Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Как он может не дышать? Он же не упырь какой!

Воята лихорадочно вспоминал, не замечал ли в самом деле за отцом Касьяном отличий от живого человека.

– Ты ведь с ним только днём видишься?

– Ну да.

– Когда приходит полнолуние, ложится он, засыпает и дух свой на волю отпускает. Тело его как мёртвое лежит, а дух волком лютым бегает. И много зла порой творит…

– Что ты говоришь такое? – Воята подался к ней. – Отец Касьян – волком бегает? Священник?

– Он священником не был, когда брата родного загубил. Ходил он к Егорке-пастуху, выпросил у него волчий пояс. И на Страхоту его надел, пока тот спал. Страхота обертуном сделался. Но и того Плескачу было мало. Пока дух Страхоты в лесу бегал, он его тело у росстани закопал. Дух не вернулся. Да только пало на него самого проклятье оборотнево. Как миновало девять лет – сам Плескач обертуном стал от злобы своей великой. Он мнил, крестится, в Новгород уедет, в иереи пролезет – грехи ему простятся, проклятье растает, чары падут. А они не пали. До того Страхота волком ночным бегал, теперь Плескач бегает.

– Я не верю. – Воята помотал головой, заслоняясь упрямством, как щитом.

Мысли бежали по двум дорогам сразу. В глазах Еленки не было и следа безумия или хотя бы лукавства, она была в здравом уме и верила в то, что говорила. Но как он мог поверить в такую жуть о своём иерее! О единственном иерее Великославльской волости!

– Его же сам архиепископ в иереи поставил! Не мог владыка проглядеть обертуна!

– Тогда Плескач еще не был обертуном. Через девять лет после того как брата сгубил, тогда и настигло его… Он уж думал, не достанет его то зло. Сам не верит.

Воята вспоминал отца Касьяна – его сумрачное лицо, сведённые чёрные брови, тёмные глаза, нелюдимую повадку. То давящее чувство, что всегда охватывало его вблизи сумежского попа. Но оборотень! Не сказать чтобы Воята много встречал оборотней и умел отличать их, однако как мог бы отец Касьян столько лет притворяться и никто его не заподозрил?

– Он сам о том не ведает, – добавила Еленка, как будто читая его мысли прямо в голове. – Он ведь спит. А проснётся – не помнит, как волком бегал. Только знает, что коли Великославль-град из вод озёрных выйдет, так ему, Плескачу, и конец придёт. Сгинет та сила бесовская, что его водит, и его с собой утащит. А во всём зле, что сам ночами учиняет, винит Страхоту. Того не ведая, что уже двенадцать лет он сам Страхота и есть.

– Так где… Страхота сам? – Воята окончательно запутался и изнемог под грузом тайн.

Он существовал когда-нибудь, этот Страхота, которым его уже не в первый раз пугают?

– Уже двенадцать лет Страхота никакого телесного облика не имеет, – с тайной грустью, скрытой за привычным внешним равнодушием, ответила Еленка. – Он… просто дух. Где витает – я не знаю.

Некоторое время они молчали. Еленка, глядя куда-то перед собой, вспоминала давно минувшие страшные дни – или боролась с этими воспоминаниями, – а Воята пытался разобраться в том, что сейчас услышал. Он не понимал, верить или нет, не мог связать концы. Знал только: он опять по уши в этом болоте, несмотря на все зароки. Надо бы встать и уйти, ни о чём больше не спрашивая, да где там! Они пойдут за ним, заберись он хоть в Новгород, хоть в Киев, хоть в сам Царьград – братья-соперники, живой оборотень и мёртвый оборотень, несчастная невеста одного из них, ставшая женой другого, да и сам Великославль-град со своими жителями – не то старцами белыми, не то бесами хвостатыми…

– Но что же это, – угрюмо начал Воята, – по-твоему выходит, всё это он сотворил… Меркушку… и прочих, кто в Лихом логу лежал…

– Кто в последние двенадцать лет туда попал – он.

– И я… меня…

Воята вспомнил лесную зимнюю дорогу, бешеную скачку испуганной кобылы, облако мрака, летящее позади, блеск жёлтых глаз… Зубы, щёлкнувшие в пяди от его ноги, удар топором…

– Но в тот день отец Касьян…

Воята припомнил: когда он уезжал в Иномель, отец Касьян… собрался в какой-то погост, не то в Ярилино, не то в Ящерово. Нет, не в Ящерово – в Нави. Он ещё испугался, когда баба Параскева об этом сказала. Когда Воята вернулся, попа на месте не было. Из Навей вернулся не сразу. Приболел… При возвращении его Воята на глаза не лез, опасаясь разговора о Псалтири, но замечал… засохшую ссадину у отца Касьяна на лбу и на переносице. Откуда, спрашивать, конечно, не посмел, да и сам не задумался. Мало ли что – веткой хлестануло или поскользнулся на льду…

Пробирало холодком – он не мог уличить Еленку ни во лжи, ни даже в заблуждении. Ещё не верил, но опровергнуть её слова было нечем.

– Мой батюшка знал, что как явится из вод Великославль, так сгинет Смок, – снова заговорила Еленка. – Искал, как город в белый свет вернуть. Псалтири только не было у него. Евангелие было, Апостол был. Псалтири не хватало.

– Но это что же выходит… – Осенённый новой, ещё более ужасной мыслью, Воята повернулся к ней. – Этот дух… отца Македона… волком загрыз? Своего тестя…

Отец Македон умер восемь лет назад, значит, виновник – Касьян?

– Виновен ли он – я не знаю. Только моего отца не загрыз никто.

– Не загрыз?

Эта новость и удивился Вояту, и порадовала. Хоть одним злодеянием меньше, кто бы ни был виноват.

– Батюшку моего на берегу озера нашли, у Тёплых ключей, что ещё в народе зовутся Хорсовыми вратами. Был он лицом чёрен, но телом цел. Никаких ран кровавых не было на нём. Только ладони содраны, больше ничего. Так никто и не узнал…

Еленка глубоко вздохнула.

– Ты потому от него ушла? – вырвалось у Вояты.

Хотел бы он вернуть эти слова – ему какое дело? – но было поздно.

– Нет. – Еленка не рассердилась на вопрос, но взглянула на него многозначительно. – Иного дела ради.

Она помолчала. Воята тоже молчал, больше не собираясь встревать в чужие дела. Еленка не то ждала, не то обдумывала что-то.

– Хочешь знать, где Апостол? – тихо, отчасти вкрадчиво спросила она.

Воята помедлил. Чем больше он узнавал о тех давних делах, тем меньше хотел в них вмешиваться, – и тем лучше осознавал, что просто так его они не отпустят. Духи Дивного озера вцепились в него сотней невидимых лап.

– Я для этого с тобой увидеться хотела. Сперва,