Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как самые имена святых, большею частью нам неизвестных, так характер их изображения, их время памяти, не совпадающее совершенно с указанным в нынешних (и даже древних, напр. Х века) святцах, отсутствие при них сияния или венца, почерк надписей, одним словом: все – заставляет нас относить сии священные мозаики в глубокую древность христианскую. Лица святых, несмотря на то что закрашены, различаются хорошо. Выполнение их в художественном отношении отличное. Только изображенные на заднем плане подробности алтарей, кроме естественного недостатка, сужения вверху и расширения внизу, соответственно изгибу купола, представляют и значительный недостаток перспективный. Вообще же мозаики сего чудного храма представляют обширное поле исследованиям археологическим. Надеемся, что они вскоре будут кем-нибудь обнародованы в верных копиях.
Преисполненные впечатлений и как бы уставшие от них, мы с любовию еще останавливались у живописных развалин одной кирпичной церкви, неподалеку от Ротонды. Нам не удалось видеть ее вблизи. Ворота, ведущие на ее двор, были заперты. Сквозь щель их мы разглядели только византийский фасад ее и, неподалеку от входа в нее, подобную вышеописанной мраморную кафедру. Нам сказали, что церковь называется именем св. великомученика Пантелеймона. Она также держит на куполе своем чуждое ей знамение луны, по неисповедимым путям Промысла доселе освещаемой и греемой нашим Солнцем Правды.
Гром пушечных выстрелов, раздавшийся с моря и вызвавший оглушительный ответ орудий с соседней крепости, возвестил городу отбытие падишаха. Он застал нас в виду древних триумфальных ворот, называемых именем то Августа, то Константина, – которого ж именно из них, я не мог дознаться (а гидов с собою никаких не имел). Они представляют теперь из себя высокую и широкую кирпичную арку, переброшенную с одной стороны улицы на другую. Упоры ее вошли в линию домов и прикрыты со стороны улицы лавочками. На них видны высеченные по мрамору человеческие фигуры, забеленные теперь известью. Истомив внимание предварительными наблюдениями, я теперь уже не в состоянии был делать разбор, сличать и поверять. Зато охотно позволял мысли увлекаться вслед манивших ее летучих призраков воображения, готового во всякое время делать визиты и знакомым и незнакомым... Повод был к тому самый благоприятный. Взор впивался в памятник императоров, давно отживших век свой, а слух внимал заздравному грому живого императора – все той же империи, дивной и непостижимой в судьбах своих. Какое поле для исторических воспоминаний, сближений и соображений! Какой неровный, странный, пестрый ряд самодержцев, восседавших на Августовом престоле – почти 19 веков! Кроме римлян и греков, на нем являлись галлы, готы, валахи, славяне, армяне, арабы, турки – выходцы Фракии, Македонии, Далмации, Исаврии, Хазарии, Испании, Африки, и кто знает откуда еще из других мест, коих история застала уже олатиненными или огреченными. Но, еще будет для меня время подумать и поговорить и даже помечтать о судьбах Римско-Византийско-Оттоманской державы – на другом месте, под впечатлениями других предметов. Хотелось бы что-нибудь вспомнить из прежнего собственно о Фессалонике; но ничего не припоминается, кроме читанного мной некогда в истории Кедрина рассказа о том, как одному императору, вступавшему в какую-то борьбу с каким-то противником, неожиданно приснилась Фессалоника, как он по поводу этого требовал от какого-то мудреца вразумления и совета и как тот объяснил, что видеть Фессалонику значит отдать другому победу (θες ἄλω νίκην). – Зачем приснилось султану Абдул-Меджиду ехать видеть Фессалонику?..
Возвращаясь к морю, мы прошли мимо одного фонтана, на мраморе которого читается одна греческая надпись переходной эпохи (от язычества к христианству) с определенной, но непонятной для меня хронологией. Вероятно, она исследована каким-нибудь знатоком дела. Я довольствуюсь тем, что сообщаю ее в копии к общему сведению34.
Еще ближе к морю мы приведены были к остатку мраморных ворот или другого чего с языческими, обезображенными временем, изваяниями – прекрасной работы, но не для всех привлекательного содержания. Развалина эта находится в еврейском квартале. Добираясь до нее, мы должны были пройти не только через двор, но частию даже через комнаты пристроенного к ней дома. Хозяин его, может быть утомившись молитвой, а может быть и не зная, что сделать с целым днем бездоходной праздности, спал посередине залы на полу. Если бы счастливая доля зарабатывать кое-какую копейку от любопытства путешественников не заслоняла собою перед ним области других, менее реальных помыслов, воображаю, к каким заключениям мог бы прийти добрый израильтянин о христианах, ежедневно толкущих в дверь дома его с желанием видеть языческие истуканы!
От иудея-жида мы перешли к жиду-христианину, на котором лежала забота продовольствовать ученую экспедицию Св. Горы провизиею мира сего. Его лившиеся дождем bene, benissimo, sicuro, sicurissimo, per Dio, per l’ onore, per tutti santi, в соединении с живыми движениями глаз, рук и ног, разительно свидетельствовали, что царство евреев в Фессалонике, как и бывшее в Палестине, не успевает истребить всех филистимлян...