Любовь - Светлана Каныгина

и восторг, такие невесомые до того мгновения, мистические, как призрак, вдруг отяжелели: в них проник смысл. Они заговорили с Марисой, призывая её сознание прислушаться, слышать их, заставляя внимать им всем существом, испытывать их всецело. Женщина позволила себе и это, но ровно в тот миг, когда её мышление связалось с чувством, её логика испуганно возопила. «Откуда это?»– крикнула она немой мыслью, и сердце, исторгнув из груди Марисы тяжёлый вздох, дало ответ. С его глубокого дна поднялись разочарование, печаль и страх, и открыли себя. Мариса уже не думала о книге! Мариса вдруг вспомнила себя, горюющей, когда-то очень давно, в саду своего детства, под ветвями цветущей вишни, где скрывалась от стыда. Она вспомнила и ощутила то разочарование, которым осудила свою доверчивость, вспомнила печаль, которой покрыла дрожащие от слёз плечи, жалея себя. Она вспомнила тот страх, что убедил её больше не доверять жизни. В тот далёкий день, разорвав связь своего сознания с сердцем, Мариса запретила чувствам говорить с ней. Тогда в их кротком молчании, зачатая страхом, родилась логика- способ видеть, понимать и жить бесстрастно, чудесное средство, чтобы не слышать голос сердца и, значит, никогда не страдать. Бессменная помощница – расчётливая логика. Мариса вверила ей столько всего! В её руки было отдано столько дней и ночей, событий, решений и мечт! Это она помогла Марисе пережить взросление без душевного трепета и влюблённостей. Это она провела девушку через юность без волнительных встреч, уберегла её от безрассудства. Это она, с торжеством пресекла раскрытие чувственности в молодой женщине, обезопасив её тело и мысли от страсти. Она оградила женщину от любви. И только сейчас, спустя годы, Мариса поняла и почувствовала, как жестоко была обманута ею.

Глаза женщины налились слезами, в её груди распахнулось сердце, и чувства вышли на свободу: Мариса заплакала. Сначала, это были только крупицы слёз, хрупкие, несмелые, как то дитя, которое прятало себя под цветущей вишней, когда-то давно. Но вот, крупицы стали каплями, а капли срослись и потекли горячими струйками по щекам. Крепко прижимая книгу к груди, Мариса плакала, первый раз за много лет, навзрыд. О, она совсем не думала о книге! Она уже не думала и о логике. Мысли её были о себе. И прижимала Мариса к груди не книгу, а саму себя, найденную в саду детства, разочарованную, одинокую, испуганную. Никто тогда, давно, не нашёл её, не обнял. Никто не успокоил и не сказал маленькой девочке, что и после тяжёлых событий можно любить себя и любить жизнь. Если бы кто-то тогда сказал ей, что в цветном калейдоскопе чувств всегда есть чёрные стёкла, и без них невозможно по- настоящему оценить яркость других их цветов. Если бы кто-то сказал ей, что нельзя понять жизнь, когда узор калейдоскопа, через который ты её воспринимаешь, не полный. Тогда бы в мысли маленькой девочки не сумел войти страх, и сердце её осталось открытым.

Мариса обняла книгу ещё крепче. Она нашла себя в той маленькой девочке, а девочка нашла того взрослого, который успокоил её, поддержал и вселил в её сознание веру в любовь. Мариса обрела себя, но слёзы всё продолжали течь из её глаз, освобождая сердце от невысказанных чувств. Стрелки на наручных часах женщины давно обошли кругом отмерянное на перерыв время, и она подозревала об этом, но отказывалась отвлекаться. Ни время, ни работа, ни что-либо другое, кроме происходящего внутри самой себя не интересовало её. Узнай Мариса, в тот момент, что земля разверзлась, и адвокатская контора навсегда исчезла в земных недрах, она не пошевелила бы и бровью. Возникни перед ней даже сам Соломон Шпигельман, она не уделила бы ему ни толики своего внимания. Возможно, она и не заметила бы его присутствия, потому что, хоть и смотрела перед собой, но видела лишь сквозь. Непременно, именно так и случилось бы. Где-то в глубине сознания Мариса уже прожила этот сюжет. Однако в окружающее пространство уже ворвалось такое, к встрече с которым она никак не могла быть готова, и оно, незамеченное погрузившейся в себя женщиной, стремительно приближалось.

Отчаявшись достигнуть своей цели, пёс замедлял бег. Движения его становились всё менее уверенными, как будто запустивший их импульс внезапно исчез. Тело пса, отпуская напряжение, расслаблялось. Морда приобрела выражение смирения. Шаг его стал спокойным. Скоро пёс остановился. У кромки воды, он с жадностью напился и сел, повернувшись спиной к озеру и недосягаемым гордым птицам. В пяти метрах напротив него, на скамье под ротанговой аркой рыдала Мариса.

Внезапно возникшее за дымкой из слёз белое пятно заставило сознание женщины вернуться к реальности. Мариса вытерла глаза и увидела Ричарда, тот смотрел на неё в полном недоумении. Ветер тоже был там, между ними: играючи подхватывал аромат женщины и набрасывал его на пса, словно расписанную образами вуаль. Принюхиваясь, Ричард легко распознал в нём запах человека, лимонно- цветочные духи, запах пончика в сахарной пудре – очевидно оставшийся на губах после утреннего чаепития,– далёкий запах сливочной ириски – она наверняка была в сумочке женщины,– и неизвестный, до тревоги печальный запах, непонятно отчего ранящий душу пса. Образ его был бесформенным, почти бесцветным, и не вырисовывался отдельно. Он окутывал другие, исходящие от женщины запахи и подкрашивал их своей тоскливостью, как будто имел суть существовать не самому по себе, а задавать тон всему, с чем оказывался рядом. Глядя в глаза женщины, Ричард ощущал его особенно выраженным. Мокрые, раскрасневшиеся, полные чувств глаза Марисы буквально отражали его. Глядя в них, пёс испытывал смятение. Он не знал, чего ему хочется больше: убежать прочь от этой невозможной тоски, или бежать к женщине и остаться.

Мариса невольно всхлипнула, и Ричард, без раздумий, бросился к ней. Остановившись у её ног, он сел рядом и положил морду ей на колени. Прежде чем Мариса успела что-либо подумать, мокрый нос пса коснулся её руки, вызвав на лице женщины робкую улыбку. В ответ на неё, хвост Ричарда, который, как уже выяснилось, действовал бесконтрольно, завертелся из стороны в сторону. Мариса отложила книгу, аккуратно, не с опаской, но с осторожной нежностью опустила ладони на голову пса, и улыбка на её губах расцвела в полную силу. Тронув собачье ухо, она с восторгом открыла для себя его мягкость и тихо прошептала:

– Какой ты бархатный!

Интонация, с которой женщина произнесла эти слова, подсказала Ричарду, что можно быть смелее. Пёс лизнул руку Марисы, уверенный в том, что это не окажется лишним, но та, от неожиданности отдёрнула её, однако, в тот же миг, мягко улыбнулась, словно поняла что-то,