Византийский двор - Петр Немировский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Антоний, здравствуй! Хелло! Это я, Матвей, твой друг из Чикаго! Привет, Феодосий! Это я, Матвей из Чикаго. Юрка и Сашка, и вы тут?!..
Выпал из пальцев ребенка плюшевый кот. Рот Матвея приоткрылся, веки его легонько вздрогнули.
– Спи, спи, сынок.
Глава 4
Все-таки Влад добился своего. Не сломался. Выдюжил. А мог-то и – буль-буль – опуститься на дно, на самое донышко.
Первое время по приезде в Штаты он, как и многие, страдал от иммигрантского шока. Жалел, что поддался на уговоры родных и уехал в Америку со всеми (Галя – еврейка). Кому в Чикаго нужен украинский историк? Никому не нужен. Вешай диплом на гвоздик.
Он и повесил, и пошел по славному пути многих мужчин-иммигрантов в Америке. Такси. Эх, прокачу.
Ничего другого придумать для себя не мог. И потихоньку начал выпивать. Заливать свое иммигрантское горе-горюшко, оплакивать неудавшуюся, потерянную жизнь. Конечно, обвинял не только себя, но и родителей, и Галю. Жена, как никак. Тоже должна нести ответственность за страдания мужа.
Но со временем поосмотрелся, пообвыкся к новой жизни в чужой стране. Слезами и водкой горю не поможешь, сколько ни лей. Закончил годичные курсы и получил специальность библиотекаря. Тут и диплом его пригодился. И работу нашел – в центральной публичной библиотеке Чикаго, там неплохая секция славянской литературы.
Работа библиотекаря в общем несложная, многие наверняка мечтают о такой: сносная зарплата, медстраховка, длительный отпуск, больничные. Государственная работа – островок коммунизма в бушующем океане рынка.
Одно плохо – скучно, неинтересно. Что должен делать библиотекарь? Вносить в компьютер информацию о новых поступлениях, помогать посетителям находить книги, CD- и DVD-диски, расставлять книги и кассеты на полках в конце рабочего дня. Посещать бесконечные рабочие заседания. Пожалуй, все. Еще выслушивать панические слухи коллег о грядущем сокращении.
И так день за днем. Спустя некоторое время на кухонном столе в доме Влада снова стала частенько появляться бутылка, правда, уже не дешевой водки, как несколько лет назад, когда нуждались в деньгах, а напитка поизысканней – рома или коньяка. Небольшие сверкающие бутылочки объемом полпинты, что в пересчете на русскую систему мер – в аккурат граненый стакан, под краешек.
И снова зазвучал ропот Влада и его жалобы на жизнь. Галя, конечно, к нему ближе всех остальных. Как и полагается любящей жене, ей первой и удары сносить.
Не пожирала Влада ностальгия, как прежде, и в Киев, вроде бы, уже не так сильно тянуло. Однако ничего не радовало. Рождение сына не укрепило семью, не помогло Владу обрести душевный покой, а наоборот, еще больше усугубило его тоску и гнев на себя и на весь мир. Смутно догадывался: все из-за того, что не может он жить без дела настоящего, достойного, чему бы стоило себя посвятить.
Так зашатало и затрусило его, так сдвинуло со всех опор, что начал пить едва ли не каждый день. Сложности в отношениях с Галей подошли к таким рубежам, что замаячил развод.
Галя и сама не ожидала, что Влад, по натуре спокойный, сдержанный, трезвомыслящий, так «выскочит из мерки» и пойдет вразнос.
Уже оба побывали у адвоката и проконсультировались насчет юридических деталей развода. Уже спали в разных комнатах и не разговаривали неделями.
Тогда-то появилась в жизни Влада церковь.
...В Киеве он к Православию пришел благодаря Стасу – приятелю-однокурснику, когда учился в Киево-Могилянской академии. Влад и прежде интересовался христианством, но, скорее из любопытства чем по потребности души. Крестился, когда учился в академии. Вместе со Стасом стал посещать церковные службы.
Стас тогда верой горел, подумывал даже бросить академию и пойти учиться в духовную семинарию – хотел стать священником. Вот и воспламенил он тогда приятеля Влада, поднес свою свечечку к его свечке, жаждавшей огня... Кстати, под влиянием Стаса и Галя – хоть еврейка – тоже покрестилась.
Тогда, в середине девяностых, Украина переживала религиозное возрождение, и студенческие годы Влада совпали с этим временем. Вместе со Стасом ходили и в Лавру, и в древнюю Китаеву пустынь, где новые монахи расчищали заваленные старые пещеры. И на Лукьяновское кладбище ходили, где один светлый душой иеромонах служил панихиды по всем киевским новомученикам сталинского лихолетья.
Стас рылся в архивах бывшего КГБ, встречался с детьми репрессированных священников и уцелевших очевидцев. Хотел собрать и составить летопись тех страшных лет.
Начиная с 1933-го года репрессии против киевского духовенства были поставлены на поток: расстрелы проводились в подвалах Лукьяновской тюрьмы, потом ночью из тюрьмы, будь она трижды проклята, трупы вывозили на телегах и закапывали во рвах Лукьяновского кладбища. Много тогда было загублено священников, монахов и профессоров Духовной академии. Много невинной крови впитала земля старого киевского кладбища...
Стас и бороду отпустил лопатой, как у священника. И прозвище у приятелей получил – Борода.
Влад бороду не отпускал, брился аккуратно и волосы стриг довольно коротко. Но душой тогда впервые прикоснулся к вере, ощутил тот страшный, сладкий холодок и тепло...
И вот, спустя десять лет, когда все это уже отошло за дальние горизонты – и Киево-Могилянская академия, и Борода, и те молебны, и Киев, унылый, хмурый, отделенный от злой Московии заборами и тынами, снова, уже в чикагской жизни, Влада появилась церковь.
Сам не знал тогда, как церковь сумеет помочь ему. Но пришел с надеждой. Ведь не хотел расставаться ни с женой, ни с двухлетним сыном. Бывает так – сорвало человека и понесло, помимо его воли. Хотел бы остановиться, да не может.
После работы приезжал Влад в церковь на вечерние службы. Слушал чтение псалмов. Слушал, но не слышал. Все решал: сделать ли ему последний шаг и начать спать с Ритой, коллегой в библиотеке? Рита давно была в разводе, дочь ее выросла и жила отдельно. Рите явно надоело флиртовать с Владом, и она уже без всяких обиняков приглашала его к себе домой.
Встретил он случайно там, в полупустой вечерней церкви, одного художника – обрусевшего грека, родом из Одессы. С необычным именем – Гурий.
У Гурия тоже была борода лопатой, правда, уже поседевшая, хотя Гурию не было и пятидесяти. По натуре – молчун, смотрел он мрачно исподлобья. Во время служб стоял не
