Шпага испанского типа (сборник) - Г. Мишаков

Он не удержался, повернул голову в её сторону. Женщина с готовностью спросила:

– Ещё?

– Не – е, спасибо! – замотал он головой, угнувшись над тарелкой.

Сквозь переборку из столовой команды доносились удары костей домино, разгорячённые голоса, мат.

– Они все пьяные, – глухо произнёс он, словно говоря: «Они все умерли».

– Сам-то не пей! – сказала женщина строго, совсем так, как заклинала его мать.

– Я? Я не пью! – заговорил он с жаром. – Я вообще не буду пить! А отец говорит, будешь! Я, говорит, тоже думал, как ты. Ты, говорит, жизни не знаешь! – всё больше возбуждался юноша. – Потом поймёшь, говорит, что отец был прав, а отца уже не будет… Он, когда напьётся, ругается, говорит, я вам, сволочам, всё создал, а вы меня ненавидите!

– Я с ним подрался! – голос юноши дрогнул. – Он был пьяный, приставал к матери. Я набил ему морду… До крови! – он посмотрел на женщину, как будто признался ей в чём-то постыдном.

– Я хотел, чтоб он не трепал нервы матери! – поспешил он оправдаться. – Он кричал, я тебя проклинаю, у меня больше нет сына! Я тебя кормлю, одеваю, а ты на меня руку поднял! Значит, если он отец, то ему всё можно, да?

Забытая тарелка поползла по столу, повариха подхватила её.

– Ну и правильно сделал, что за мать заступился! – её глаза сверкнули гневом. Она подала компот и стояла рядом, глядя на него сверху вниз.

– Ты школу-то окончил?

– Я буду учиться! – вновь с жаром заверил юноша. – После армии пойду в мореходное. А когда в армию, меня должны взять на флот!

Послышался противный скрежет металла по бетону, ноги ощутили дрожь – «Волочаевск» боднул причал. Женщина ухватилась за стол.

– Тайфун! – произнесла она тревожно-ласково, словно успокаивая готовую броситься с оба к у.

В столовой спорили, можно ли показывать кино. Днём с рефрижератора дали посмотреть новый фильм и многие хотели увидеть его сейчас. Радист, а по совместительству киномеханик, утверждал, что такая качка и сорвёт со стола аппарат и порвёт плёнку. Над ним нависал подвыпивший жилистый такелажник в расхристанной рубахе и линялом трико. Словно не слыша доводов, он требовал немедленного показа. Его сузившиеся глаза и пена в углах рта не сулили ничего хорошего. Масла в огонь подливал один из матросов, видевший фильм во Владивостоке. «Хороший фильм! – говорил он словно сам с собой, – Хороший». И загадочно улыбаясь, добавлял восхищённо: «Землетрясение! Всё горит, взрывается, а самолёт, пассажирский, взлетает! Но баба у него стерва!»

– Товарищи! – вдруг раздался отчётливый голос. – Товарищи, я могу вам спеть песню из хорошей кинокартины про лётчиков. Очень сильная картина, товарищи.

От неожиданности наступила тишина.

– Серёга, спой про море! – хрипло попросил кто-то из того же тёмного угла.

– Сейчас – сейчас, – скороговоркой ответил первый голос и начал объявленную песню.

В далёкий край товарищ улетает,Родные ветры вслед за ним летят.Любимый город в синей дымке тает.

Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд, – человек пел так, что, казалось, завели старую пластинку. Только не было музыки и это озадачивало, усиливало ощущение странности происходящего. Качался, что-то соображая, такелажник. Доминошники замерли, уставившись на певца, держа перед собой зажатые в ладони кости. Пользуясь заминкой, радист закрыл ящик с аппаратом и убрал его с глаз долой.

– Серёга, про море! – попросил тот же терпеливый голос, когда певец смолк.

Певец откашлялся, потрогал горло, воротничок на худой шее, узкий галстук, оправил пиджак, пригладил волосы.

– Товарищи, – начал он торжественно, – для моего старого друга, моряка, бывшего капитана…

– Серёга, не надо! – виновато попросил тот.

– …Я спою старинную матросскую песню «Раскинулось море широко».

Раскинулось море широко,И волны бушуют вдали…

А волны бушевали рядом, всё яростнее накатывались на судно. Вновь прошёл скрежет. В дверях появился второй штурман, глянул на происходящее вопросительно – пренебрежительно, отдал какое-то приказание и вышел. Вслед за ним нехотя поднялись двое.

Товарищ, я вахту не в силах стоять,Сказал кочегар кочегару…

– А тогда ведь не было никакого кондишн, духота, – прокомментировал певец.

Огни в моих топках давно не горят,Котлы не дают больше пару.Товарищ ушёл. Лопату схватил,Собравшись с последнею силой,Дверь топки привычным толчком отворил,И пламя его озарило…

– Мой друг начинал тоже на угольном. Он прошёл войну, тонул…

– Серёга, не надо!

На палубу вышел, дыханья уж нет,Сознанье его помутилось.Увидел на миг ослепительный свет,Упал, сердце больше не билось…

Среди сидящих за столом юноша увидел Василия. Крепко сцепив пальцы в один большой кулак, он, казалось, весь превратился в слух…

К ногам привязали ему колосник,Простынкою труп обернули.Пришёл корабельный священник старик,И слёзы у многих блеснули.Напрасно старушка ждёт сына домой,Ей скажут, она зарыдает.А волны бегут от винта за кормой,И след их вдали пропадает.

Певец умолк, а тишину нарушали только шум ветра и хлюпанье воды. Люди как будто не хотели ломать объединяющую их тишину. Певец, собрав вместе длинные тонкие пальцы одной руки, тёр ими поверх пальцев другой. Зябкая дрожь передёрнула его плечи.

– Братва! – заорал кто-то из ближних к нему. – Водка ещё осталась у кого? Артисту, для согрева?

Словно по команде все задвигались, закряхтели, зашумели. Певец смущённо кашлянул в кулак.

– Ну разве маленькую рюмочку, – он слегка развёл два пальца, большой и указательный.

– Братва! Ну? – всё тот же горячий голос. Наконец, блеснула бутылка, зачавкал гранёный стакан.

– Нет – нет, товарищи… Только рюмочку! И моему другу…

Василий двигал кадыком, щурил заблестевшие глаза.

– Пошли, Вить, ко мне, – сказал он отсыревшим голосом. В каюте он раскрыл рундук, переложил там что-то, а потом вынул аккуратно сложенную тельняшку в белых и голубых полосках.

– Тебе должна быть в самый раз, – сказал он, протягивая её юноше. Тот стоял в счастливой растерянности, не решаясь взять подарок.

– Бери – бери, – подбодрил его Василий. – Я ещё раздобуду у погранцов.

Он снова наклонился к рундуку, потянул там какой-то ремень. Что-то пискнуло, в руках Василия оказалась гармонь зелёного перламутра. Он надел на плечо ремень, присел на край койки, расстегнул меха. Скулы его обтянулись, глаза немигающее уставились в одну точку. Гармонь отчётливо заговорила «Раскинулось море широко»…

– Мать у меня молодая была весёлая, петь любила. Да и сейчас ещё… Отец играть не умел. Лет десять мне было, пошла на базар, купила гармошку. Давай, говорит, учись, сынок… Э-х-х! – Василий рванул меха, гармонь заиграла залихватские страдания. Сосед, спавший на верхней койке, продрал глаза и смотрел, не веря.

– Ну, Васька, ты даёшь! Сколько живу с тобой, не знал, что ты гармонист!

– Сколько живёшь! – хмыкнул Василий. – Всю жизнь, что ль живёшь!

Он заиграл «Русского». Сокаютник лежал на боку, подперев голову кулаком, восхищённо слушая гармонь. Взгляд юноши также был полон восхищения, любви, благодарности.

Возбуждённый игрой, Василий сдвинул меха, наклонившись, дохнул с горечью:

– Эх, разве я сейчас играл! Та – ак… Вот когда, бывало, на гулянках она рядом сидит, тогда я всего себя выкладывал, всю душу!

В дыхании Василия юноша уловил запах водки.

– Ты думаешь, я из – за денег мотаюсь по воде? Да почти всё проходит, пропивается!

Он вновь шумно выдохнул, положил гармонь на койку. Встал, нашёл курево, снял с вешалки плащ.

Юноша вышел вслед за Василием. Постояв в нерешительности, направился в свою каюту. Тельняшку он спрятал за пазуху. У стенда около красного уголка стояли двое. В высоком прямом человеке в плаще он узнал певца. Рядом с ним стоял коренастый человек в чёрном кителе и морской фуражке. Проходя здесь, он всегда задерживался, иногда подолгу разглядывая сквозь пыльное стекло выцветшую карту мира с пунктиром кругосветного похода «Волочаевска» двадцатилетней давности. Да, знавал «Волочаевск» лучшие времена! Этот маршрут он выучил наизусть и когда произносил, беззвучно шевеля губами, «Гавана, Босфор, Дарданеллы, Малаккский пролив» щипало в носу, по спине пробегали мурашки. Он старался представить, как эта палуба, эти надстройки могли видеть и Гавану, и Босфор, и Дарданеллы, и весь мир.

– Ох, и потрепало нас в Карибском! – услышал он хрипловатый голос человека в кителе. – Я тогда ещё старпомом был… Мы-то думали, в самом деле, везём станки. Капитан, может, знал. Говорят, чуть до войны не дошло! А теперь нас обоих на гвозди!