По дорогам войны - Альфред Рессел

Я продирался сквозь зеленые джунгли вверх. Почти на самой вершине я увидел два человеческих черепа, один из них был пробит, вероятно, осколком. Вокруг разбросаны кости. Это было все, что осталось от тех, кто погиб здесь в боях. Здесь же валялись неразорвавшиеся мины калибром 52 мм, пулеметные ленты и прочее вооружение. Вероятно, сюда с конца войны не ступала нога человека, хотя деревня располагалась у самого склона. Переломанные и вывороченные когда-то с корнем деревья уже сгнили, а на смену им поднялись почти непроходимые заросли нового поколения деревьев.

Из чувства сострадания к павшим и уважения к живым, в назидание тем, кто придет после нас, написал я эту невыдуманную историю о последней атаке, которая завершила Карпатско-Дуклинскую операцию. Так закончился один из многих боевых эпизодов, когда от героизма отдельных бойцов или маленьких групп зависел успех батальона, бригады, корпуса.

Смерть героя

Небо нахмурилось, пошел мелкий снежок. Подпоручик Парма быстро сбежал по склону лесистого холма и, остановившись у края леса, по привычке внимательно осмотрел местность. Прямо перед ним росло несколько деревьев, а дальше виднелось голое снежное поле. На том месте, где стоял офицер, склон был некрутой, но чуть ниже он переходил в обрыв, за которым темнела полоса хвойного леса. Вправо и влево поднимались поросшие лесом высоты, а за ними сквозь заснеженную мглу ноябрьского утра проступали неясные контуры невысокого горного хребта.

Парма детально разглядывал местность, напряженно прислушиваясь к редким выстрелам, доносившимся снизу, из долины, от Миролье, но ни своих солдат, ни противника он не увидел.

"Теперь их не догонишь", - подумал Парма, спускаясь к дереву на краю опушки. Был он высок ростом и статен, лицо его взмокло от пота, грудь часто вздымалась от тяжелого дыхания. Парма приставил автомат к стволу дерева, снял пистолет с ремнем и расстегнул пуговицы шинели и кителя. Затем повернулся лицом в сторону запада. В эту минуту он не думал о чем-то определенном.

В его душе еще не улеглось возбуждение от недавнего боя. Впрочем, о разыгравшейся тут драме еще напоминал едкий сладковатый запах, окутавший высоту. Увлеченный новыми далями, открывшимися перед ним после взятия высоты, Парма глубоко, с наслаждением вдыхал свежий воздух от лесистых холмов. И только теперь до его сознания дошло, что высота молчит. Упорно молчит. Это показалось вдруг настолько неестественным и непонятным, что у него появилось тревожное чувство нереальности всего происходящего.

Снегопад усилился. Снежные хлопья липли к бровям, покрывали волосы и грубую ткань шинели. Островки побуревшей хвои и опавших листьев становились все белее. Внезапно вспомнилось о том, с какой радостью и волнением он ждал всегда в детстве наступления зимы и первого снега. Тогда его, бывало, охватывало чувство какой-то беспечности, и он, беззаботный мальчишка, от души веселился. Вот и сейчас ему было хорошо и приятно, как в те далекие годы, когда он спозаранку видел за окном первые сугробы свежевыпавшего снега.

Парма спокойно смотрел на падающие снежинки. Он вообще был в хорошем расположении духа, на что имелись веские основания: кровопролитные бои за последний фашистский опорный пункт на выходах с Дуклинского перевала закончились, и он остался жив и здоров. Впрочем, ему повезло в этом: четыре сквозных прострела шинели и незначительная царапина от осколка гранаты вот и все следы от недавней схватки с врагом. В течение всех этих боев его не покидала удивительная уверенность в своих силах, а сегодня он дрался с невиданной яростью и бешенством.

В памяти то и дело возникали картины утихшего боя. Особенно запомнился момент, когда они прорвались к узлу сопротивления нацистов на горе Безымянной и он спрыгнул в главную немецкую траншею.

Ему и раньше приходилось переживать подобные кульминационные минуты боя, когда пересыхает горло и страх исчезает прочь. Однако никогда еще не ощущал он такого сильного возбуждения, как в бою за эту высоту. Никогда раньше не осознавал он с такой уверенностью своего морального превосходства над противником.

Обычно после боя его охватывала апатия, но на этот раз его переполняло ощущение полного счастья. Он чувствовал себя борцом за справедливое дело, успешно выполнившим поставленную задачу. На минуту лицо его нахмурилось. Он вспомнил, как в разгар боя кричал: "Вот вам за Венцела, за Поспишила, за Кужму, за всех!"

Когда была взята высота, Парма, оглянувшись, ужаснулся: тут и там валялись погибшие, корчились от боли раненые бойцы его подразделения. Все они были веселыми и отважными ребятами, все мечтали о возвращении домой. Многие из них уже не встанут...

Подпоручик задумчиво посмотрел назад, туда, где недавно проходила фашистская линия обороны.

Он стоял на опушке леса, погрузившись в воспоминания. Необычная тишина и ощущение безопасности понемногу успокаивали возбужденные нервы. Страшно хотелось пить. Парма спустился по откосу на полянку, нагнулся и, зачерпнув ладонью свежего снега, поднес его ко рту. Потом он повернулся и медленно пошел к дереву, где осталось его оружие.

Вдруг его пронзила мысль, что он слишком долго находится на этой высоте, ведь ему уже нечего здесь делать. Задачу, поставленную капитаном, он выполнил. Надо возвращаться в свою часть. Он вспомнил предостережения капитана о том, что вокруг бродят отдельные солдаты и группы из разбитых фашистских частей, которые нападают на наших бойцов.

По отдаленным отзвукам боя Парма понял, что наши части быстро продвигаются вперед. Его вдруг охватила досада: он торчит здесь без дела, а его хлопцы сейчас дерутся с немцами. Он всегда был вместе со своими солдатами, среди них он чувствовал себя легко и привычно, а сейчас его с ними на время разлучило это злосчастное задание. И надо же было такому случиться как раз тогда, когда после долгого мучительного ожидания они быстро пошли вперед по своей родной земле. Этот "временный отрыв от своих отозвался в нем острой болью: он вдруг почувствовал себя одиноким, брошенным, в чем-то провинившимся...

Правду говорят: человек не выносит одиночества. Жизнь без людей невыносима, а в это жестокое время человеку бывает иногда так трудно, что он не в силах перенести одиночества. Человек должен связать свою жизнь с судьбой других людей и посвятить себя высокой цели, такой, которая касалась бы всех людей. Человек должен знать, во имя чего он живет и ради чего идет на смерть. Только тогда он способен перенести все испытания и, умирая, не остаться одиноким.

Все эти мысли почему-то впервые пришли Парме в голову именно сейчас. Видимо, потому, что теперь с ним не было друзей и его мучило чувство одиночества.