Клуб достопочтенных шлюх - Лева Воробейчик

Аннета устало пыталась вставить хоть одно слово. Чутье подсказывало ей, что она слишком заигралась – так банально она прокололась, так беспомощно придумывала отговорки! Нет, это же надо – сказать Нику, что она уже списалась с бывшим и все решила; после же оставила телефон на самом видном месте. Естественно, из банка пришло сообщение – на имя, мать ее, Сьюзан Доус. Вот он и взъелся, идиот – не смог смириться с тем, что она не назвала ему своего настоящего имени.

– Как, Боже, как? – схватился за голову Ник, закатив глаза. Лицо его налилось кровью – кричал он уже как с полчаса. – За что мне все это? Ты врываешься ко мне в жизнь, заплаканная, обиженная; ты жалуешься мне на своего парня, что обидел тебя и выгнал – и черт меня дери, если бы я не убил его, особенно после той ночи. Но ты! Ты запрещаешь – и отнекиваешься, когда я предлагаю тебе это, с трудом соглашаешься остаться у меня на время, по вечерам я слышу твои всхлипы. Ты! Ты говоришь мне, как тебе повезло, как ты забываешь его, как ты… к черту. Знаешь, что я пережил? Как трудно было мне?! Да я зацепился за тебя! А теперь вот узнаю, что все это ложь – все, начиная от твоего паршивого выдуманного имени.

– А ты не думал, что у меня были на то причины, Ник? – стараясь казаться взволнованной, спросила наконец Сьюзи, которая еще час назад преспокойно была Аннетой. – Не думал, что я просто выдумала себе новую жизнь? Чтобы быть с тем, кто…

– Хватит, Боже, что же ты несешь? – закричав еще громче. Сьюзи заметила, что в глазах его стояли слезы. – Ты, ты… шлюха, вот ты кто. Тебе негде жить и нечего есть. Увидела меня – да придумала все за секунду, наверное, или дольше – плевать! Кричу тут уже сколько – хоть бы бровью повела! Но нет, нет, куда тебе, жалкой – все смотришь да анализируешь меня, думаешь, как бы выкрутиться… не выйдет! Я не хочу тебя видеть больше, не хочу, ты,…

Он не начал плакать, нет; по природе своей он был сильным человеком. Но тут Сьюзи применила свое самое страшное оружие – слезы и эмоциональность. Она закричала, нет, завыла – упала на колени, обхватив его ноги. Тараторила извинения. Говорила, как он неправ – что имя она поменяла действительно лишь потому, что хотела начать сначала. Что никакая она не шлюха, что не использует его и даже немножко любит; клялась и божилась всеми мыслимыми богами, что он неправ, и что ей было ужасно не по себе, от того, что она сразу ему не открылась. Тушь текла по ее красивому лицу, синие, холодные глаза являли собой переплетение цветов – красные прожилки, воспаленные белки. Лицо немного опухло и исказилось. Незаметные прежде морщины появились в уголках губ. Она умоляла, шептала, хватала его руки и целовала, умоляя, умоляя, умоляя… пока своими эмоциями она наконец не подмяла его.

Он смягчился и поверил ей – снова, поцеловав ее в лоб. Отправившись на кухню, они сидели молча, обжигаясь и размышляя, что им делать дальше. Точнее, размышлял только один – Сьюзи знала, как все будет теперь.

Им не спалось. Открывшаяся «правда» о Сьюзи Доус расставила все по своим местам; так ему казалось. Разумеется, он не выдержал тяжести откровения – все подчистую выдал о своей жене, разводе и Клубе достопочтенных шлюх.

История была не такой интересной; банальность в ней перемежалась домыслами и слухами, что, впрочем, никак не мешало Нику говорить почти всю ночь. Нет смысла приводить ее целиком: за всю ночь он почти ничего и не сказал; для Сьюзи же он открыл удивительный мир тайны, мир порока, тот мир, в который ей захотелось попасть. По его словам, он прожил с женой целых два года – ничего не предвещало беды. Их отношения были идеальны, пока однажды он не нашел письмо на охладевшей стороне постели. Что в нем было сказано, он так и не рассказал – важным было лишь то, что его Дороти ушла в некий Клуб достопочтенных шлюх.

Это многое объясняло – то, как он покраснел и задрожал, называя этим нечестивым словом Сьюзи. Объясняло и то, почему он так хотел помочь бедняжке – наверное, его сердце медленно пожирал огонь. Кто их, этих мужчин, разберет? Нас интересует другое – то, как Сьюзи слушала его историю. Вполуха, но только услышав о загадочном месте, живо обрела потерянный где – то к половине второго ночи интерес.

Но почему, могут спросить меня читатели, она так заинтересовалась местом, будто бы сошедшим с пожелтевших страниц книг? Дело было даже проще, чем могло показаться вначале – она была слишком наивно, слишком невинно юна. Ей импонировало самое осознание чего – то, попросту не укладывающегося в привычный размер данной ей жизни; говоря проще, она не ожидала узнать об этом месте – этого не было даже в самых смелых ее фантазиях; а с фантазией у нее, к слову, все было в очень даже полном порядке.

Сам Клуб, чем бы он ни был, являлся пережитком прошлого. Из истории она знала, ну, или думала, что знала, что классический джентльменский клуб являл собой место встречи людей, если и не великих, то в этом величии заинтересованных как минимум. Она где – то вычитала в детстве, что клубы и только они способствовали возникновению многих предприятий, авантюр, волевых решений; в клуб был вхож не каждый и, если уж он там появлялся, то просто обязан был как минимум не ударить в грязь лицом. И вот она слышит про некий клуб шлюх. Нет, дело не в том, что эти самые клубы устарели – по телевизору она недавно посмотрела интересную передачу, где рассказывали о открытии нового. Но безо всяких шлюх. В принципе без женщин – это было несправедливо, но понятно, даже человеку юному и наивному, что моя Сьюзи Доус.

Она видела, как все меняется. Клубы возрождались, один безумнее другого – а участники, сидя за столиками, покуривая и читая газеты – были настоящей элитой утратившего ценности современного общества потребления. Чем – то вроде элиты; нет, все же не ей. Ведь туда были вхожи лишь одни мужчины – сильные да слабые, молодые да старые, утратившие веру и только что начинавшие жить. Было ли это справедливо? Разумеется, нет. Но она отчасти понимала – уже в девятнадцать! – почему женщинам туда вход был заказан.

Это была великая тайна мужского рода, в которую почему – то их не хотели посвящать до поры до времени. Женщины лгали. Обманывали. Отдавались направо и налево, только учуяв выгоду – и потому были неблагонадежными членами. А мужчины, пусть даже из самых низов, были богами нового мира – и вершили свои судьбы, выпуская в воздух клубы дыма. Это было каким – то невероятным правилом; невероятным оттого, что это почему – то работало.

Но Клуб достопочтенных шлюх, по словам Ника, был другим. Он не знал что это за место – но пытался наводить какие – то скупые справки. Непонятно от кого узнал, что он находится где – то в Спрингтауне. Узнал, что туда были вхожи только женщины; сама Дороти, его бывшая, писала, что «встретила удивительную женщину, которая изменила ее жизнь». Прописала в постскриптуме, что очень его любит, но жаждет другого; хочет учиться жить, как живут обитатели тех загадочных мест. Вот и все, что было сказано в том непонятном письме.

Ник как раз говорил что – то про бумаги, что пришли ему на следующий день по почте от адвоката; но Сьюзан уже вовсю занялась своими же мыслями. Клуб достопочтенных шлюх. Клуб шлюх; почетный член клуба шлюх. Слова сами перекатывались у нее в голове – и повторив это раз эдак с тридцать, они уже не были чужими. Засыпая под утро, она уже точно знала, что нужно делать.

***

Наутро она попросила Ника сходить в магазин за молоком, состроив ему милую мордашку, обильно приправленную ароматной специей синевы своих глаз; позже он будет вспоминать их даже дольше, чем он вспоминал Дороти, безобразно сбежавшую в холод нового, солнечного утра. Он оделся и вышел; его не было около часа – задумавшись, он решил купить Сьюзи так же и цветов, проникшись тем, как честно она вчера рассказала свою историю про своего бывшего. Эх, мужчины! Он мог бы задать себе кучу вопросов. Посмотреть на нее с другой, непривычной для его глаз стороны; однако, он не стал этого делать. В глубине души он доверился ей, излив свою белую душу – и потому его разочарование чуть не уничтожило в нем все то, что он так долго строил.

Ей хватило часа за глаза. Она улыбнулась своей известной в определенных кругах полуулыбкой и написала ему прощальное письмо. Ну, как письмо – просто два слова на кусочке бумаги, – а маленькое пятнышко кофе в уголке словно бы ставило необходимую точку. Никаких запятых – только точки, или многоточия, обязательно предшествующие окончанию таких нужных фраз.

На листке было написано всего два слова – «Ты идиот». Без постскриптумов и объяснений, без торжественно звучащих высокопарных фраз. Не лирика, не реализм – действительность, та, о которой теперь не пишут; сама бы Бронте со своими зарисовками не написала бы лучше. Всего два слова – но сколько смысла! Ведь Сьюзи не думала, зачеркивая фразы и прибегая к перекрестному или же кольцевому оформлению; наитие в ее случае было ее главным козырем. Она умела в двух словах унизить так, как другие не умели и в двух тысячах; простота гармонировала с уверенностью и зачатками разума; однако, значение слова «гармонировала» она бы объяснить так, наверное, и не смогла.