Шпага испанского типа (сборник) - Г. Мишаков

Пошатнувшись, человек ухватился за поручень. Палуба ворочалась, стоять было трудно, неуютно, холодно. Человек молчал, по-видимому, вновь переживая прилив обиды. Подождав, юноша двинулся прочь.

В этот момент ветер прорвал в тучах дыру, и красное закатное солнце озарило Зарубино. Неестественно резко высветились коробки многоэтажек на круче сопки. Сердце за щемило от их непрочности, ветер, казалось, вот – вот опрокинет их в море. На краю обрыва высветилась женщина – ветер рвал подол её платья, трепал полы плаща. Она вышла по каким-то делам и застыла, зачарованная бурей.

В их каюте горел свет, висел табачный дым, бросался в глаза общий беспорядок. Чувствовалось, что отсюда только что вышли. Юноша бережно вынул из – за пазухи жёлтую коробку с лекарством, сунул себе под подушку. Опять представил изумлённого и счастливого Анатолия, захотелось, чтобы этот момент наступил скорее.

На грязной палубе, между койкой и столиком с недопитой бутылкой и остатками закуски страницами вниз валялась раскрытая книга. С негодованием он узнал «Тружеников моря», поднял, ладонью смахнул сор, расправил страницы. Машинально прочитал: «По цветам, которые Дерюшетта собирала и нюхала, Жильят угадал её любимые за па хи. Б ол ьше всег о ей нрави лся аромат вьюнка, потом гвоздики, потом жимолости, потом жасмина. Роза была на пятом месте. Лилиями она любовалась, но их не нюхала. Жильят составил представление о Дерюшете по аромату этих цветов…»

За спиной громыхнула дверь, послышалась возня. Юноша обернулся, выхватил знакомое лицо Анатолия, и уже хотел обрадоваться, если б не его чужие остекленелые глаза, в которых, после того, как он разглядел юношу, появилось выражение враждебного неудовольствия. Анатолий по – хозяйски, точно вносил в дом купленную вещь, подталкивал вперёд женщину выше и моложе себя. За Анатолием в коридоре пьяно ухмылялся Морозов. Он тоже увидел юношу, и в его осоловелых глазах вспыхнуло любопытство.

Женщина нетвёрдо сделала шаг вперёд, на её лице застыла ни к кому не относящаяся улыбка. Она была накрашена, нескладна, волосы зачёсаны наверх, скреплены заколками в сложную причёску. По её замедленным движениям и забытой улыбке он понял, что она пьяна. Палуба, накреняясь, взметнулась вверх, толкнула женщину вглубь каюты. Она выбросила вперёд руки, одной из которых до того придерживала на груди полы халатика, некрепко соединённые пояском. От резкого движения кокетливое одеяние разошлось почти до самого низа, открыв красный кружевной лифчик, напрягшийся живот, резинку красных трусов. Она падала прямо на юношу. Выражение её лица изменилось на испуганно – стыдливое. Он мог бы поддержать её, но уклонился, словно боясь обжечься. В последний момент она ухватилась за поручень верхней койки и упала на постель Морозова, обдав юношу волной, в которой он почувствовал и запах духов, и тепло её тела. Ничего не видя перед собой, он метнулся из каюты.

В машинном вновь привычно молотил дизель – генератор. Никого не встретив, он пробрался на затерянное среди механизмов излюбленное место Петра Дёмина – укрепленное на подставках двухместное пружинное сидение. Прижался спиной к тёплой трубе, подтянул колени, обхватил их руками, закрыл глаза. Снова увидел накрашенные щёки женщины, виноватый взгляд, худое тело. Почему она пошла с Анатолием? Ему не приходило в голову, что хромой и седой, он мог представлять интерес для женщин и сам интересоваться ими. Виделось его потное лицо, враждебность в глазах, насмешливо – любопытный взгляд Морозова, грязная, ставшая чужой каюта. Вспомнил утренний окрик пьяного на дороге и вдруг почувствовал острую горечь одиночества. О, если б его полюбила женщина, он бы носил её на руках, прижимал к себе и баюкал!

Посмотрел на наручные часы. Вспомнилось, как в седьмом классе отец повёл его в магазин и купил эти часы на заработанные сверхурочно деньги. Впервые за последнее время подумал, как далёк и недосягаем дом, откуда он так хотел уехать – ему казалось, настоящая жизнь не может быть дома, а только где-то далеко – далеко! Он так и остался бы в тёплом чреве машинного, если б не опасение пропустить тайфун.

Он ещё не привык ходить по танцующей палубе, приходилось останавливаться, держась за перила узкого коридора, выжидать, чтобы попасть в такт. Сквозь открытую дверь котельного отделения неожиданно увидел Морозова. Хотя вахта была не его, он возлежал на топчане лицом ко входу. Заложив руки за голову, в синей майке, смотрел человеком, который хорошо устроился в жизни.

– Заходи, погрейся, Витёк! – приветливо позвал он. Юноша переступил комингс, увидел молодого напарника Морозова по отделению. Мускулистый, в новом обтягивающем полукомбинезоне, расставив ноги, тот как влитой стоял на зыбкой палубе. Руки в карманах, в зубах сигарета.

– Куда убежал-то, дурачок! – хохотнул Морозов. – И тебе б досталось! Баба пьяная – передок чужой! – он осклабился в сторону напарника. – А Анатоль Батькович-то подкачал! Давно не тренировался! – оба загоготали.

Юноша, поняв, что Морозов не шутит, замер у входа. Его лицо потемнело. Казалось, он силится что-то сказать. Круто развернулся, так и не найдя слов.

– А чего ж, – услышал он за спиной, – я в его годы давно уж… Была у нас в деревне баба, все с неё начинали…

Когда открыл дверь наружу, ветер вырвал её из рук, у дарил о переборку. Сам он едва устоял на ногах. Ветер гудел мощно и ровно. Вибрировали снасти, мелко дрожала надстройка. В нечётком от дождя свете прожекторов увидел на палубе несколько пригнувшихся силуэтов людей в плащах. Они что-то крепили. Видно было, что работа стоит им больших усилий. Хорошо бы, чтоб тайфун не кончился до утра, чтоб он смог его разглядеть как следует! Сейчас берег терялся в клубящейся черноте. Смутно виделись очертания портовых кранов с поникшими, развёрнутыми по ветру стрелами. Казалось, они покорно ждут своей участи. Со стороны складов донёсся грохот падающего железного листа.

– Ещё один сорвало! – услышал он сзади. Это студенты из стройотряда высунулись посмотреть, что происходит с их объектом.

– Разошлась старушка Эллис! – беззаботно произнёс другой голос. – Славный тайфунчик!

«Эллис», – повторил он про себя, ещё раз удивившись всезнайству московских студентов.

Вслед за студентами он вернулся внутрь. Из отданного им красного уголка слышалась гитара. Он пристроился недалеко от входа.

Которое лето пылают станицы,Нас благословляет Россия – страна.Не падайте духом поручик Голицын,Корнет Оболенский, седлайте коня, – пел гитарист, блестя шариками чёрных глаз. Рядом с гитаристом вращал стриженой головой здоровенный детина в тельняшке – из команды «Волочаевска». Лбом он едва не упирался в деку гитары. От переполнявших чувств детина скрипел зубами.

Гитарист раскурил потухшую сигарету, подкрутил винты, взял на пробу два – три аккорда. Затянулся ещё раз, аккуратно положил окурок и начал свою коронную:

Ни страны, ни погоста,Не хочу выбирать,На Васильевский остров,Я вернусь умирать…

Голова детины насторожённо замерла.

Свой фасад тёмно – синийИ впотьмах я найду.Среди замерших линийНа асфальт упаду.

Фигура в тельняшке вдруг распрямилась, став громадной, и пошла, не разбирая дороги, наталкиваясь на одного, на другого.

– Я питерянин! Я не питерский, я питерянин! – вопил он сквозь пьяные всхлипы, брызгал слюной.

…Словно девочки – сёстрыИз непрожитых лет,Убегая на остров,Машут мальчикам вслед,Машут – машут им вслед.

– Витя! – позвал женский голос. Он не сразу догадался, что зовут его. – Витя!

Он узнал симпатичную повариху и удивился, что она обращается к нему. До этого он ни разу не разговаривал с ней, и никогда не решился бы заговорить первым. Только издали, исподтишка, смотрел на неё, когда был уверен, что она не заметит. Кольцо на правой руке делало её вообще недосягаемой.

– Ты ведь не ужинал? – спросила она.

– Д-да, то есть нет… – заторопился он, смутившись собственного многословия. При мысли о пище, желудок задёргался в голодных конвульсиях.

– Пошли! – приказала повариха, и первая пошла к выходу. Качка не мешала ей идти уверенно. Свободная вязаная кофта на плечах, джинсы, белые носочки, тапочки – шлёпанцы с помпончиками делали её изящной и домашней. Она провела его прямо на камбуз.

Он торопливо глотал рыбный суп, не смея поднять глаза на женщину, с готовностью добавлявшей ему очередную треть половника, потому что качка не позволяла налить полную тарелку сразу. Молчать было неловко, казалось, неблагодарно, в то время, как всё его сердце переполняла благодарность. Подав ему второе, она закурила. Задумчиво смотрела в тёмный, с потёками снаружи иллюминатор.