Река времен (СИ) - Чи Лана

– Сиятельная царевна очнулась, радость-то какая! – закудахтала с восторгом дама постарше, с седыми, убранными под цветной полосатый платок волосами. Реветь захотелось просто невыносимо, и слезы хлынули неостановимым потоком. «Дожили, воешь как дура даже без повода, точно головой ушиблась!» – ехидно подвел итоги голос разума из глубины подсознания, но от этого истерика лишь набрала ход. В последний раз я рыдала так самозабвенно разве что в раннем детстве, сломав в песочнице любимую лопатку.

– Свет дней наших, сиятельная, осушите свои глаза! Будьте послушной, примите вот это, – закудахтала и вторая женщина, аккуратно промокая потоки моих слез тончайшим платочком. Седой же старикашка во всем этом балагане активного участия не принимал, только пялился, мелко кивая своей лохматой головой, нехорошо щурился, да теребил нервными тонкими костлявыми пальцами амулет на шее. Вид у него был самый гнусный и ничего кроме омерзения не вызывал.

Меж тем теплая рука молодой женщины осторожно приподняла мне голову и холодная сладковатая жидкость, остро пахнущая какими-то пряными травами, коснулась губ. Тело отреагировало само. Левая рука взметнулась, с силой выбивая плошку из рук благодетельницы.

– Не желаю! Прочь! – пискляво крикнула я и, потеряв остатки сил, повалилась на подушки. Тяжело дыша, я судорожно соображала, почему настолько слаба. Может быть, долго лежала без сознания?

Молодая дама коротко вскрикнула, отшатнулась, но мгновенно собралась и, подхватив сосуд, не позволила ему упасть на каменный пол. Остатки зелья темными пятнами залили ее серые одежды. «Как же ловко Шанхаат это делает, а кажется такой недотепой!» – машинально прокомментировала я, как будто подобное происходило регулярно. И тут же задалась вопросом: «Откуда мне известно, ее имя? Кто она?» Сознание услужливо подсказало: «Личная служанка». Переведя взгляд на вторую женщину, я определила: «Иба – моя кормилица». Нет, это все уже не напоминало больницу, а больше походило на дурдом! Форменное помешательство с раздвоением сознания, а такое не лечится.

Имени старика я не знала, но догадывалась, что он врач, лекарь, нет, скорее жрец-целитель. Слова в голове путались, их смысл почему-то теперь с трудом налезал на форму, словно шерстяной свитер, севший от стирки. Мысли же пытались играть друг с другом в догонялки, как дикие лошади: то разделяясь на два потока, то сливаясь в какую-то бешеную лавину. А меж тем этот местный эскулап о-очень внимательно рассматривал меня, как будто в чем-то подозревая. От такого взгляда сделалось бы не по себе даже бывалой кобре. Голову стиснул сильнейший болевой спазм, и на глаза опять накатились слезы. Собрав последние силы, я прохрипела:

– Дайте мне уже что-нибудь от боли! – голос опять получился тонким и плаксивым, а Шанхаат снова всплеснула руками.

– Сиятельная госпожа только что разлила все лекарство, что приготовил мудрейший Айш-Ибет, и я не знаю, что теперь облегчит боль!– она умоляюще посмотрела в сторону старика, будто бы прося сделать еще чудодейственного сиропа. От одной мысли об этом меня передернуло. Что-то в сладком запахе этих трав отзывалось в моей голове страшной болью, смешенной с отвращением.

– Прогоните его! – морщась, выдавила я, не в силах сопротивляться истеричным порывам своего организма. В другой ситуации я бы никогда не позволила бы себе такого хамства.

Старая Иба, исполняя мою прихоть, тотчас же не слишком почтительно замахала на лекаря руками.

– Уходите, знающий, да хранит вас Иинат, уходите! Сиятельной госпоже слишком плохо, но нет облегчения от ваших стараний! – она очень быстро и невежливо вытолкала слегка упирающегося старикана из комнаты.

– Ух, у самой все время мурашки от его взгляда! Как зыркнет – обмираю вся, – пожилая женщина возвела очи горе. А потом, обращаясь к той, что помоложе, добавила: – Я, пожалуй, позову мудрую Каи из старого храма. В женских хворях кто лучше разбирается? Хоть характер у нее не медовый, но уж, не откажет! Тем более, что матушка госпожи нашей была у нее в любимицах! И не нужно нам больше никаких этих зелий премудрых. Совсем мудрейший сиятельное дитя своими питьями измучил! А ведь разве может мужчина женское понять?

Еще пару минут повздыхав и поохав надо мной, как над покойницей, кормилица, тяжело раскачиваясь при каждом шаге, словно фрегат на волнах, удалилась, а Шанхаат, положив мне на лоб мокрую тряпицу, принялась махать плетеным веером. От этого стало действительно лучше, и я, закрыв глаза, начала разбираться в собственных мыслях.

Первое: откуда я знаю, кто они и как их зовут? Моя «кормилица» выглядит всего лет на десять старше меня, а может разница и того меньше, так как южные женщины раньше стареют. А прислужница Шанхаат? Ее одежды явно из домотканого небеленого шерстяного полотна, да еще и сшиты вручную! Это же не реконструкторский клуб? И на отельную горничную или медсестру она совершенно не похожа.

Второе: почему, когда я хотела попросить анальгина, у меня получилось про то, что от боли? Мое тело просто не понимало меня! Фразы получались странными и непривычными. Слова было очень трудно подбирать. Словно я пыталась впихнуть в них невпихуемое, натянув сову на глобус! Думаешь одно, а с языка слетает совершенно другое.

И третье – непривычная слабость во всем теле. Раньше приковать меня к постели не могла даже высокая температура, а сейчас шевельнуться не могу!

Я попыталась поднести левую руку к глазам и рассмотреть ее. Тощая синюшная конечность с бледной тонкой кожей и длинными худосочными пальчиками предстала перед взором. Где мой бронзовый загар, где мускулатура, наконец? Сколько времени нужно проваляться в отключке, чтобы так исхудать? Или это шутка? Я пошевелила рукой, чтобы еще раз убедиться, что она действительно моя. Тонкие пальцы с аккуратными, ровненькими ноготочками точно исполнили все движения. Всмотревшись повнимательней, я не обнаружила на второй фаланге указательного пальца рубца от старого ожога, стало жутко – рука не моя! Комок паники подкатил к самому горлу. Я зажмурилась и как можно тверже приказала себе: «Спокойно! Даже если это трансплантат или протез, то она все равно работает!» Но на душе не полегчало.

В комнату вошли, и я открыла глаза. Вернулась Иба, а вместе с ней высокая и жилистая старуха. На вид ей было глубоко за семьдесят или больше, загорелую кожу лица прорезали острые пергаментные складки морщин, собираясь вокруг глаз, губ и шеи. Я никогда ранее не видела этой женщины. Темный балахон складками висел на худощавом теле, а голову и плечи укутывало широкое светлое полотнище, прихваченное тонкой кожаной лентой на лбу. Чем-то она напоминала католическую монахиню. На шее болталась подвеска: несколько крупных стеклянных бусин на грубой нитке и грубо сработанный медный кулон, в виде коня. И вот его я узнала! Такую же подвеску мы извлекли из раскопа примерно неделю назад. Я лично чистила его. Вон, тот же дефект литья на задней ноге!

Холодные иголки мурашек пробежали по затылку, выводя из замешательства. Взгляд гостьи заскользил по мне, исследуя. Глаза женщины были прекрасными, холодными и пугающими одновременно. Светло-голубые, почти белые, они словно пытались рассмотреть мою душу. Налюбовавшись, старуха одобрительно кивнула, жестом приказала снять со лба больной полотенце. Шанхаат не посмела ослушаться.

Целительница, а это была она, порылась в своей сумке и извлекла оттуда горшочек, заткнутый тряпичной пробкой.

– Вот, наноси на края по три раза, только не мажь красную кожу! А вот это, – она извлекла полотняный сверток, – завари в трех ри** воды и давай пить после еды. Не менее плошки на восходе и закате луны. Знаешь хоть как считать-то?

Иба уверенно кивнула, забирая лекарства и пряча их в складках одежды.

– Да смотри, оно горькое, но пить нужно! – старуха строго посмотрела на меня своими пронзительными глазищами. – И не смей отказываться, госпожа! – строго произнесла она тоже явно в мой адрес. В облике этой женщины: в сухих жестких губах, сжатых в упрямую нить, во взгляде строгих колючих глаз, было нечто особенное, заставлявшее повиноваться.