Без видимых причин - Сергей Александров

— Этот человек провокатор или сумасшедший? — холодно поинтересовался Овчинников у есаула, не взглянув на корнета.

— Мне искренне жаль, — вздохнул Мещеряков. — Корнет Кадыров служил в белецкой контрразведке и знает капитана Овчинникова в лицо. Такая незадача…

— Ваш Кадыров — самозванец. — Овчинников брезгливо поморщился и вдруг резко повернулся к ухмыляющемуся корнету: — Сколько замков было на дверях вашего кабинета в Белецке? Не думать! Живо!

— Ну, два, — Кадыров пренебрежительно усмехнулся.

— Они защелкивались или запирались?

— Одни защелкивался, другой запирался.

— Благодарю. — Овчинников повернулся к Мещерякову, с усмешкой сказал: — Так вот: единственный замок был у меня. К подчиненным я всегда входил без стука.

— Врешь, шакал! — заорал, побагровев, Кадыров и вскочил.

Мещеряков укоризненно покачал головой:

— На гостя не сердятся, Кадыров. У вас на Востоке говорят: каждый гость дарован богом. А вы не пытайтесь меня морочить. Я верю не вам, а корнету. В принципе же, вам не в чем себя упрекнуть, все сделано чисто. Просто не повезло…

Овчинников невозмутимо слушал есаула.

— У вас две возможности, — хладнокровно продолжал Мещеряков. — Первая: сказать правду, стать моим агентом и снабжать чекистов сведениями, полученными от меня. Вторая: твердить, что вы Овчинников и быть расстрелянным. Третьего не дано.

Овчинников невозмутимо молчал..

— И не надейтесь словчить, — сказал есаул. — Если согласитесь работать только чтобы выбраться отсюда, я найду способ убедить чекистов, что я вас завербовал, и вас шлепнут они. Я загнал вас в угол. Соглашайтесь, плюньте па принципы, жизнь дороже. — Мещеряков усмехнулся: — «Морали пет, есть только красота»…

Овчинников покачал головой:

— Не стоило приводить меня сюда, есаул, чтобы разыгрывать этот дурацкий фарс.

Мещеряков зевнул и встал из-за стола:

— Подумайте до рассвета, товарищ Дроздов или как вас там па самом деле.

Он вышел из горницы. Овчарка выбежала следом.

Клочья густого предутреннего тумана цеплялись за кроны сосен.

Овчинников, в белой рубахе, осторожно ступал по скользкой листве. Кисть его задранной выше головы и согнутой в локте правой руки была заломлена сверху за спину н скручена с запястьем заведенной за лопатки левой. Рядом с Овчинниковым шагал чисто выбритый Мещеряков. Возле хозяина весело трусил пес. Следом, шагах в десяти, грузно топали шестеро непроспавшихся казачьих офицеров с карабинами.

— Где же ваш Кадыров? — насмешливо спросил Овчинников. — Неужели вы лишите его такого удовольствия?

— Азиаты любят долго спать. — Мещеряков усмехнулся. — И потом — он против расстрела. У него свои способы.

Они подошли к краю глубокого оврага. Есаул повернул Овчинникова спиной к обрыву.

Офицеры остановились шагах в десяти, мучительно зевая, лениво стаскивая с плеч карабины.

— Не надумали исповедаться, господин лазутчик? — спросил Мещеряков.

— Мразь вы, Мещеряков. В Белецке я пристрелил бы вас, как шелудивого пса. И такие подонки служат великой белой идее…

Мещеряков обернулся к офицерам:

— В шеренгу по одному! Готовьсь!

Офицеры разом передернули затворы и вскинули карабины к плечу. Шесть круглых черных дырок смотрели в лоб Овчинникову.

Есаул достал из кармана шипели холщовый мешок, рывком надел его на обреченного. Потом поднял маузер, занес тяжелую рукоять над его головой.

Офицеры разом подняли стволы карабинов в небо.

— Сними колпак, падаль! — сдавленно заорал смертник из-под мешка. — Дай сдохнуть по-людски!

— За-а-алпом!.. — скомандовал Мещеряков. — Огонь!

Воздух рвануло залпом, и одновременно Мещеряков обрушил маузер на голову Овчинникова. Тот рухнул на землю.

Есаул наклонился, содрал колпак. Серое лицо Овчинникова было неподвижно, глаза закрыты.

— Психологически он мертв, а воскреснув, лгать не сможет, слишком велико потрясение, — сказал Мещеряков и с размаху ударил Овчинникова в бок носком сапога.

Овчинников застонал, медленно открыл затуманенные глаза.

Есаул ухмыльнулся:

— Думали, все кончено?.. Только начинается! Встать!

Овчинников с трудом сел на землю и, сжав зубы, мучительно поднялся на ноги. Дальнейшее произошло неожиданно и мгновенно.

Овчинников, наклонив вперед голову, прыгнул на Мещерякова, пес с рычанием кинулся на Овчинникова, есаул скомандовал собаке: «Шериф, назад!», уклонился от нападающего, ударил его ногой в солнечное сплетение, и Овчинников, скрючившись, по-рыбьи хватая ртом воздух, ткнулся лицом в землю.

Офицеры снова выстроились в шеренгу. Овчинников медленно встал на ноги.

— Готовьсь! — приказал Мещеряков.

Опять шесть темных отверстий целили в лоб смертнику.

— Я выполню вашу просьбу, дам умереть с открытым лицом, — сказал ему Мещеряков. — За-а-алпом!..

Он поднял руку для последней команды и сделал паузу.

— Стреляйте, бараны! — с ненавистью прохрипел Овчинников. — Вам все равно, кого убивать! Еще будете друг другу ямы рыть! Учитесь умирать у столбового дворянина, холуи! Огонь!

Офицеры с карабинами у плеча стояли, словно истуканы. Замер с поднятой для команды рукой есаул. В наступившей на миг тишине стало слышно, как облетавшие с деревьев листья, шурша, медленно ложились на землю.

Внезапно Мещеряков вздрогнул: Овчинников запел. Запел, шатаясь от слабости, исступленно и яростно:

Боже, царя храни!Сильный, державный,Царствуй на славу.На славу нам!..

На бесстрастных лицах офицеров проступило изумление, сменившееся растерянностью.

…Царствуй на страх врагам,Царь православный!..

На изможденном, странно просветлевшем лице Овчинникова неистовой верой сияли пронзительные синие глаза фанатика.

— Отставить… — тихо сказал есаул и медленно опустил руку.

Овчинников замолчал. Его качало от слабости, и он боком бессильно привалился к сосне.

Мещеряков тяжело вздохнул и тихо грустно сказал:

— Простите, господин Овчинников, за гнусный спектакль… Простите ради святого дела, которому мы оба служим…

Он развязал ему руки, и Овчинников, теряя сознание, сполз по стволу дерева на землю.

В окна горницы сочился серый рассвет. За столом с остатками завтрака сидели друг против друга Мещеряков и Овчинников, оба с иссиня-черными подглазьями и изжеванными бессонницей лицами. У ног есаула дремал Шериф. На Овчинникове была прежняя форма красного командира.

— А я бы не смог притворяться врагом, — сказал Мещеряков. — Открытая сеча — это по мне.

— Каждому свое, — пожал плечами Овчинников. — Я не выбирал своей судьбы.

— Вам не страшно заиграться? Вдруг личина врастет в мясо и станет вашей сутью? Когда думаешь и действуешь как враг, такое может случиться.

— Со мной — не случится. Чем больше я прячу ненависть и любовь, тем они сильнее.

— Дай вам бог удачи, и нам с вами, — сказал Мещеряков. — Вы должны устроить побег из тюрьмы моему человеку.

— Побег? — удивился Овчинников. — А Важин?

— Власть Важина — внутри тюрьмы. Он не выведет арестанта за ворота, а вы — внешняя охрана — сможете.

— Как?

— Со сменным караулом. Важин оденет его красноармейцем и выведет во двор.

— Кто должен бежать?

— Синельников, — сказал Мещеряков. — Видите, я вам доверяю.

— У меня лучшая рекомендация: заочная высшая мера, — усмехнулся Овчинников и спросил: — Ваш человек в камере один?

— В камере двое. Но бежать должен Синельников, — сказал Мещеряков. — Второй мне не нужен.

— Синельников, Синельников… — задумчиво произнес Овчинников. — Где я слышал эту фамилию?.. Ну, конечно! Камчатов при мне называл ее Важину! Синельников сидит с каким-то Плюсниным, а тот выдает себя за Куницына.

— У вас хорошая память, — сказал есаул. — Важин докладывал об этом разговоре. Кстати, Плюснин работал после вас в белецкой контрразведке.

— Это его попросить остаться? Контрразведчики — народ серьезный. Могут быть осложнения.

— В случае осложнений… — Мещеряков полоснул себя ребром ладони по горлу. — Спишут на бежавшего. Будете готовы, дайте знать Важину.

Овчинников кивнул и с сомнением произнес:

— Одного не пойму: в тюрьме сидят заслуженные генералы, зачем вам штабс-капитанишка Сииельников? Стараться — так уже не зря.

Мещеряков странно усмехнулся, взглянул на часы, встал из-за стола. Повелительно сказал:

— Вам пора. Мало ли где вы провели ночь, а на поверку опаздывать — ни к чему. До опушки вас довезут. Еще раз простите за экзамен. Как голова?

— Болит немного. — Овчинников надел шинель. — Но дело прежде всего. На вашем месте я бы устроил проверку похлеще.