По дорогам войны - Альфред Рессел

Ни о чем не хотелось больше думать. Но разве можно сделать так, чтобы умирающий человек перестал мыслить? Возбужденный мозг Пармы лихорадочно работал, стремясь в последние минуты, которых становилось все меньше, представить то, что он терял на этом свете. Теперь уже не поживет он со своей семьей, к которой совсем недавно так горячо стремился! Ничего из того, чему радуются люди, ему уже не суждено изведать. Ничего, абсолютно ничего!

Его охватило леденящее чувство одиночества. Горло сдавили спазмы, на лице выступили капли холодного пота. Дыхание стало тяжелым и хриплым. Нестерпимая боль расползлась по всему телу. Вот она сдавила грудь, подступила к горлу. Сознание начало туманиться. Какое-то мгновение он прислушивался к стуку своего сердца. С лица стекали капельки пота, по телу разливалась страшная слабость. Он никогда не думал так умирать...

Сильная жажда напомнила о фляжке. Правой рукой он с трудом вытащил ее из кармана шинели, медленно и неуклюже отвинтил пробку и прижал горлышко ко рту. Кадык несколько раз подскочил, раненый закашлялся и громко застонал. Он настолько ослаб, что рука с фляжкой соскользнула и водка потекла за ворот. Тогда он снова подтащил фляжку к пылающему от жажды рту и большими глотками опустошил ее до дна. Приятная теплая волна расползлась по больному телу.

Горькая трагедия умирания понемногу уступала место безразличию. Откинутая назад голова Пармы покоилась на упавшей ветке дерева. Взглянув на свое тело, он увидел, что оно наполовину засыпано снегом, лишь отвороты шинели да носки ботинок торчали темными островками среди белого савана.

На душе стало спокойнее. "С тобой все кончено, - подумал он, умиротворенно вздохнув. - Каждый должен пройти через это. Воспринимай вещи такими, какие они есть на самом деле. Если учесть, что ты, Гонза, провоевал в таком пекле почти пять лет, то тебе еще повезло... После окончания войны мы собирались управлять государством по законам справедливости. Не допускать обид, ценить человеческую жизнь..." Но тут же пришла мысль, что для него уже все кончилось. Он горестно оглядел свои крупные, надежные в работе руки, бессильно лежавшие теперь вдоль тела.

"Да, умирать - дело паршивое, особенно если тянется это долго и ты один на один, - посетовал Парма. - Хуже умирать, когда есть еще надежда. А когда ее нет, все проще, как у меня. В такую минуту, когда уже все ясно и ничего нельзя изменить, бесполезно жалеть себя. В конце концов, жизнь не всегда наивысшая добродетель..."

Он немного успокоился, посмотрел по сторонам, взглянул на темно-серое небо, откуда падали крупные хлопья снега. Потом пальцами правой руки достал из-под снега хвою, схватил полную горсть и слегка дотронулся до коры дерева. Жадно вдохнул смоляной запах. Он напомнил ему бескидские леса{9} и остразские шахты. Перед ним промелькнула вся его жизнь. Вспомнилось одно воскресенье. Он лежал в лесном бору на бурой земле, усыпанной хвоей, и откусывал мягкий конец стебелька травы. Сквозь кроны деревьев виднелось небо. Вот показалось облачко. Оно закрыло на минуту голубой кусочек неба и тут же скрылось за деревьями...

Парма закрыл глаза. Он чувствовал, что силы покидают его. По лицу пробежали мурашки. Все внутри, казалось, окаменело. Он часто дышал и тихо стонал, словно взывая приближающуюся смерть о милосердии. В ушах вдруг прозвучали слова любимого командира и учителя: "Ты велик настолько, насколько велика будет ноша, которую ты пронесешь!" Напоследок он еще раз очнулся от обморочного состояния, и в голове промелькнула мысль: "Я был неплохим солдатом..."

Потом все кончилось...

* * *

В сообщении Верховного Главнокомандования Советской Армии от 24 ноября 1944 года говорилось: "Части 1-го чехословацкого армейского корпуса в СССР ликвидировали последние очаги сопротивления противника на южных выходах с Дуклинского перевала и начали преследование немецко-фашистских войск на ондавском направлении".

Подпоручик Ян Парма, как и многие его товарищи, погиб за свободную Чехословакию 24 ноября 1944 года на безымянной высоте южнее деревни Нижний Комарник.

Безымянной ли?

VII. От Ондавы к Липтовски-Микулашу

После битвы

В конце ноября 1944 года пушки в Карпатах совсем замолчали. Почти трехмесячный гул канонады сменился необычной тишиной. Непрестанный грозный грохот разрывов навсегда потонул между этими черными вершинами и тесными долинами, где в течение всего дня царят тени от гор. Теперь наконец пушки смолкли, и лесную тишину нарушали лишь шелест ветвей да шум горных речек.

Под непрерывными ударами советских войск немецкие дивизии в ночь на 26 ноября стали отходить от Карпат к Прешову. Войска 38-й армии под командованием генерал-полковника Москаленко сразу же начали преследование. В полосе 1-го чехословацкого армейского корпуса и его соседа, 67-го стрелкового корпуса, еще 24 ноября шли ожесточенные бои за захват ключевых оборонительных позиций противника, мешавших выходу советских и чехословацких частей из района Обшарского ущелья на юг. После полудня немцы по-прежнему оборонялись на Обшаре и на Безымянной высоте, но, несмотря на многочисленные рукопашные схватки, уже не смогли восстановить утраченных позиций. Приближался конец битвы, а с ним и отход гитлеровских войск на подготовленную оборону на реке Ондава.

После окончания боя я возвращался лесом с наблюдательного пункта на Комарницкой горе в деревню Барвинек, которая находилась на польской стороне перевала. Небо хмурилось. Я увидел генерала Свободу. В белых валенках и серой папахе, с неразлучной палкой в руках, он во главе группы офицеров шел к стоянке машин по протоптанной дорожке вдоль склона высоты Мартинки. По пути генерал обернулся, махнул палкой в сторону Безымянной, покачал головой и чуть слышно произнес два слова: "Страшная гора!" В этих двух словах прозвучала вся тяжесть минувшего боя за высоту.

После овладения Безымянной в полосе 1-го чехословацкого корпуса наступило временное затишье. Советские войска заканчивали операции по расширению прорыва на соседних участках. В районе Дуклинского перевала стояла необычная тишина. Меня это даже тяготило, и я чувствовал себя не в своей тарелке. В ходе напряженных боев нерпы уже привыкли к постоянному, грохоту и шуму, и теперь, в море неожиданной тишины, я каждую минуту ждал, что вот-вот снова послышатся взрывы и заговорят орудия. Однако ничего подобного не происходило.

Временное затишье после боя давало возможность о многом подумать. Мне нравились такие минуты. Бои за перевал не прошли для меня бесследно. Я пытался во всем разобраться и все понять. Я то переживал боль утраты, то мечтал о мирной жизни.

Время приближалось к двадцати двум часам. Из низких облаков сеял мелкий дождь, в районе перевала медленно ползли клубы тумана. В это время гитлеровцы обычно начинали беспокоящий артиллерийский обстрел Барвинека и окрестностей. Разрывы так сильно сотрясали землю, что осыпалась штукатурка и пакля в бревенчатых домах. Моего ординарца Петршичека с Волыни, казалось, ничто не может вывести из себя: он спокойно спал в углу избы, пристроив автомат между ног. Мы уже привыкли к этому ночному концерту. Нас беспокоили лишь доносившиеся изредка разрывы снарядов вблизи артиллерийских складов в деревне.