находящийся на поселении. Целая фраза возле моего имени.
В Англии сказали бы: Лунин, член оппозиции. В самом деле, таков мой политический характер. Я не участвовал ни в мятежах, свойственных толпе, ни в заговорах, приличных рабам. Единственное оружие мое – мысль, то в ладу, то в несогласии с движением правительственным, смотря по тому, в ком находит она созвучия, ей отвечающие. Последнего не надо пугаться. Оппозиция есть стихия всякого политического устройства».
«Заговоры, приличные рабам», – это, как справедливо сказано в комментариях, – дворцовые перевороты. Декабристские тайные общества, по Лунину, – подвиг истинно свободных людей, действующих, прежде всего, силой независимого мнения.
Это редко и непривычно в русской жизни. Недаром Радищев мало кем был понят. Николай Тургенев, узнав за границей о событиях на Сенатской площади, в горестном изумлении воскликнул: «Боже, кровь лилась в России за мнения!»
Сказывалась давняя привычка к силовым методам общественной и политической борьбы: придворная интрига, чреватая опалой побежденного, выступление гвардии, ночное убийство… Мнение, высказанное открыто и убежденно, долго казалось чем-то эфемерным. Люди тайных обществ, быть может, первые со всей ясностью оценили реальность превращения гласного мнения в «мнение народное», материальную силу. Но в начале и в основе оказывалось индивидуальное суждение.
Лунин всегда осознавал самоценность независимой мысли с особой остротой. Он записал в 1839 году:
«Как человек я всего лишь бедный изгнанник; как личность политическая я являюсь представителем системы, которую легче упразднить (точнее было бы перевести – подавить, уничтожить. – Я. Г.), чем опровергнуть».
Личность, каково бы ни было бытовое ее положение, сильна своей убежденностью.
А каково было реальное положение личности в Российской империи?
В начале века высокомерно проницательный Сперанский, мечтавший переустроить весь общественный и государственный быт России, оправдывал предстоящую ломку:
«Я хотел бы, чтобы кто-нибудь указал мне, какая разница в отношениях крепостных к их господам и дворян к неограниченному монарху. Разве последний не имеет над дворянами такой же власти, как они над своими рабами? Таким образом, вместо пышного деления русского народа на различные сословия – дворян, купцов, мещан, – я нахожу только два класса: рабов самодержца и рабов земледельцев. Первые свободны только сравнительно с последними; в действительности же в России нет свободных людей, исключая нищих и философов. Отношения, в которые поставлены между собою эти два класса рабов, окончательно уничтожают всякую энергию в русском народе».
Лунин же был из той породы «русских рыцарей», которых никак не устраивало положение раба, свободного лишь сравнительно с еще большими рабами. Он был из тех, кто сознавал: независимость, в пределах справедливых государственных законов, может быть только полной, или же ее нет вовсе. И Лунин последовательно и дерзко осуществлял в своем поведении эту полную независимость – де факто, в то же время как член тайного общества подготовляя ее наступление де юре.
Все известные нам «гвардейские шалости» Лунина – вызов неправедному «порядку». Быть может, самым выразительным в этом отношении поступком Лунина была история с великим князем Константином. В анналах русской дуэли сохранились всего две попытки привести к барьеру представителей августейшей фамилии. В 1822 году член тайного общества капитан Норов, оскорбленный Николаем, при помощи своих товарищей по лейб-егерскому полку попытался заставить великого князя принять вызов. Но задолго до этого молодой кавалергард Лунин поймал на слове Константина, обидевшего в запальчивости офицеров полка и шутливо предложившего дать любому из них сатисфакцию. Хотя дело и закончилось высочайшей шуткой, сам поступок Лунина исполнен серьезнейшего значения. Лунин доказал в очередной раз, что не считает себя ниже тех, кто стоит на самом верху иерархической системы. Это был резкий политический шаг.
В отличие от многих прославленных «шалунов», Лунин был политиком по преимуществу. И сознавал это. В письмах из Сибири он декларирует:
«Политика такая же специальность… как медицина. Бесполезно предаваться ей без призвания, безрассудно быть завлечену в нее. После роли лекаря поневоле самая смешная: политик поневоле».
Он был политик по призванию – сильно и ясно мыслящий.
«Всякий нерешенный вопрос – отклонен ли, рассечен ли он – возникает снова с заботами неожиданными и затруднениями, каких не имел в начале».
Эта формула, столь простая на первый взгляд, на протяжении веков оказывалась непосильной для царей, правителей, министров. Два императора – современники Лунина Александр и Николай – были великими мастерами отклонения, рассечения, отодвигания насущно необходимых решений. И оба царствования кончились катастрофами, предопределившими и дальнейший катастрофический путь страны.
А сегодня разве мы не бьемся над последствиями того же политического дилетантизма?
«…Политика заключается в глубине всех вопросов нравственных, ученых и литературных», – писал Лунин. Он и воспринимал себя прежде всего как политика.
«Факты сильнее слов. В Варшаве я опровергал систему, принятую в делах польских. Меня приговаривают к смерти. Спустя четыре года край возмущен, власть опрокинута, крепости выданы, войска вытурены. В это время держали под замком человека, который предсказывал смятение и мог бы его укротить».
О себе, своих возможностях, своей судьбе Лунин думал и писал в письмах из Сибири много и настойчиво. В судьбе собственной он видел некий эталон общей судьбы своих соратников.
Но Лунин не был бы Луниным, если бы не использовал свое могучее оружие – «единственное мое оружие – мысль», – чтобы объяснить миру, откуда возникла в русской жизни варварская нетерпимость к независимому мнению, к личной свободе и достоинству человека, как сложилась та деспотическая система, которая оттолкнула лучших людей страны, оттеснила их от государственных дел и вынудила объединиться в тайный союз. Предпринимая разбор донесения следственной комиссии, исследуя историю тайных обществ, Лунин не просто сражается за репутацию собственную и своих товарищей, не просто опровергает официозную клевету – в этом случае его сочинения имели бы сегодня чисто академический интерес, ибо мы и так знаем правду, – нет, Лунин обнажает корни, истоки страшной системы, покоящейся на рабстве, опутанной военно-бюрократической паутиной и увенчанной самодержцем, который и сам оказывается рабом системы. «Сверху донизу все рабы».
Для того чтобы в конце 30-х годов позапрошлого века предпринять такое исследование и провести его трезво и последовательно, необходимо было обладать прежде всего полной независимостью мышления. Ибо ради истины приходилось посягать на авторитеты, казалось бы, незыблемые для просвещенного русского человека.
Но прежде о главном зле.
«Ошибки не проходят даром в политике. От повреждения одного корня общественного дерева увядает вся растительность; так от одной неверной ноты разрушается стройность аккорда. Рабство выражается в наших нравах, обычаях и учреждениях. Впечатленные от колыбели примером безусловного повиновения, мы утратили нравственную силу, отличающую человека и составляющую гражданина. Мы не страшимся смерти на поле битвы, но не смеем сказать слова в Государственном совете за справедливость и человечество. Оттого мы лишены светильника рассудительной оппозиции, которая, освещая стези правительства, способствовала бы исполнению его благотворных намерений».
Откуда пошло страшное зло? И тут Лунину – и, как увидим, не ему одному, – пришлось трезво и жестко взглянуть на деятельность первого императора – Петра Великого.
В примечаниях к «Разбору донесения Тайной следственной комиссии», которые, кстати сказать, не менее важны, чем сам «Разбор…», «каторжный мыслитель» без обиняков объяснил связь рабства крестьян со всеобщим политическим порабощением:
