Без видимых причин - Сергей Александров

— Он никому не верил, всех считал людьми со вторым дном… — говорила Нина.

— Порой второе дно помогает выжить, — неожиданно жестко сказал Дроздов. — Если, конечно, твердо знаешь, что ненавидеть и что любить. А без бога в душе нельзя, жутко.

— Мне жутко… — глядя в пространство, тихо сказала Нина. — И все же я — его невольница… Навсегда…

— Невольница? Вы? — удивился Дроздов. — Как-то не верится.

Нина горько усмехнулась:

— А вы представляете: глухой городишко, отца убили японцы, мать сутками стирает чужое. Тоска, безысходность… Оставалась придуманная жизнь: французские романы, драмкружок, королева Марго. Ночами плакала, ждала принца… Увидела его — упало сердце: он! И — словно в омут головой…

Дроздов смотрел на нее с сочувствием.

В лесу было сыро и пасмурно. Накрапывал дождь.

Остроносый погасил папиросу о ствол сосны, сунул окурок в карман. Рядом с ним на берегу глухого таежного ручья стояли Кадыров и Мещеряков, ждали, пока догорит испещренный бисерными буковками лист бумаги, который держал за краешек есаул.

Мещеряков стряхнул с ладони пепел, спросил:

— На словах он ничего не передавал?

Остроносый отрицательно покачал головой.

— Неужели повезло?.. — задумчиво произнес есаул.

Кадыров улыбнулся, не разжимая рта.

Древние напольные часы натужно прохрипели семь раз. В полутемном гостиничном коридоре конопатый мальчонка расставлял у номеров обувь.

Полуодетый Дроздов пересек свое убогое жилье, приоткрыл дверь, забрал из коридора две пары сапог и оглянулся — владелец второй пары спал на диване, с головой укрывшись шинелью. Дроздов подошел к умывальнику, скинул рубаху, стал умываться. Зеркало отразило длинный багровый шрам на левой стороне груди.

— Доброе утро, — раздался за спиной голос Важина.

Дроздов быстро натянул рубашку, обернулся, кивнул иа пустые бутылки в углу комнаты, болезненно поморщился:

— Не очень-то доброе. Как голова после новоселья?

— Пока на плечах, — ухмыльнулся Важин.

— Слышал ночью скандал в коридоре? — спросил Дроздов.

— Не слыхал. Однако пару раз просыпался, со спины па бок ваше превосходительство переворачивал.

— Храпел? — удивился Дроздов. — Не замечал за собой. Извини.

— Не существенно. Храп — он от образованности и чинов независимый.

— Верно, — рассмеялся Дроздов. — Генералы всегда храпят сильнее своих денщиков.

— Это вы точно подметили, — кивнул Важин.

— Чего вдруг ты на «вы»?

— Так это я с Дроздовым на «ты» был, — ровно сказал Важин. — А с нами, господни Овчинников, считаю неудобным. Я нам не ровня.

Овчинников вздрогнул, побледнел, кинулся к своей постели, сунул руку под подушку.

— Не извольте беспокоиться, браунинг ваш у меня, — улыбнулся Важин. — А то, неровен час… Мужчина вы решительный, наслышаны…

Овчинников опустился на кровать, обессиленно привалился к стене.

— Рубашечку вы зря надеть торопились, шрамик я еще ночью разглядел. От знающего человека не укроетесь, господни Овчинников.

Настороженно кося взглядом на Овчинникова, Важин неторопливо подошел к столу, подцепил ломоть мяса.

— Дорого вам за меня заплатят ваши друзья-чекисты? — с ненавистью спросил Овчинников.

— У меня совсем другие друзья, господин Овчинников. Те же, что у вас.

Изумленный Овчинников смотрел на Важина во все глаза.

— И мы дадим вам возможность снова служить России, — не без торжественности продолжил тот.

— Почему я должен вам верить? — хрипло спросил Овчинников.

— Я мог бы просто свистнуть чекистам, — пожал плечами Важин. — Вы у них свои девять грамм да-авно заработали.

— А может, вы, прежде чем шлепнуть, хотите вывернуть меня наизнанку?

— Мы ни о чем не собираемся спрашивать. С нас довольно, что для красных вы — Дроздов.

Овчинников, просветлев лицом, поднялся на ноги, сухо спросил:

— Что от меня требуется?

— Это вам скажет тот, кто отдает приказы. — Важин вынул браунинг из кармана галифе, передал его Овчинникову. — Я их выполняю.

Он снял с примуса кофейник, разлил кофе в чашки. Потом утвердил на растопыренных пальцах блюдце, вылил туда свой кофе, подул пару раз и стал шумно его прихлебывать.

— Еще одно потрясение: кофе лакают с блюдца, — усмехнулся Овчинников.

Важин от неожиданности поперхнулся:

— Разве нельзя?..

— Вам — можно, — поморщился Овчинников.

Горели свечи на трюмо в гримуборной. Шумела за окном непогода. Овчинников наблюдал, как Алмазов, стоя на коленях, с «театральным» подвыванием взывал к Нине:

— Любовь бывает только одна! Жизнь без вас лишена для меня смысла! Прощайте!

Нина кинулась к Алмазову:

— Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!

Но Алмазов уже приставил к виску согнутый указательный палец правой руки, сказал: «Вам!» и повалился к ногам Нины. Потом он попытался встать, но схватился за поясницу, застонал:

— Радикулит проклятый!

Нина и Овчинников помогли ему подняться.

— Сможете? — спросил Алмазов.

— Попытаюсь, — скромно ответил Овчинников.

Он опустился на колени перед Ниной и, старательно, пытаясь копировать Алмазова, произнес:

— Любовь бывает только одна! Жизнь без вас лишена для меня смысла!

— Моцарта вы играете лучше, — поморщилась Нина.

— Сойдет, — великодушно объявил Алмазов.

На стене канцелярии залился телефон. Начальник тюрьмы взял трубку.

— Важин… Не беспокойтесь, товарищ Камчатов, всех осмотрим. Если здесь он — найдем! — Он повесил трубку и с ухмылкой сказал Овчинникову: — Вынь да по-ложь ему Овчинникова.

Овчинников вышел из гостиницы на темную улицу, остановился у края тротуара. Подкатила пролетка.

Размышляя о чем-то, Овчинников машинально достал папиросу, трижды стукнул мундштуком о крышку портсигара.

Извозчик внимательно наблюдал за его действиями.

Овчинников задумчиво сунул папиросу в рот, но тут же, глухо чертыхнувшись, с отвращением швырнул ее в лужу.

— Не жаль добра? — негромко спросил извозчик и оглянулся.

— Курить никак не брошу, — тихо пожаловался Овчинников.

Извозчик глазами указал ему место позади себя, и Овчинников решительно уселся в пролетку.

Внезапно над их головами зажглись два электрических фонаря, осветивших облезлую вывеску: «Отель и ресторан «Версаль».

— Выходит, товарищи не только рушить умеют, похоже — и чинить обучились!.. — удивленно произнес извозчик и хлестнул лошадь.

…Извозчик остановил пролетку у поворота лесной дороги. Кивком головы указал на крестьянскую телегу, стоящую у разбитого молнией дерева.

Овчинников пересел в телегу. Возница — остроносый мещеряковский связник — завязал ему глаза полотенцем, и телега со скрипом тронулась по лесной дороге.

В горнице, у стола, выхваченные из мрака светом керосиновой лампы, сидели Мещеряков и Кадыров. У ног Мещерякова лежал Шериф. Внезапно в ночи гулко заухал филин. Уши овчарки встали торчком.

— «Кричит сова, предвестница несчастья, кому-то вечный сон суля…» — мрачно продекламировал есаул.

Снаружи доносились лошадиное ржание и скрип подъезжавшей телеги.

— Вот он, Кадыров, наш единственный шанс, — тихо сказал есаул.

На крыльце, потом в сенях раздались гулкие шаги, дверь скрипнула, метнулось пламя за стеклом лампы. Остроносый ввел Овчинникова, снял с его глаз повязку и вышел из избы.

Есаул встал, щелкнул каблуками, одернул френч.

— Добро пожаловать. Рад знакомству. Извините за вынужденную предосторожность. Я — есаул Мещеряков. Слыхали?

Овчинников кивнул. Осмотрелся. Сиял и повесил на гвоздь шинель и буденовку. Сел к столу. Есаул уселся напротив.

— Слышал о вас много лестного. А сейчас восхищен. Как вам удалось проникнуть к красным?

— В поезде разговорился с неким Дроздовым, — сказал Овчинников. — Его назначили после ранения командиром взвода охраны в воскресенскую тюрьму. Такого случая помочь единомышленникам дважды не выпадает. Столкнул его с поезда, спрыгнул следом, забрал одежду, документы…

Кадыров разглядывал Овчинникова с недобрым интересом. Улыбка загнула кверху кончики его плотно сомкнутых губ, подчеркивая жесткие темные впадины под широко расставленными скулами.

— В тюрьме вас могут опознать, — сказал Мещеряков. — Там со всей России офицеры сидят.

— Вряд ли белый офицер на меня донесет.

— Белый офицер может неверно истолковать вашу службу у комиссаров, — усмехнулся Мещеряков.

— Игры без риска не бывает.

Кадыров зевнул и скучным голосом вдруг произнес:

— Если он капитан Овчинников, тогда я — пророк Магомет.

Мещеряков молчал, не сводя глаз с Овчинникова.

— Этот человек провокатор или сумасшедший? — холодно поинтересовался Овчинников у есаула, не взглянув на корнета.