Одри Хепберн - биография - Александр Уолкер

Еще одним страшным открытием, на осознание которого потребовалось определенное время, стало то, что в лагерях, которые они посетили, почти не было маленьких детей. "Они все угасли, подобно свечам... Можно спасти десятии двенадцатилетних, если они не слишком больны. Но не этих крошек". Одри рассказывала, что и прежде ей приходилось видеть города, разрушенные войной. Но до приезда в Могадишо она не видела подобного города, где не осталось бы ни одного дома без зияющих пробоин. "Это место представляло собой настоящее поле битвы". И вновь Одри стала свидетелем того, как тела малышей, запакованные в мешки, грузили в кузовы машин. Девушки-ирландки из благотворительных организаций пытались кормить детей постарше, лежавших во дворе. Они были слишком слабы и не могли есть сами. "Они совершенно ничего не говорят и не шумят. Дети, которые ничего не говорят и не шумят. Эту тишину невозможно забыть. И начинаешь думать, а не забыл ли Бог совсем о Могадишо?"

Фотографии Одри, сделанные во время этой поездки, поражают. Перед нами женщина, так внезапно и так сильно постаревшая. Та, кто всю свою жизнь была лет на десять моложе своего возраста, теперь выглядела лет на десять старше. На одной из фотографий у нeё на коленях сидит истощенный ребенок, напоминающий своей невероятной худобой человечков на рисунках школьников. Лицо Одри мрачное и напряженное. Его бороздят глубокие морщины: следы тяжелой работы, забот и подступающих болезней. Рот вытянулся в прямую линию. Глаза кажутся ввалившимися, с темными кругами от бессонницы. Волосы, плотно зачесанные в привычный хвост, теперь похожи на чепец. Можно сказать, что у нeё появилась особая красота благородной матери семейства. Она была не похожа на ту легкую хрупкую женщину, какой пришла работать в ЮНИСЕФ четыре года назад.

Теперь тело настойчиво напоминало Одри о том, чего не хотел замечать eё разум. Ее плоть просила остановиться, отказаться от этого изнуряющего eё труда На второй день своей поездки Одри почувствовала спазматические боли в нижней части живота. Немедленно обратились к местным врачам. Но без сложного современного оборудования они не могли поставить точный диагноз. По их предположениям, это мог быть приступ амебной дизентерии, и они посоветовали ей прервать поездку. Одри отказалась. "Не время eщё отдыхать". Она часто хваталась за живот, массировала его, пытаясь облегчить постоянно возвращающуюся боль Некоторое облегчение приносили болеутоляющие средства, и с их помощью удалось кое-как дотянуть до Женевы.

Но и там она не собиралась отдыхать или идти в больницу. "Существует хороший, хотя и старомодный принцип: вначале подумай о других, а потом уже о себе", - сказала Одри. Она поехала на встречу с журналистами в Лондон. Конечно, лучше бы воздержаться от этой поездки. Одри была больна и, по-видимому, уже начинала это понимать. Понимала, но противилась детальному медицинскому обследованию. Возможно, Одри все eщё верила в то, что сила духа способна излечить любые болезни тела.

В начале октября 1992 года Одри была в Лондоне на пресс-конференции. Джеймс Роберте, репортер "Индепендент он Санди" писал: "Улыбка этой шестидесятидвухлетней женщины осветила комнату (как только она вошла) с такой же силой, с какой она воодушевляла целое поколение в кинотеатрах 50-х и 60-х годов. Теперь она делилась с журналистами тем горем, которое уже стало eё собственным. Кто-то в задних рядах всхлипнул". Наверно, лишь Роберт Уолдерс понимал, что причиной eё нынешнего состояния были не только тяжелые впечатления, вынесенные из поездок в районы бедствия. Он заботливо наблюдал за ней, готовый прийти на помощь, но не способный поделиться с ней своими силами. Теперь ей нужны были болеутоляющие лекарства все двадцать четыре часа в сутки. Во время неформальной встречи с журналистами она ничего не ела и лишь выпила свой традиционный бокал хорошо разбавленного виски.

Отдыхать она вернулась в Толошеназ. Было ясно, что требуется хирургическое обследование. Но Одри не хотелось ложиться в больницу. В середине октября они с Уолдерсом вылетели в Лос-Анджелес, где их ожидала Копни Уолд. Одри прибегла к услугам медицинского центра "Сидарс Синаи". Диагноз был неутешителен: опухоль в толстой кишке.

Фотографии Одри тех дней ужасаю г. Она выглядит совершенно истощенной и изнуренной болью. Она вся согнулась и сжалась. Кости лица пугающе проступили сквозь туго натянутую кожу. Она стала приобретать облик тех самых несчастных, которым посвятила все свои последние годы.

Срочную операцию провели утром 1 ноября 1992 года. Опухоль удалили. К всеобщему облегчению, прогноз обнадеживал. Опухоль показала "низкую степень злокачественности". "Мы полагаем, что операция была сделана как раз вовремя", - сказал один из врачей. Вскоре Одри уже смогла ходить по палате и принимать друзей, в том числе Грегори Пека и Элизабет Тэйлор. Она опять стала "приходящей пациенткой" и переехала к Конни Уолд.

Острая боль в животе, возникшая примерно через три недели после операции, привела к срочной госпитализации. Анализы, проведенные на этот раз, обнаружили непроходимость кишечника, опухолевые клетки уже захватили соседние ткани. К середине декабря стало ясно, что жить Одри осталось месяца три.

Роберт Уолдерс старался не отходить от нее. К ней пускали немногих самых близких друзей по Голливуду. Приходили Конни Уолд, Грегори Пек и Элизабет Тэйлор, которой физические страдания были знакомы не понаслышке. Тейлор держала Одри за руку. Помимо славы, этих женщин связывала вера в способность духа справиться с телесным недугом. Близость смерти вернула Одри веру - веру eё детства.

Ей давали наркотики, чтобы хоть как-то облегчить страдания. Но она видела смерть сотни и тысячи раз в глазах других и не обманывалась на свой счет. Ей сказали прямо, что раковая опухоль победила. "Она борец по своей природе, сказала eё близкая подруга, - и ей не хотелось участвовать в обмане и особенно в самообмане. Ей eщё многое нужно было сделать, а у нeё оставалось очень мало времени".

Пока Одри лежала в больнице, о eё творческом пути снова и снова вспоминали на всех языках в печати и по телевидению. Это было похоже на некий преждевременный некролог, хотя, разумеется, все делалось из искренней любви к актрисе. Писатель и критик Шередан Морли, проходя мимо одного из нью-йоркских магазинов, заметил, что его витрины уставлены бесчисленными кассетами с eё фильмами, словно некая дань eё памяти, точно так же, как в витринах венских булочных когда-то выставлялись фотографии смертельно больных, умирающих или недавно умерших членов королевской семьи. "Пораженный тем, что мне поначалу показалось вопиющей бестактностью, я стоял под дождем и не отрываясь смотрел на эти видеоплёнки, начиная понимать, что по сути передо мной зримое воплощение творческого пути великой актрисы".

Поняв, что медицина ей уже ничем больше не поможет, Одри тут же решила уехать из Лос-Анджелеса. Для нeё этот город всегда был связан с одним - с работой. Она решила скорее вернуться домой, в свой любимый "La Paisible". Она хотела "снова увидеть снег" на вершинах швейцарских Альп, сверкающих, как хрустальные подвески на люстре в доме eё родителей. Одри была настолько слаба, что о полете в Женеву обычным авиарейсом не могло быть и речи. Ей на помощь пришли друзья. Банни Меллон, дама из высшего света и известная филантропка, приятельница Живанши - по его просьбе, - предоставила в распоряжение Одри свой личный самолет вместе с врачом и сиделкой.

Когда самолет "Гольфстрим" приземлился в женевском аэропорту, Одри встречали домоправительница и два eё любимых терьера. Роберт Уолдерс помог ей сойти по трапу. Она бесконечно долго спускалась по этим ступенькам. Одри была ужасно бледной и шла, опираясь на руку Уолдерса. Когда же они приехали домой, первое, что она увидела в холле, был огромный букет ландышей. Цветы Живанши.

Дом был заполнен белыми цветами, которые она так любила. По утрам Одри отдыхала, затем завтракала. Если на улице было не слишком холодно, она выходила на прогулку в ту часть сада, где садовник Джован успел расчистить дорожки. "Синьора, - говорил он, - когда вы поправитесь, вы, надеюсь, поможете мне сажать цветы и ухаживать за ними?" Одри отвечала, что, конечно, поможет... но только после того, как поправится. В доме постоянно дежурили две сиделки: дневная и ночная.

Рождественские открытки Одри рассылала, как обычно. В этом году она выбрала цитату из индийского писателя и философа Рабиндраната Тагора: "Каждый ребенок - это напоминание о том, что Бог eщё не совсем утратил веру в человека".

25 декабря она спустилась на первый этаж и легла на диван, покрытый ковром из верблюжьей шерсти. Семья собралась вокруг. По рассказам Шона, она была в хорошем настроении и получала истинное наслаждение от общения с близкими. В конце дня, перед тем как подняться наверх в спальню, Одри обвела взглядом всех и сказала: "Это было самое счастливое Рождество в моей жизни".