Эх, Россия. Pulp Fiction - Михаил Буканов

Критикам

На белом свете есть множество профессий хороших и разных. Одни из них стоят в стороне, так как их освоение требует от человека полной отдачи. Вот, например: Есть такая профессия, взводный, Родину защищать. И всё сразу становится понятным. В мирное время красивая форма, паёк, решение государством твоих проблем и неплохая пенсия, a в период войны возвращай полученное. Выйди вперёд и страну собою прикрой. Всё чётко и ясно. Tаких профессий много. Пусть и не только и не столько от человека отдачи требующих. Но меня всегда поражала профессия «критик.» Чего это такое, по моему глубокому убеждению, не знает никто. Да вы сами посмотрите. Вот, так называемая «великая кучка». Группа выдающихся композиторов России. Иx все знают. Мусоргский «Хованщина,» Даргомыжский «Русалка» и так далее. До «Сказки о Золотом петушке» Римского – Корсакова,» «Князе Игоре» Бородина, и не помню чего, но что-то написавшем Цезаре Кюи! И тут же сбоку-припёку всегда упоминается некто Стасов – музыкальный критик и просветитель. Кто его за последние сто лет читал, чего он там нёс, «покрыто неизвестным мраком». Примерно так бы реагировал на его словеса любитель петушиного пения дед Щукарь! Или, Пушкин, Лермонтов, Гоголь и ещё масса великих, a про них судит и рядит несостоявшийся писателишка, некий Белинский, позднее к нему присоединяются борзописцы типа Добролюбова и Писарева. И судят, и рядят. Bсё с высоких позиций истинных демократов. А вопросы какие ребром ставят! Как говорят современные говоруны: Ты, братан, прикинь! Вот лишь часть из них, ответы на которые восхищённое человечество дать так и не удосужилось. Что делать? Когда же придёт настоящий день? Что такое «обломовщина»? Кто виноват? И при этом просвещают обывателя, теребя его статейками, типа: «Луч света в тёмном царстве», да «Не могу молчать!» И, что интересно, сами критики довольно экстравагантные себе люди. Вот некто, одевшись членом, то-есть, живописно задрапировавшись в презерватив, толкает речуги перед лицом почтеннейшей публики. Являясь музыкальным критиком и, следовательно, ценителем прекрасного и эстетом. Это показывая истинную сущность, которую не всякий и не везде вот так выставит напоказ! Я-то тут легко и сразу усматриваю состав преступления, предусмотренный в моё время статьёй 206, частью 2 Уголовного кодекса. РСФСР! Хулиганством является циничное обнажение половых органов в общественном месте. И срочешник за это дело был не двушечка, а от двух до пяти. Легко! Но вернёмся к нашим критическим баранам. Bо времена Есенина с Маяковским этот подвид литературных паразитов процветал и пах. Чего стоит образ некоего Когана, разбегающегося и пиками усов калечащего, a также баламуты Мудрейка с Кудрейкой! Достали до живого и великого Булгакова мастера разъяснения всей неполноценности его произведений и отсутствия в них поступи современности и Пролеткульта. На скрижалях истории остался пакостник, интриган Латунский, редкая сволочь и подлец! А чего стоили великие критические замечания товарища Жданова, литературного и музыкального критика. Разнёс по кочкам оппортунистов, засевших в толстых журналах «Октябрь» и «Знамя». Низвёл с пьедесталов погрязших то ли в быту, то ли в его отсутствии писателя Зощенко, поэтессу Ахматову, композитора Прокофьева. Зрил зело товарищ в самый корень. Заелись, – говорит, – Мышей не ловят, a если и ловят, то не тех, не там и не с нами! Огрузились деньгами и привилегиямии, работают не на массы, один для смеха, вторая для истории, а третий что бы получить одобрение растленного Запада! Не позволям, понимашь! И отдал своего сына за дочку Сталина. Но это так, к слову! Казалось бы, всe делa давным-давно прошедшее. Так сказать «квантум перфект» (если я чего и путаю, подпустить научности надо, всё равно никто сам не знает, чего это такое.) И тут влезает всегдашнее Леонтьевское «Однако». Смотрю я утром русские газету по компьютеру oт «ленты» через «Комсомолку» до «Известий» и «Комсомольца». Всего сайтов так… Достаточное, я думаю, количество. И читаю во «Взгляде» статейку некоего специалиста. Типа литературного критика. Вещун этот кумекает по-свойски, толкует по-понятиям. Я, – говорит, – за одного Бродского таких двух пацанов, как некие Евтушенко и Высоцкий легко отдам. Он гений и диссидент, а они от жёлтой курицы и сторонники СССР, собиравшие своим талантом стадионы. Если, – продолжает, – Цой не работал бы в кочегарке, он никогда не достиг бы таких высот в своём творчестве. Вы не поверите, но я, человек много чего в жизни повидавший и прочитавший, после всего этого немного обалдел! Или, не немного! Оно, конешно, Бродский – нобелевский лауреат и покойник. Так что про него либо нихиль, либо хорошее. Ну, а покойный Владимир Семёнович чем так автора достал? Да и жизнь доживающий Евтушенко? Я прекрасно помню как был на встрече с идолами молодёжи 60х в музее Политехническом. Там выступали наши кумиры, выразители мыслей просыпающегося от безвременья поколения. Ахмадуллина, Евтушенко, Рождественский, Окуджава, Вознесенский. Это был праздник для парней и девиц столицы. А ходившее по рукам стихотворение Евтушенко о белых сучках, едущих к чёрным кобелям, переписывалось и распространялось от руки. Иметь записи Высоцкого и знать наизусть его песни было непременным условием жизни молодых чуть позднее. Я, конечно, дикий человек. Мне присущ снобизм моего послевоенного поколения, когда говорилось, если не я, то кто? И я сам лично на крики граждан на улице во время махания одним идиотом топором «Милиция, милиция» отвечал: Здесь она и её достаточно! И это в отличии от американских копов не имея оружия, а только лишь «Мурку»! А кто такой, простите, Бродский? Я немного читал его стихотворения, не искусствовед и не критик. Я могу выступать лишь с позиции так осуждаемой, c точки зрения нравится – не нравится. Это как в случае с гением Мандельштамом. Все знают, что он гениальный поэт, Сталиным до смерти умученный, a спроси знатока, какое он лично стихотворение помнит, то «Жил Александр Герцович – еврейский музыкант». И то потому, что это Пугачёва спела. Ну, отдельные знатоки случайно вспомнят про» широкую грудь осетина.» Так вот. Высоцкий и Евтушенко, Рождественский и Ахмадуллина, Окуджава и Кукин, Ножкин и Городницкий, Кульчицкий, Гудзенко и Коган мне нравятся. Бродский —нет! Но это не повод унижать его творчество. А уж приводить пассажи о грудях Ахматовой, святой женщины, великого поэта и страдалицы, я вообще считаю кощунственным. Пусть бы Иосиф припадал к своим национальным истокам, русской самобытности и так далее. Тут всё понятно. Но женщине, жене гения, родившей гения, можно только посочувствовать, а не заставлят её в писательском раже выкармливать не выкармливаемое! Уф! Еле выговорил! Так что, господин хороший, позвольте вам тут запятую поставить! Я не знаю, в какой отрасли знаний вы специалист, но, то что литературная критика вам не очень даётся – очевидно. А-то начнёте нести в стихах нечто вроде этого:

Осип Бродский это да, а Высоцкий ерунда,Что же там до Евтушенко, говорю вам лабуда!Я ведь в критике звезда, только вот одна беда,Нету к разуму дороги, если за рулём …!

Однако, прощевайте. Примите уверения в совершеннейшеe к вам почтениe. Полемический задор это хорошо, но иногда нужно включать и проблесковые маячки смысла. Я доступно излагаю?

Заметки поручика Шульгина

Ваше благородие! Пымал я его, стрикулиста. Кусается, курва! А по сусалам не хошь, гнида не нашего Бога? Вона, гляди, чего удумал. Из револьверта стрелять. По живым-то людям. Тварь така рыжая! Дело было в городе Киеве, в 1905 году. Мать городов русских и была совсем русским городом. Преподавание в гимназиях шло на русском, как и язык общественных и официальных отношений, конечно, был русским. Совсем не то царило на городских окраинах. Многогласие красочной украинской мовы сменяло ашкеназийский идиш жителей черты еврейской осёдлости.

В городе жили и молдаване и греки, айсоры и болгары, сербы и цыгане, и язык каждого народа имел право на существование. Однако, eсли бы не русский, то картина напоминала бы зарисовки человеческого общества сразу после разрушения Вавилонской башни! По Украине прокатилась волна цыганских и еврейских погромов. Однако, цыган в процентном отношении было ничтожное количество, чего не скажешь о евреях, генерал-губернатор вынужден был на помощь полиции ввести в город регулярные армейские части. Сказать, что офицеры были возмущены попытками использовать их в качестве жандармерии, это не сказать ничего. Но, командир полка лично всем офицерам разъяснил, речь идёт о спасении человеческих жизней. Задача не в том, что бы вместо полиции совершать аресты, а в том, что бы создать разъединительно-заградительные границы, погасить очаги вспыхивающего напряжения. Вот и рота, в которой я имел честь быть ротным командиром, вошла в город. Мы заняли позиции на одной из улиц, ведущей в квартал, заселённый евреями. Довольно скоро в нашу сторону направилась большая толпа обывателей с портретами членов царствующего дома и православными хоругвями. Многие были пьяны. То и дело из толпы слышался гимн «Боже, царя храни» и молитвенные песнопения. Не доходя до нас метров этак со сто, толпа, заметив перегородившую улицу цепь вооружённых солдат, остановилась. От неё быстро отделились три человека и подошли ко мне. По виду это были мастеровые из депо или с завода «Арсенал». Явственно витающий в воздухе запах плохого самогона сопровождал их речи. Они обратились ко мне и попросили разрешения пройти, на что я, конечно, ответил отказом. Предложив толпе разойтись, молча смотрел вслед парламентёрам. Внезапно из окон стоящего перед нами жилого дома раздалась револьверная стрельба. Один из говоривших со мной упал, a из подъезда выбежали несколько молодых людей, по виду и одежде евреев, и открыли револьверный огонь по хоругвеносцам. Послышались возмущенные крики, матершина и стоны раненых. Толпа начала мощное продвижение вперёд. Стрелявшие всей кучкой нырнули в большой дом, откуда появились ранее и скрылись из виду. Пора было принимать меры! Я знаком подозвал сверхсрочника-вахмистра, показал рукой на дом и сказал: Взять. Обращаться как с хунхузами в Манжурии. Осторожно и жёстко! Тот, кивнув в ответ, взял под козырёк и с отделением солдат исчез в доме. Толпа приближалась. Примкнуть штыки, – скомандовал я. Внимание! Целься! Стрелять исключительно поверх голов. Огонь! И грянул залп, за ним другой. Толпа, рассеиваясь, бежала, рассыпавшись на кучки и скрываясь в переулках. B это время я и услышал хриплый голос посланного в погоню вахмистра. Вскоре передо мной стоял еврейский юноша в лапсердаке, бархатной жилетке, одетой на пару лет не стиранную, белую когда-то рубашку, плисовых штанах и сапогах. Под глазом у него наливался бланш, размером с приличный кулак. У моего вахмистра как раз и был такой. Я взял в руки револьвер, ранее принадлежавший стрелку. Офицерский армейский Кольт 45 калибра. Дырки делает такие, ни один хирург не заштопает. И откуда, очень мне это интересно знать, такое редкое оружие у еврейского проходимца? Стоящее немалых денег кстати! Составив рапорт, я передал арестованного в полицию, и рота продолжала дежурство. Вскоре я увидел странную группу людей. Человек шесть, одетых во всё чёрное, с черными шляпами и седыми бородами, торжественно приближались ко мне. Разрешите представиться, – сказал один. Сруль Срулевич Шмеерзон. Купец второй гильдии. Имею интересы в продаже пшеницы через Одесский порт. Bот, – он указал на самого старого еврея с филактериями, это такие молитвенные ленты, и коробочкой-мезузой на лбу, наш рабби. Равин, – поправился Шмеерзон. Он-таки собрался совершать очередную молитву, пришлось срочно помешать, это – остальные наши люди. Мы тут подумали, и если господам солдатам чего-то там надо, поесть, попить, то у нас всё готово. Eщё мы собрали некую сумму для господина офицера. Он может потратить её на улучшение быта солдат. Kонечно, если захочет! Тратить сейчас! Можно потом! Господин поручик! А где вы дели того самого мальчика, который был вами арестован? Если это будет можно, передайте его нам. Мы сами накажем безумца. Ах! Вы его передали полиции? Придётся поговорить с нашим приставом. Он иногда склоняется к нашим просьбам и пожеланиям! Так что мы ждем в трактире желающих поесть. И вас лично. После чего живописная группа поспешно удалилась. Я подозвал своего полуротного и приказал ему обеспечить посменный сон солдат в ближестоящих зданиях, питание сухим пайком и запретил кому-либо, не дай Бог, пьянствовать и отлучаться из места расположения части. Тревожные дни и ночи первой русской революции представали во всей своей красе. Шёл 1905 год! А впереди был ещё и семнадцатый!