Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В результате книга Кюстина стала восприниматься как работа о вечной России. Об этом же писал другой известный дипломат, Джордж Кеннан. В своей работе о книге маркиза де Кюстина он подчёркивал, что в фактическом отношении она «оказалась ужасающе, даже позорно недостоверной. С полной беззаботностью, ничуть не утруждая себя хоть сколько-нибудь серьёзной проверкой, он адресовал читателю все дошедшие до него толки, пересуды и сплетни»[961]. И если задать вопрос о том, «можно ли получить из его книги достоверную картину русского общества и узнать сильные и слабые стороны русского народа, то ответ на него будет отрицательным»[962] .
Но книга Кюстина неслучайно стала бестселлером, и Кеннан рассуждает о её феномене: почему она «оказалась прекрасной, а может быть, и лучшей книгой, показывающей Россию Иосифа Сталина, и далеко не худшей о России Брежнева и Косыгина»[963]? Причём этот факт, по словам Кеннана, даже не требует доказательств, он «признан практически всеми, кто знал сталинскую Россию». В этой книге, по словам исследователя, «словно бы написанной лишь вчера <…> показаны все столь знакомые черты сталинизма…»[964] Кеннан подчёркивает: после 1917 года Россия пошла не по либеральному пути, и «то, что лишь неявно представлялось сознанию Кюстина в виде обрывков страшного сна, всё это воплотилось в феномене сталинизма, как очевидная и полнокровная реальность»[965]. Кюстин, по словам Кеннана, «почувствовал в этой стране увядающие отблески старой Московии», а «фанатизм и нетерпимость большевиков снова воскресили эти черты и сделали их основополагающими принципами на политическом Олимпе»[966]. При этом американский дипломат был одним из первых, кто прямо заявлял, что корни идеологии холодной войны на Западе переплелись со старой антирусской традицией[967].
Характерная деталь: сам Кеннан, секретарь американского посольства, всего через несколько лет после восстановления дипломатических отношений между Россией и США направил государственному секретарю Корделлу Халлу депешу, содержавшую «некоторые личные наблюдения» за жизнью в Советском Союзе в период руководства И. В. Сталина, составленную полностью из выдержек писем американского посланника в России в 1850–1853 годах Нейла Брауна. Кеннан лишь поменял словосочетание «Российская империя» на «Советский Союз»[968].
В целом же Кеннан говорит о «прозрениях» Кюстина, привлёкшего внимание «к трагическому противоречию между политическими и социальными претензиями русского правительства и скрывающейся за ними действительностью»[969]. Создать такую книгу Кюстину помогло, по словам американского дипломата, «и нравственное чутьё, и понимание соразмерности вещей и сущности истинной цивилизации»[970]. Кюстин «обладал тем возвышенным взглядом, который поднимал его над условностями и предрассудками того времени»[971]. То есть для Кеннана книга Кюстина — книга-пророчество. Именно это, по мнению дипломата, и объясняет её востребованность.
В таком же пророческом духе оценивает книгу Кюстина А. Безансон, отмечая, что «коммунизм не только затормозил развитие России, он с фантастической быстротой и силой усугубил всё то скверное, что замечали в русском государственном устройстве и в русском образе жизни европейцы. На смену нескольким сотням сотрудников тайной полиции пришли двести тысяч гэбистов. На смену сотне тысяч заключённых — несколько миллионов. На смену обычной лжи — ложь всемирная и универсальная, метафизическая, шизофреническая, создающая своего рода вторую реальность, империю обмана…»[972]
На мой взгляд, книгу доставали из закромов исторической памяти как добротный инструмент, который ждал своего часа и снова мог быть использован, ведь мифы и стереотипы восприятия меняются очень медленно. Как отмечала К. Г. Мяло, «роль маркиза в идеологическом — уместнее будет сказать мифологическом — обеспечении холодной войны против России — СССР» была не меньшей, нежели та, что была сыграна накануне Крымской войны[973].
Книга регулярно переиздавалась не только в годы холодной войны, но и после, во времена «перестройки», и это только подтверждает тот факт, что представления о России, даже горбачевской, остались в целом неизменными. На обложке американского издания книги Кюстина 1987 года были приведены слова известного американского политолога и государственного деятеля, поляка по происхождению Збигнева Бжезинского: «Ни один советолог ещё ничего не добавил к прозрениям Кюстина в том, что касается русского характера и византийской природы русской политической системы»[974].
В 1989 году на английском языке увидело свет новое, полное издание книги Кюстина с подзаголовком «Царская империя. Путешествие по Вечной России». Предисловие было написано известным историком Дэниэлом Бурстином. По его словам, если маркиз был в России всего лишь около трёх месяцев, он «угадал тысячелетие позади и столетие впереди своего времени <…> Кюстин может исцелить нашу современную политическую близорукость. Его вдохновенный и красноречивый рассказ напоминает нам, что под покрывалом СССР всё ещё скрывается Россия — наследница Империи Царей»[975].
Как справедливо пишет Л. Вульф, «настаивая на антиисторической неизменности России, подобные изречения ещё более подчёркивают неизменность жёстких формул, при помощи которых её описывают иностранные наблюдатели»[976]. А сам Кюстин отмечал, как мы помним, что он о многом догадался. Догадался, точнее, воспроизвёл уже сформировавшиеся стереотипы, выдавая их за свои «догадки». Кюстин не открывает что-то новое ни для себя, ни для читателя, он в красочной, увлекательной, порой пугающей форме создаёт тот образ России, к которому на Западе давно привыкли и который хотели увидеть. Тем более что на волне антирусских настроений в Европе такой хрестоматийно-узнаваемый образ деспотичной, варварской России был как никогда созвучным настроениям момента, но таким он остаётся и до сих пор, поэтому книга Кюстина и в наши дни воспринимается как «пророчество» и оказывается ко времени и к месту.
Журнальные войны между Россией и Францией, или Страсти по Кюстину
Итак, книга Кюстина выстрелила и имела большой общественный резонанс, как бы к ней ни относились. Именно её публикация спровоцировала самую настоящую информационную войну между Россией и Францией. Термин «информационные войны» тогда не употребляли; в России их называли «журнальными войнами» — так это явление обозначено в отчётах Третьего отделения Императорской канцелярии[977]. Журнальные — потому что «газета» по-французски — это и есть «le journal»[978].
О стране, далёкой и неизвестной, легче всего сообщать всяческие нелепицы, направляя общественное мнение в нужное русло. Журналист, писатель и переводчик Владимир Михайлович Строев, оказавшийся в Париже в 1838–1839 годах, отмечал, что газетные утки — «статьи чисто выдуманные, для возбуждения ужаса на бирже или в гостиных», про Россию и русских «выдумывать легче всего, ибо нас в Париже совсем не
