По дорогам войны - Альфред Рессел

Под Безымянной

Осторожно перебравшись по наспех сделанному переходу через разрушенный мост, я направился из Крайпа-Поляны в разбитую снарядами деревню Бодружал. В моих ушах до сих пор звенел грохот недавних боев, хотя в долине теперь стояла такая тишина, будто жизнь в ней совершенно замерла. Слева тянулась к небу вершина Безымянной. При взгляде на нее с этой, еще недавно немецкой стороны по коже пробегал мороз. Теперь мне стало ясно, что на ее обширных пространствах и лесистых склонах немцы укрывали в безопасности большое количество войск. Взятие этого бастиона стоило нам много крови. Кошмар, бушевавший тут недавно, исчез, как туман, которого вроде бы никогда и не было. Прошлое будто растворилось во мгле. Сюда не доносились ни оружейная канонада, ни треск автоматных очередей. Война неожиданно куда-то ушла..

В Бодружале тоже было тихо и спокойно. Что-то здесь стало иначе. Поразмыслив, я понял, что все дело в этой самой тишине. На холме близ деревни возвышался небольшой деревянный костел в своей вековой неизменности. Среди моря людской злобы и ненависти он был средоточием всепрощающей любви. Казалось, все в этой разбитой, заброшенной деревне было нереальным. Создавалось впечатление, будто время остановилось. Правда, разрушенная деревня потеряла ту интимность, которую когда-то придавали ей тихие задумчивые окрестности, но я с первой же минуты почувствовал, что меня что-то связывает с этой деревушкой близ молчаливой горы. Кругом царила тишина, и мне казалось в тот вечер, что я самым естественным образом принадлежу к этому раздавленному войной миру. Что-то заставляло меня остаться здесь, походить, посмотреть вокруг. Тем более что дела не торопили: артиллерия застряла в грязи и торчала у разрушенных мостов. Орудия молчали, - значит, можно было остановиться. С крутой высоты Герцуваты спускались низкие густые облака, тянуло холодом, а с Безымянной ветер доносил запахи недавнего боя.

Мы с Петршичеком нашли приют в полуразрушенной хате, единственной во всей деревне более или менее пригодной для ночлега. Крышу снесло снарядом, сквозь выбитые окна гулял сквозняк, оконные рамы хлопали от ветра. Войдя внутрь, я осмотрелся в темноте. На стене, перекосившись, висела икона богородицы с выбитым стеклом. В углу валялись немецкие ручные гранаты. На столе стоял чудом уцелевший цветочный горшок, из которого торчали засохшие листья. Выглянув из окна, я увидел в вечерних сумерках запустелый сад. Со стороны Ярухи по саду протекал шумный ручей с прозрачной водой. От ручья пахнуло сладковатым запахом прелой листвы.

К ночи в эту же хату забрели переночевать советские воины-связисты. Они постелили постель и на нашу долю. Засыпая, я долго слышал журчание ручья. Человек может многое услышать, если сумеет притаиться. Вот кто-то из солдат приглушенно вскрикнул и проснулся. Немного посидев, он снова улегся. А я лежал с открытыми глазами и, всматриваясь в кромешную тьму, чего-то ждал. Я всегда чего-то ждал. Кому часто доводилось избегать смерти, тот каждый раз как бы заново рождался и с еще большей благодарностью возвращался к жизни. Так было и со мной. То, что другому человеку казалось обыденным, я воспринимал как милостивый подарок.

На следующий день появился с машиной Шпачек, и я отправился в Грибов к начальнику штаба. Перед отъездом я постоял и еще раз послушал журчащую песню ручья возле разрушенной хаты.

И вот Бодружал остался позади. Я вдруг ощутил давно позабытое чувство покоя, словно кто-то снял с меня невидимое бремя. Ту долгую темную ночь под Безымянной мне никогда не забыть.

Незабываемая ночь

За деревней мы миновали разгромленную на марше колонну немецкой артиллерии. Дороги на Пстрину и Грибов превратились в сплошное месиво грязи. Ни в Миролье, ни в Пстрине нам не встретилась ни одна живая душа. На безлюдные, окрашенные в синий цвет домики грустно было смотреть. Ведь без детей, без детского смеха деревня перестает быть жилой...

Ночью в Грибове меня ожидал сюрприз: начальник штаба передал мне приказ немедленно отправиться в Вис-лаву к генералу Свободе. Утром намечалось наступление, а наша артиллерия до сих пор не заняла огневых позиций и, видно по всему, не займет их и к утру! Обстановка складывалась весьма серьезная. Я тоже оказался в тяжелом положении, поскольку мне предстояло сразу же отправиться в путь и в темную дождливую ночь пройти по болотистой местности десять километров, причем без дорог, без буссоли, с едва заметным лучом электрического фонарика.

Непрестанно лил дождь. Я вышел из барака на улицу, чтобы посмотреть на погоду, и тут же увяз сапогами в грязи. И такой дороги впереди - целых десять километров! Верхом на коне можно было бы еще пробраться, но в Грибове лошадей не было: все они находились при штабе генерала в Виславе.

- Чем же я буду освещать дорогу? - спросил я начальника штаба, включив гаснущий свет батарейки.

- У меня только свечки, а на дожде их не зажечь, - ответил он мне.

Он обратил мое внимание на то, что по дороге есть минные поля и что одно из них, где-то между Грибовом и Ольшавкой, еще не разминировано. Понимая, на какой риск я иду, начштаба выделил мне в качестве сопровождающего солдата Марко с автоматом. Это был бледный, худой и, как оказалось, робкий студент из Кошице, вступивший в чехословацкую армию добровольцем.

Около трех часов ночи мы с Марко отправились в путь. Нас сразу же поглотила кромешная тьма. Водя пальцем по карте при свете фонарика, я все время сверял маршрут движения с картой и скорее интуитивно определял, куда идти дальше. Карта быстро истрепалась в клочья, а мы вскоре промокли до нитки. Иногда теряли ориентировку и начинали буквально изучать и ощупывать местность. Чем больше я уставал, тем сильнее разыгрывалось воображение. Шест с дощечкой посреди поля показался мне указателем дороги.

В конце концов мы потеряли дорогу. Марко начал бубнить что-то о минах, чем выводил меня из себя. Я понял, что он на меня не надеялся, боялся. Идя за мной след в след, он все же соблюдал дистанцию, чтобы в случае моего подрыва на мине остаться в живых самому. При подъеме в гору Марко заметно отстал, задыхался. Из-за него мне часто приходилось останавливаться и ждать.

Наконец мы достигли Ольшавки. Это на полпути к цели. В двух избах виднелся слабый свет. В одной находился батальонный медпункт. На полу лежали тяжело раненные во время последних боев на Ондаве: с оторванными ногами, переломами конечностей и пулевыми ранениями. В комнате стоял запах крови, слышались приглушенные стоны раненых. Некоторые покорно молчали и смотрели на меня смиренным взглядом. У этих - так называемые хорошие раны. А других ждал скорый конец, о чем свидетельствовали хриплое дыхание и кровавая рвота. Выйдя на улицу под дождь, я испытал странное чувство облегчения, будто очнулся от кошмарного сна.