Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви - Ричард Докинз

Я не знал, с чего начать поиски моей потерянной Мбагати. Я знал только, что это было где-то невдалеке от новых окраин Найроби. Было очевидно, что с 1943 года город сильно разросся. Сад моего детства вполне мог быть похоронен под автостоянкой или международным отелем. На вечере рождественских песнопений у одного соседа я обрабатывал самых седых и морщинистых гостей в поисках старой головы, в которой могло сохраниться имя миссис Уолтер — филантропичной владелицы нашего сада, или название ее дома — Грейзбрукс. Хотя мои поиски их и заинтриговали, никто не смог мне помочь. Затем я выяснил, что ручей, протекающий за садом Нортонов-Гриффитсов, называется рекой Мбагати. С холма по краснозему вела тропинка, и я совершил по ней ритуальное паломничество. У подножия холма, меньше чем в двухстах ярдах от места, где мы жили, был небольшой пешеходный мостик, и я стоял и, расчувствовавшись, смотрел, как деревенские жители идут по нему с работы домой через реку Мбагати.

Я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю, был ли это мой мостик, но это, вероятно, был мой Иордан, ведь реки переживают творения рук человеческих. Я так и не нашел свой сад и сомневаюсь, что он сохранился. Человеческая память непрочна, наши предания ненадежны и во многом ложны, а письменные источники рассыпаются в прах, да и в любом случае письменности всего несколько тысяч лет. Если мы хотим найти свои корни в прошлом, от которого нас отделяют миллионы лет, нам нужна более долговечная разновидность наследственной памяти. Таких разновидностей две: ископаемые и ДНК — “железо” и “софт”. Недавно обретенной нашим видом “железной” историей мы отчасти обязаны одной семье — семье Лики: покойному Луису Лики, его жене Мэри, их сыну Ричарду и его жене Мив. Именно к Ричарду и Мив мы и поехали на Рождество в Ламу, где у них был дом для отдыха.

Колоритный грязный городок Ламу, одна из твердынь ислама на берегу Индийского океана, расположен на песчаном острове невдалеке от окантованного манграми побережья. Впечатляющий порт напоминает Матоди из первой главы “Черной напасти” Ивлина Во. Открытые каменные канавы, серые от пены, улочки, слишком узкие для колесного транспорта, и тяжело нагруженные ослики, целеустремленно и безнадзорно спешащие по своим поручениям через весь городок. Тощие кошки спят в солнечных пятнах. Женщины в черных чадрах, похожие на ворон, раболепно проходят мимо мужчин, сидящих на порогах, коротая время жары и мух за разговорами. Каждые четыре часа привычно вопят муэдзины (теперь их голоса записывают на магнитофоны, спрятанные на минаретах). Ничто не тревожит марабу, стоящих на одной ноге, дежуря у скотобойни.

Ричард и Мив Лики — белые кенийцы, а не англичане, и они построили свой дом в стиле суахили (это исконная земля суахили, в отличие от большей части Кении, куда язык суахили был занесен как лингва-франка и распространился благодаря арабской работорговле). Это большой, белый, к счастью прохладный дом — настоящий собор со сводчатой верандой, плиткой и циновками на полу, без стекол в окнах, без горячей воды в трубах и без нужды в том и в другом. Весь второй этаж, на который можно подняться по неровно вырезанным ступенькам снаружи, представляет собой одну большую площадку, “обставленную” циновками, подушками и матрасами, полностью открытую теплым ночным ветрам и летучим мышам, ныряющим в воздухе на фоне Ориона. Венчает это воздушное пространство высоко поднятая на сваях уникальная крыша в стиле суахили, крытая камышом по возвышающейся надстройке из пальмовых бревен, замысловато связанных ремнями.

Ричард Лики — крепкий, героических пропорций, “большой человек во всех смыслах этого слова”. Как и других больших людей, его многие любят, некоторые боятся, а его самого не слишком заботят чьи-либо суждения. Он потерял обе ноги при падении самолета в 1993 году, когда он едва не погиб, в конце его многолетнего, в высшей степени успешного крестового похода против браконьеров. На посту директора Кенийской службы дикой природы он преобразовал деморализованный контингент егерей в отменную армию с современным оружием не хуже, чем у браконьеров, и, что еще важнее, сплоченную командным духом и готовностью бороться. В 1989 году он убедил президента Мои зажечь большой костер из двух с лишним тысяч конфискованных бивней — блестящий ход в его бесподобном стиле, повлиявший на общество и сильно способствовавший пресечению торговли слоновой костью и спасению слонов. Но его международный престиж, помогавший добывать средства для его ведомства, вызывал зависть других чиновников, которые сами хотели наложить на них руки. Особенно непростительно было то, что он открыто продемонстрировал, что в Кении можно руководить большим ведомством эффективно и без коррупции. Лики должен был уйти, и он ушел. По странному совпадению у его самолета отказал двигатель, и теперь он ходит на двух искусственных ногах (иногда надевая другую пару, сделанную специально для плавания с ластами). Он снова гоняет на своей парусной лодке с женой и дочерьми в качестве команды, без проволочек восстановил свои летные права, и его дух ничем не сломить.

Если Ричарда Лики можно назвать героем, в слоновьих анналах с ним может сравниться легендарная и почитаемая пара — Иэн и Ория Дуглас-Гамильтон.

Мы с Иэном учились в Оксфорде у великого натуралиста Николаса Тинбергена, как и Майк Нортон-Гриффитс. Мы давно не виделись, и чета Дуглас-Гамильтон пригласила нас с Лаллой провести с ними последние дни наших каникул на озере Найваша. Потомок династии воинственных шотландских лордов (позднее летчиков-асов) и дочь не меньших авантюристов — итало-фран-цузских путешественников по Африке, — Иэн и Ория познакомились при романтических обстоятельствах, жили опасной жизнью, вырастили дочерей привыкшими играть среди диких слонов и боролись с торговлей слоновой костью словом, а с браконьерами — оружием.

Родители Ории, которые в 30-х годах были исследователями Африки и охотниками на слонов, построили Сирокко, великолепный “розовый дворец” в стиле ар-деко, на берегу озера Найваша, где они поселились, чтобы вести фермерское хозяйство на трех тысячах акрах. Они похоронены рядом друг с другом в саду, возле аллеи кипарисов, которую они посадили в память о Неаполе, а высящийся за аллеей Лонгонот заменял им Везувий. Когда они умерли, их владения на десять лет пришли в упадок, пока целеустремленная Ория не вернулась туда, вопреки всем советам экономистов. Теперь ферма вновь процветает, хотя площадь ее земли уже не три тысячи акров, а сам Сирокко отреставрирован и выглядит так, как и должен был выглядеть. Иэн каждые выходные прилетает домой на своем крошечном самолете из Найроби, где он руководит недавно основанной благотворительной организацией “Спасем слонов” (Save the elephants). Вся семья собралась в Сирокко на Рождество, а мы должны были присоединиться к ним к Новому году.

Наше прибытие было незабываемым. Сквозь открытые двери гремела музыка (саундтрек Вангелиса к фильму “1492 год” — впоследствии я выбрал его для “Дисков с необитаемого острова”[288]). После характерного итало-африканского обеда на двадцать персон мы осмотрели небольшой загон, где двадцатью пятью годами раньше, неприглашенный, нежданный, Иэн посадил свой самолет к ужасу родителей Ории и их гостей, во время столь же роскошного званого обеда. На заре следующего дня, после этого потрясающего появления Иэна в ее жизни, Ория без колебаний улетела с ним на озеро Маньяра, где этот молодой человек недавно начал свои знаменитые теперь исследования диких слонов, и с тех пор они никогда не расставались. Они рассказывают о своей жизни в двух своих книгах — идиллической “Среди слонов” и более мрачной “Битва за слонов”2.

На веранде на вулкан Лонгонот смотрит череп Боадицеи — основательницы целого рода, матери и бабушки многих из тех слонов, которыми занимается Иэн, жертвы браконьерского холокоста. Иэн преданно усадил ее череп на заднее сидение своего самолета и привез его сюда, где он теперь вечно смотрит на тихий сад. В окрестностях озера Найваша нет слонов, поэтому мы избежали известного ритуала Дугласов-Гамильтонов, которые любят брать своих гостей на прогулку, где они сходят с ума от страха. Следующая история, описанная в книге “Дерево, где родился человек”[289] американского писателя и путешественника Питера Маттиссена, весьма характерна:

“Не думаю, что она будет на нас нападать”, — прошептал Иэн. Но в тот момент, когда стадо уже благополучно прошло мимо, Офелия вышла на берег и приняла угрожающую позу. Не было ни хлопающих ушей, ни трубного звука, а была просто идущая на нас слониха с высоко поднятым хоботом, — меньше чем в двадцати ярдах от нас.

Помню, что когда я пустился бежать, я проклинал себя за то, что вообще сюда попал. Мой единственный шанс состоял бы в том, чтобы слониха схватила моего друга, а не меня. С чувством полной безнадежности, или, быть может, повинуясь какому-то инстинкту, говорящему не поворачиваться спиной к нападающему животному, я обернулся едва ли не раньше, чем побежал, и был вознагражден одной из самых потрясающих картин, которые мне доводилось видеть. Дуглас-Гамильтон, не желавший бросать свою аппаратуру, знавший, что убегать все равно бесполезно, и, несомненно, рассерженный тем, что Офелия не стала действовать так, как он предсказывал, вступил в последний бой. Он взмахнул руками перед нависшей над нами слонихой, заслонившей палящее полуденное солнце своей пыльной тушей, и замахал своим блестящим аппаратом у нее перед глазами, одновременно заорав: “Отвали!” От неожиданности Офелия хлопнула ушами и затрубила, но шагнула в сторону, потеряв инициативу, и, свернув, двинулась обратно в сторону реки, гневно трубя через плечо.