Клуб достопочтенных шлюх - Лева Воробейчик

Но перед тем, как уйти, она заявила о себе. О да, заявила! И пусть она всего лишь надписала на конверте из почтового ящика несколько слов. Пусть она писала карандашом для глаз, так удачно оказавшимся в ее маленькой сумочке. Пусть слова были простые – «я приходила сегодня к нему. Он изменял со мной вам леди» – однако, какой они возымеют эффект, Сьюзи даже и не догадывалась. На короткое мгновение она вновь стала Аннетой – расчетливо бросая конверт поверх остальных писем; кто возьмет его и кто увидит – уже мало ее интересовало. Это была месть, сладкая даже тогда, когда ее почти не видно – рассуждала она, покупая билет до деревушки, где и родилась когда – то. Кто покупал в тот миг билет, а кто рассуждал о сладкой мести? Кто стоял главнее – Аннета или Сьюзи? Неясно; ей даже в голову не пришло спросить саму себя, удовлетворившись или разъярившись ответом.

Дело в том, что шлюхи мало когда занимаются самокопанием.

Митчфилд

1

Зима пришла в Митчфилд спонтанно, даже слишком: сначала был сильный ветер, уносящий зажухлые листья. После – дожди и быстро тающий снег. Всего несколько дней прошло – и городок утонул в одном большом и белоснежном сугробе, похоронившим не только прошедшее, но и настоящее – и никто даже не посмел сказать слово против.

Сьюзан Доус шла по улице, а снег падал на ее темные волосы, приминая и лаская их вьющиеся пряди; ветер же шептал ей такие непристойности, которых отродясь не слышала и Аннета Боунс. Мимо пробежал Марио, повзрослевший сын ее итальянца – соседа, а лицо его являло ту беззаботную детскую радость, которую уже не встретишь на лице его сверстников из городков побольше. Он блестел, нет, сиял – и сияние его улыбки распространялось на все кругом, даруя краски ужасающе серому миру, вдохновляя его на новые свершения и уж точно отдаляющие его конец.

Митчфилд был мал, невелик, знаком в каждом сантиметре своего пространства; оттого – то Сьюзи и вздыхала, словно старуха – слишком со многим ей пришлось попрощаться, уехав оттуда в свои семнадцать лет.

Митчфилд был раем, богом и двенадцатью апостолами, перемешанными в одном флаконе – и оттого так щемил ее сердце каждый раз, стоило ей только о нем подумать. О площади виконта Беррского, например – той, на которой она стояла и дышала выхлопными газами малолитражек, или же о католическом соборе, который чета Доусов посещала каждое воскресение. Проповедник Кристенсен говорил о Боге и о смирении в делах, о величии Господа нашего и о войнах, неугодных ему – а Сьюзи, находясь там, отчего – то скучала, отчего – то ее сердце томилось и искало приключений, сокрытых во тьме больших городов – и, не даст мне соврать никто из моих читателей, оно нашло их в большей мере, чем способно было принять.

Сьюзан Доус чуть не заплакала, выйдя из автобуса. В душе защемило что – то, что – то подсказало ей: «Ты там, где должна быть, дорогая. Это твой дом. Твой Митчфилд». Впервые за долгое время ей не хотелось ничего искать. Ничего и никого. Впервые ей захотелось сжечь свой чертов Список.

Аннета Боунс осталась в Спрингтауне, там, где осталась на распутье между Списком и Клубом. Сьюзи Доус, отсутствующая два года, пропадавшая и дремлющая внутри, наконец – то вернулась домой.

Ее узнали сразу же. Стоило ей только выйти, как женщина на вокзале воскликнула:

– Сьюзи? Сьюзан Доус?! Это правда ты? Глазам своим не верю!

И она действительно не верила. Потому что из Митчфилда уезжал совсем другой человек. Сьюзи родилась здесь, прожила до семнадцати лет. После был Майк – Мик – Митч. Потом была черная коробка, ссора, и спешное собирание сумки с вещами, сдобренного лошадиной дозой мольбы и слез. Потом с ней случилась Аннета Боунс. И вот, спустя долгое время – она возвращается домой, инкогнито – не оповещая никого, не делая из этого шумихи; отчего – то люди всегда словно бы ищут застарелых встреч: так вот случилось и с ней.

– Боже, как переживали твои родители, дорогая! – верещала грузная женщина, размахивая толстенькими ручками. – Сначала переживали, а потом как будто бы забыли – но учти, я этого никогда тебе не говорила, хоу!

Сьюзен нравилось слово «хоу», служившем в Митчфилде чем – то вроде общеупотребительного «да» – она даже использовала его какое – то время. Аннете, правда, оно не нравилось – но и черт с ней, верно? Ведь рассказ не о ней. Так что «хоухоухоуХОУ», Аннета Боунс, раздражайся сколько захочешь! Раздражайся – ведь тебя здесь больше нет. Ты осталась там, за въездом в город, и тревоги наряду с проблемами твоими не интересуют нас до поры до времени.

– Мисс Дорм, это вы? Ох, как я рада! – пересилив себя, закричала Сьюзи, бросаясь навстречу необъятной женщине с рыжими волосами. Раньше она даже дружила с ее дочерью, поэтому раз она начинала ломать комедию, то ей приходилось идти до самого конца. – Как у вас дела? Что у вас нового? Я так скучала, так скучала! – наперебой говорила она, пока лицо ее освещала детская улыбка. Фальшивая, неискренняя – но детская, знаете ли.

– Сьюзи, ох, Сьюзи, – приговаривала Кэсси Дорм, приглаживая ее волосы на своих плечах. Ее сумки стояли рядом – и любой воришка мог бы запросто убежать с ними, но, к счастью, в Митчфилде такое было редкостью. – Ты… ты так изменилась, кроха! Ты уже не та простушка из окраины вроде нашей, хоу, уверяю! Уже настоящей женщиной стала, кроха Сьюзи Доус! Ты… поверить не могу, что ты вернулась! Нагулялась, верно? Меня не проведешь, хоу, по глазам вижу…

Про себя Сьюзи подумала мрачно, что толика истины была в словах Кэсси Дорм. «Нагулялась». Как мало и как много в этом слове, что вырвалось из ее необъятного рта. Она бы готова была произвести необходимый расчет и анализ того, как сильно это слово отображало ее суть; почти уже начала, как Кэсси прервала наклевывающуюся меж ними паузу. Она молча улыбалась и кивала головой, ожидая ответа от Сьюзи – но та, без особого сожаления, прослушала заданный ей вопрос. Но Кэсси не отчаялась.

– Н… нда, хорошо. Ты… так похорошела! Наверняка твои родители удивились, когда…

– Нет, мисс Дорм, я только с автобуса и они пока…

– Как? – изменилась в лице Кэсси. Толстая рябь ее кожи даже содрогнулось, когда она удивленно распахнула глаза. – Еще нет?! Тогда беги домой, хоу, беги домой, дурочка! – отстранила ее Кэсси, грозно заглянув ей в лицо. – И расцелуй своих родителей тут же, как увидишь – могу поклясться, что они ждут этого уже который год!

К своему великому удивлению, Сьюз улыбнулась. Она стояла и улыбалась этой женщине, престарелой и толстой, в некоторых местах даже отвратительно толстой – но улыбка ее была честна даже перед самой собой. Она ни за что бы не поверила в это раньше – но именно в тот миг она поняла, что любила ее – любила так, как и всех соседей, родных и знакомых, тех, с кем она вместе росла и тех, на кого так старалась стать похожей во времена ее беззаботной юности! И пусть ей было всего девятнадцать – но мир уже был разделен на этапы и секции, где Митчфилд был не только точкой отсчета – но и чем – то с отливом счастья и щемящей ее сердце грусти, тем, о чем многие предпочитают забыть. Митчфилд был ее домом – всего лишь домом.

Она удивлялась своему противоречию. Встретив эту женщину, старую, безобразную, она хотела поскорее от нее избавиться. Но то ли особая митчфилдская атмосфера, то ли солнце, показавшее всего на мгновение свой ослепительный луч, сыграли роль – ей отчего – то захотелось никуда не уходить с этого места. После двух лет случайности и порока, после грязных мотелей и ослепляющих в ночи фар ей наконец – то улыбнулась удачи. Теплота была повсюду – в объятиях, взглядах, оханьях и аханьях этой женщины; а ведь прошло всего только с полчаса после ее приезда. Это было схоже с мнимой сентиментальностью, на поверку оказавшимся настоящим чувством; пусть и сокрыто оно было тем глубже, чем считала она, забывая привычные для взора снежные поля.

– Рада была повидать тебя, Сьюзи! – улыбалась мисс Дорм, пока Сьюзан стояла и почти даже смущалась. – Твои родители будут так рады тебя увидеть, так рады! Твоя мать только и говорит, что о тебе, хоу, говорит… и вот ты здесь! И я говорила и думала, и твои друзья – Мела вообще часами тебя вспоминает, хоу! Вы ведь были такими подругами, что…

– Самыми лучшими! – улыбнулась Сьюзи, немного покривив душой. Мела Дорм была жадной и завистливой девочкой – еще более одинокая в то время, чем сама Сьюз, однако хорошая. Открытая. Честная во всем, кроме самоанализа. Но нельзя же об этом говорить ее матери? Впрочем, от этой маленькой лжи никому не стало хуже. Просиявшие глаза Кэсси говорили то же самое. – Я обязательно зайду к вам, принесу свои…

– Глупышка, зайди – ка сначала домой, хоу, – весело произнесла Кэсси Дорм. – а не то я не пущу тебя за порог! – и, раскинув руки, чуть ли не набросилась на нее, расцеловывая ее в щеки.

А, попрощавшись, Сьюзан Доус отправилась домой.

Зима подкралась в Митчфилд незаметно. Хлопья снега падали с неба, шелестящий пепел и скорбь былой синевы, пока девушка из большого города шаркала ногами навстречу нарастающему под вечер ветру. В ее мыслях больше не было лета и лугов, Клуба и Списка, 38 ее бывших и еще с десяток возможных новых, Аннеты Боунс и торжества бесклубной шлюхи в поисках сокровенного, того, за что можно было зацепиться. Вспоминала ли она о доме за те годы, что провела в Спрингтауне? Нет. Лишь суматоха и пыль, пороки и сон, перетекающий в разноцветную явь. В ее мыслях не было ничего – ни планов, ни расчета, ни хитроумно запланированной пьесы, которую бы она разыгрывала перед людьми. Ничего. Лишь умиротворение – да белые хлопья, падающие на ее улыбающееся лицо.