Редкие девушки Крыма. Роман - Александр Семёнов

– Не надо, так интереснее. Дома побреешься.

– А как зовут сына?

– Как тебя.

И снова молчим. Слышно шевеление в палатках, будто сейчас кто-то выйдет, – молчим, не двигаемся. С Ладоги налетает ветер, свистит в вершинах сосен, хлопает тентами – молчим. Над ухом звенит комар – и не поймать, руки заняты. Обернувшись, резко сдуваю. И как будто подаю сигнал: Женя вся подбирается и встаёт, задевая плечом мою скулу.

– Извини. Я пошла, спокойной ночи.

Кладёт мою куртку на бревно, поправляет рукав, упавший наземь. Разворачивается к своей палатке: там спит бездомная Инна. Спала, когда Женя заглядывала в последний раз, так будет точнее. Редакторская привычка к маниакальной точности в текстах перешла и на жизнь. А в моей палатке, тоже двухместной, – пусто.

– Подожди, – вскакиваю следом, обнимаю, стягиваю косынку. Губами касаюсь волос, горячей шеи. – Женя, куда спешить, завтра же отдыхаем.

– Так нечестно, – отвечает она, не пытаясь освободиться. – Я всё о себе рассказываю, а ты нет. Вообще как партизан. Откуда я знаю, кто ты такой?

А в самом деле, почему не рассказываю? Но задуматься некогда.

– Женя, – говорю как можно убедительнее. – Не хочу сейчас уходить в прошлое, слишком хорошо здесь. С тобой. Мало ли, что там было. Я постепенно всё расскажу, в городе.

– А если в городе у тебя семья и трое детей?

– От трёх разных жён, – и мысленно бью себя по лбу.

– Не смешно.

– Нет троих детей. Есть дочка Настя, пять лет. А с её мамой я два года как разведён. Вот моя история.

Женя молчит. Я чувствую, какая нежная у неё кожа там, где шея переходит в плечо. Пахнет немного дымом, хвоей, апельсиновым мылом. Голова кружится. Я осторожно вытягиваю краешек Жениной кофты из брюк, продеваю внутрь ладонь. Другой рукой поворачиваю её голову к себе, целую в уголок рта. Женя вздрагивает и, чуть помедлив, шепчет:

– Пусти. Я должна подумать.

Вспоминаю: «Меня попробуй не отпусти». Не буду держать. Ослабляю руки: можешь сама отодвинуть, если захочешь.

Женя глубоко вздыхает, успокаиваясь. Потом отодвигает руки, отходит на шаг, оборачивается.

– Спокойной ночи, – говорит она. Лицо у неё невесёлое. А у меня?.. Кажется, догадываюсь. Потому что Женя порывисто шагает вперёд и вновь обнимает меня за шею.

6

В палатке тихо. Любой шорох, который мы издадим, сомнёт ночной берег, как бумагу, – так мне кажется. А за стенами разгулялся ветер, и это хорошо: вряд ли мы совсем не шумели ещё несколько минут назад.

Здесь даже светлее, чем снаружи, будто мы, с двух сторон залезая в палатку, напустили слишком много света и заперли его. Но он какой-то нереальный, призрачно мерцающий, или просто я до сих пор не могу понять, как и почему всё получилось. А когда пойму…

– Мне удобно, – шепчет Женя, устраиваясь головой на моей руке. – А у тебя есть подушка?

– Нет, я куртку кладу.

– А где куртка?

– Блин… На бревне оставил.

– Сходи забери.

– Да ну, лень. Ничего с ней до утра не случится.

– А если дождь?

– Думаешь, будет?

Она пожимает плечом:

– Ты видел, Гриша накрывал фигвам?

Гриша – это хиппи-отшельник из нашей бухты. Ему пятьдесят два года, и, если приглядеться – он далеко не дед: немного сутулый, сухопарый, прочный, с тёмными узловатыми ручищами. Но снаружи весь потёртый, и когда седеющие волосы не перехвачены лентой, то и глаз его не видать. Женя права: вечером они с Игорем укрощали на ветру, стелили на брезентовую палатку громадный синий чехол от упаковки гипрока, привязывали его к тем же вбитым в землю кольям, что держат верёвочные оттяжки.

– У него к дождю бессонница, – говорит Женя, – скоро вылезет курить.

– Ты его знаешь?

– Третий год. Потом расскажу, забери сейчас, ага? Только не попадайся ему, а то знаешь какой говорун! Где он только не был: в Китае, на Северном полюсе…

В другой раз я бы охотно послушал бывалого человека, но, понятное дело, не теперь. Расстёгиваю клапан, беру полотенце и босиком выскальзываю наружу. Для начала надо заглянуть в лес, спрятаться за сосну потолще… Хе, трудно что-то из себя выдавить после пяти дней непрестанной ходьбы. Возвращаюсь к костровищу. Забрать куртку с бревна – секундное дело, но затем я сбегаю по крутому откосу к Ладоге, присаживаюсь на камне у воды и умываю лицо. Может быть, успокоюсь. Пройдёт желание вскочить и крикнуть так, чтобы волной окатило рыбачий посёлок, чьи огни горят на дальнем мысе.

Что-то ведь со мной произошло в последний год-полтора, я не замечаю этого в зеркале, когда бреюсь, но часто так думаю. Произошло. Знакомлюсь с девушкой – и первое время всё хорошо, то есть первые минуты, максимум полчаса, но вот они проходят, и я вижу перед собой очередную честную, добрую, порой даже весёлую и всё равно наводящую уныние дружбу до горизонта или, может быть, дальше. Сколько их уже набралось! Не меньше десятка. По этой причине и к Женьке не подкатывал, любовался со стороны, чтобы потом не расстраиваться. Но всё вышло как-то случайно. Или это судьба?

Поднимаюсь. Ладога качается перед глазами и вдруг кажется воронкой, из которой вот-вот уйдёт вода. Мигом скидываю одежду, забегаю в озеро по грудь, окунаюсь, затем на берегу бешено растираю себя полотенцем, одеваюсь в том же темпе и мчусь наверх. Гриша, наверное, вылез из брезентовой берлоги. На всякий случай облетаю стоянку по широкой дуге и захожу к палатке с тыла. Тоже мне партизан.

Жени внутри нет. Провожу рукой по коврику – точно нет, одна камуфляжная бандана лежит на спальном мешке. Нарочно отправила меня за курткой, чтобы улизнуть… Но через минуту снаружи раздаются мягкие шаги, кто-то приспускает молнию на входе, и я слышу знакомый шёпот:

– Сань… Это ты здесь?

– Конечно, а кто же ещё?.. Забирайся.

Женя полностью раскрывает клапан, садится ко мне спиной и, оставив ноги в тамбуре, разувается. Провожу рукой по её боку. Ещё мгновение – и она рядом, я касаюсь губами прохладного лица.

– Так, для верности спросила. Я, конечно, умею ориентироваться, но лучше подстраховаться. И палатки почти все одинаковые. Хороша бы я была, вломившись в чужой дом!

Женя без звука хохочет, я тоже; мы легко попадаем в резонанс, и на мгновение кажется, что весь наш дом потихоньку едет к озеру.

– Ой, не могу!.. – Женя поднимает голову и глубоко вздыхает. – Только я утром перебегу к себе, ладно? Пока все не проснулись.

– Попробуй. Если сама проснёшься.

– Тоже верно. – Она несколько секунд молчит и добавляет: – Слушай, я всё-таки не могу поверить, что в городе будет продолжение. Слишком ты скрытный, сколько там ещё разных одёжек…

– Будет, конечно, – отвечаю. И несколько минут молчим.

– О чём задумался, – спрашивает, наконец, Женя. – Чувствую, не спишь.

– И даже не хочу. – Отбрасываю спальник, сажусь по-турецки. – Женька, ты добрая волшебница. Лечишь нас, согреваешь в жару, мажешь зелёнкой…

– Короче, – шепчет она, хмурясь.

– А кто подумает о тебе? Ноги устали, наверное?

– Спасибо, – говорит она с тихим вздохом. – Знаешь, третий год хожу в леса… ты первый догадался.

– Да и то не сразу.

– Когда человеку хорошо, он думает, что и всем хорошо. Когда трудно – уверен, что ему одному… Молодец, как нашёл место. Нажми сильнее, не сломаешь. Вчера ночью что-то болело, а сейчас хорошо. Теперь до обеда точно не проснусь…

– Да, Женя, – говорю, не выпуская её щиколотку, – я сказал, что Насте пять лет. Пять с половиной на самом деле, так быстро растёт. Родилась пятнадцатого декабря.

– Почти как я. Я семнадцатого. Часто её видишь?

– Каждую неделю обязательно, по нескольку раз. Накануне похода видел, просила привезти из леса живую лягушку.

– Как будешь выкручиваться?

– Найду – сфотографирую. И скажу: прийти не смогла, потому что у неё маленькие лягушата, но передаёт привет.

– И поверит? – смеётся Женя.

– Нет, конечно, но за выдумку простит. А может, и задумается, и поймёт, что лягушка не домашний зверь.

– Вы с ней оба фантазёры. Тебе это, наверное, полезно в работе. А кстати, как ты работаешь?

– Получаю по почте файл с текстом, читаю. Если это перевод, сверяю с оригиналом. Исправляю ошибки, стилистические, всякие разные. Самые трудные места распечатываю, на бумаге всё виднее. Последний роман был ужасный, одна сплошная ошибка. Переписал целиком за полтора месяца. За это больше платят.

– А потом что делаешь?

– Если перевод, от меня идёт к ответственному редактору, от него – к корректорам. Затем в печать. Если русская книга, все правки смотрит автор, утверждает или нет. Я сам перевёл два рассказа для антологии. Намучился, но вроде удалось.

– Ты этому учился?

– Давно, а потом занимался другими делами. Перевозка мебели, стройматериалов. Надо было зарабатывать. Посмотрю, как будет по деньгам. Если мало, вернусь к прежней работе. Но и эту не брошу, буду потихоньку что-то писать.