Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

знают <…> Тут обширное поле французскому воображению: оно создаёт какое-то небывалое царство под именем России, и печатает об нём глупейшие басни»[979]. Историк Михаил Петрович Погодин, тогда же посетивший Францию, по дороге из Марселя в Париж разговорился в дилижансе с двумя старушками-попутчицами, задававшими «смешные» вопросы о том, «…есть ли у нас постели, раздеваемся ли мы, ложась спать…»[980] Причём Россию плохо знали не только обыватели, но и интеллектуально искушённые люди. Так, знаменитый писатель Александр Дюма-отец во время разговора с актёрской четой Каратыгиных, навестившей его в Париже в 1845 году, назвал Бородинскую битву Полтавской[981]. Казалось бы, европейцы располагали к тому времени значительным объёмом информации о России, в Европе публиковалось много работ, но всё равно, нас они не знали.

На книгу Кюстина российские власти должны были реагировать. Задачи по формированию позитивного образа России за рубежом были возложены на Третье отделение во главе с графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом. «Наш ответ Кю-стину» вполне мог бы выйти из-под пера Оноре де Бальзака, решившего в самый разгар полемики отправиться в Петербург к своей возлюбленной Эвелине Ганской. Этой поездкой решили воспользоваться российские дипломаты, прежде всего поверенный в делах России во Франции Николай Дмитриевич Киселёв. В шифрованной депеше графу Нессельроде от 24 (12) июля 1843 года сообщалось: «…идя навстречу денежным потребностям г. де Бальзака, можно было бы использовать перо этого автора, который сохраняет ещё некоторую популярность здесь, как вообще в Европе, чтобы написать опровержение враждебной нам и клеветнической книги г. де Кюстина»[982].

Российские дипломаты рассуждали весьма здраво и правильно понимали ход мыслей Бальзака, всегда мечтавшего о большой государственной карьере, желавшего утвердиться в Петербурге и достичь там того, что ему не удавалось в Париже Луи-Филиппа: стать влиятельным политическим деятелем. Одновременно он стремился разделить с семействами Ганских и Мнишек обладание целыми уездами Киевщины, Подолии и Волыни[983].

Однако этот проект не был реализован, поскольку возобладала точка зрения императора Николая и графа Нессельроде: взирать на все публикации о России с совершенным равнодушием, полагаться на собственные силы и стараться избегать прямой полемики[984]. В письме российскому дипломату барону П.К. Мейендорфу от 3 декабря 1839 года Нессельроде писал: «…вы знаете, я всегда придерживался мнения, что не надо отвечать на диатрибы иностранных газет. Я ещё не видел, чтобы книги или статьи, написанные в нашу пользу, кого-то бы переубедили»[985].

При этом Нессельроде сам признавал, что книг, написанных в пользу России (и не инспирированных российскими властями), в Европе было очень мало. 8 октября 1839 года он писал барону Мейендорфу: «В Лейпциге появилась книга под названием „Пентархия“. Постарайтесь выяснить, кто её автор. Эта брошюра написана полностью в нашу пользу, редкая вещь в наши времена»[986].

Для Бальзака ставка на Россию оказалась иллюзорной: придворные круги Петербурга, обжегшись на приёме маркиза Кюстина, игнорировали прославленного писателя[987]. После пережитого полуофициального «бойкота» романист заметно охладел к императору Николаю, именуя его теперь «калифом в мундире» и отмечая, что «падишах Стамбула в сравнении с русским царём — простой супрефект»[988].

Серьёзные меры по формированию позитивного имиджа России властями, конечно, принимались. В Европе действовали журналисты, финансируемые русским правительством, секретные агенты. Большинство опровержений на книгу Кюстина было написано на французском, английском и немецком языках. Задачи борьбы с русофобскими настроениями возлагались на людей, вполне официально выполнявших свои обязанности. Одним из них был князь Элим Петрович Мещерский. Молодой, обаятельный, высокий блондин, он стал наглядным опровержением русофобских опасений. Но даже к таким европеизированным аристократам французы относились насторожённо. Как написал влиятельный французский политик тех лет герцог Л.-В. де Бройль, «…и вдруг какой-нибудь жест, какая-нибудь интонация голоса дают вам почувствовать, что вы находитесь лицом к лицу с самым ожесточённым врагом вашей родины»[989].

Поскольку князь Элим был мечтателем, который верил в идеи «Святой Руси», не находившие отклика у скептичных французов, замену ему нашли в лице Якова Николаевича Толстого, агента Третьего отделения. В его обязанности входил негласный надзор за русскими политическими эмигрантами. Как и князь Мещерский, он регулярно просматривал парижскую прессу и, обнаружив в ней статьи антироссийского содержания, писал опровержения[990].

В антикюстиновской пропаганде были задействованы выдающиеся умы эпохи. По подсчётам М. Кадо, было написано, по меньшей мере, десять русских опровержений на книгу Кюстина: Кс. Кс. Лабенского, С. Убриля, М.А. Ермолова, Н.И. Греча, Я.Н. Толстого, П.А. Вяземского, И. Г. Головина, Ф.Ф. Вигеля, Ф.И. Тютчева и А.С. Хомякова. Все тексты были изданы отдельными брошюрами, кроме работы Вяземского, которая осталась неопубликованной[991]. Как весьма жёстко отметил Ф. И. Тютчев в анонимном письме доктору Густаву Кольбу, редактору немецкой «Всеобщей Газеты», «книга господина де Кюстина является ещё одним свидетельством умственного бесстыдства и духовного разложения — характерной черты нашей эпохи, особенно во Франции, — когда увлекаются обсуждением самых важных вопросов, основываясь в большей степени на нервном раздражении, чем на доводах разума, позволяют себе судить о целом Мире менее серьёзно, нежели прежде относились к разбору водевиля»[992]. В «Записке» Тютчев писал, что Кюстин судил о России, «постигая её сквозь шоры ненависти, удвоенной невежеством»[993]. А писатель и дипломат Ксаверий Ксаверьевич Лабенский отмечал: «Зелёная и едкая жёлчь струится, помимо его собственной воли, с каждой страницы этой книги и окрашивает там каждый предмет в цвет ипохондрии»[994].

Работа князя Петра Андреевича Вяземского «Ещё несколько слов о работе г-на Кюстина „Россия в 1839 году" по поводу статьи в» Le Journal des Debats" от 4 января 1844 года», может быть, является самой яркой в длинном списке опровержений. Начинается статья князя Вяземского так: «Уже давно “Journal des Debats” обещал нам анализ работы г-на де Кюстина о России, однако исполнение обещанного откладывалось на неопределённый срок. Должно ли это нас удивлять? В Париже немало других дел, чтобы тратить время на чтение и комментирование четырёх объёмных томов, особенно если речь идёт об утомительной и скучной книге. Прежде всего, будем откровенны: г-н де Кюстин сумел (и это придаёт ему даже некоторую оригинальность) быть одновременно тяжеловесным, скучным и злословным; книга его дурно скроена, наполнена повторами, переливанием из пустого в порожнее, резкими суждениями и пустыми разглагольствованиями, противоречиями, встречающимися на каждом шагу, а также совершенно бессвязными мыслями»[995].

Князь Пётр Андреевич тонко подметил основные причины успеха книги Кюстина. Во-первых, она состояла из набора устоявшихся штампов и стереотипов, воссоздавая совершенно распространённый на Западе образ России. Французы видели в ней то, что